Как звезд падучих яркий свет

Графство Корнуолл. Англия. 1835 год Доктор Хейвенс отложил перо и посыпал строчки мелким песком, с сожалением отметив, что свободных страниц в дневнике осталось всего пять. Впрочем, кто знает, успеет ли он их заполнить. Последние несколько недель он постоянно мерз, несмотря на жаркую погоду и полыхающий в камине огонь. Служанка ворчала, что он превратил флигель в печь, отчего в доме уже нечем дышать, и выскакивала за дверь сразу как занималась новая, принесенная ею связка поленьев. Семья уже даже не скрывала, как им надоел бесполезный, зажившийся на свете старик. Накануне он проснулся от того, что нанятые рабочие снимали дверь с петель, чтобы начать расширять проем под будущую конюшню, в которую младший внук задумал превратить его пристройку, как только жилец ее покинет. Закончить намеревались до осени. На дворе стоял июль. Доктор Хейвенс обвел взглядом свою библиотеку: редкие книги, которые он собирал всю жизнь, Святой Иероним и Цицерон, Цезарь и Хроствита, Гервасий, Сильвестр, Платон и Виргилий, Аристофан и Овидий. Куда все это денется, когда его не станет? Он с трудом встал и подошел к шкафу, ключ от которого начал тщательно прятать после того, как маленькие варвары — правнуки в его отсутствие вытащили и раскидали по полу самое дорогое — ветхие, выцветшие трактаты о музыке Боэция и Святого Августина. Все, что осталось у него от Джузеппе. Их и гитару с лопнувшими струнами Эдгар Хейвенс был готов защищать даже ценой собственной жизни, но не мог унести с собой в могилу. Поэтому решил сжечь, как только поймет, что его дни сочтены. Мысль о том, что их свалят в тачку как ненужный хлам и отвезут в лавку старьевщика, чтобы продать за гроши, была невыносима. Старик открыл дверцу и достал с нижней полки завернутый в бархат инструмент. Единственный в своем роде. Для него так и осталось загадкой, как Джузеппе извлекал звуки из такой маленькой пятихорной гитары. — Кто же ты, друг мой? — спросил он тихо, проводя пальцами по грифу. Этим вопросом доктор задавался с той самой ночи в Венеции больше шестидесяти лет назад, но так и не нашел ответа. Гитара молчала, преданно храня тайны своего необычного хозяина. Впрочем, теперь она и не могла говорить — все струны были оборваны, они лопнули в тот день, когда померк свет в душе Эдгара Хейвенса. День, о котором он долгие годы не решался написать в дневнике, пока не осталось всего пять страниц.