Я сказал ему, что никогда не позволял трогать меня, — и в тот самый момент я впервые позволил себе быть тронутым.
После спасения Дракена ничего толком не изменилось. Майки всё так же таскал Такемичи на собрания и ночные прогулки, что никак не шло на пользу и так уставшему парню. И конечно же, телефон Ханагаки просто разрывался от количества сообщений, на которые нельзя было забивать больше, чем на тридцать минут, потому что следом шли угрозы прийти к чужой двери и выбить её. Дракена выписали, на удивление, очень быстро, а на взволнованные вопросы Такемичи о его самочувствии тот лишь усмехался и говорил, что эта рана — всего лишь
пустяк. Многие командиры и их заместители стали более лояльны к Ханагаки, хотя напряжённость их всё ещё чувствовалась почти что физически.
Такемичи уже долгое время пребывал в смятении, — он не знал, чем должен заняться. В прошлый раз в другой временной линии он бессмысленно проводил время в будущем после спасения Дракена, надеясь, что ему удалось изменить судьбу в лучшую сторону, но как после оказалось, этого не произошло. Сейчас же он был лишён своей способности, потому большую часть времени пытался отдохнуть дома, что получалось из рук вон плохо, надо сказать. В какой-то степени благодаря одной очень назойливой личности. Да и кошмарам было всё равно, когда приходить — ночью или днём, — они всегда преследовали его сознание.
Спустя некоторое время после тщетных попыток хоть немного восстановиться, Такемичи решил, что ему стоит наконец получше узнать о людях, на которых он в прошлом своём временном прыжке не обратил внимания (или же не имел возможности познакомиться поближе). Шуджи Ханма находится и по сей день вне досягаемости: более того, Ханагаки вообще не знал,
где он. Казутора Ханемия сейчас в исправительной школе, а наведываться туда незнакомцу будет, как минимум, странно. Баджи Кейске просто не станет с ним разговаривать, — относится к нему достаточно враждебно несмотря на то, что Дракен с Майки заинтересовались Такемичи, а вот Мицуя стал более доброжелателен после спасения Рюгуджи. Только конфликт Баджи с Майки накалялся, — всё чаще они спорили после собраний. Остался один, последний и доступный на данный момент вариант —
Харучиё Санзу.
Ханагаки совершенно не знал, как подступиться к этому парню: он всегда стоял чуть в стороне ото всех, молчал, тихо появлялся и так же тихо исчезал. К своему стыду, Такемичи пару раз проследил за ним после собрания, но Харучиё просто бесцельно слонялся по улицам, словно не хотел идти домой. Путешественник во времени был уверен, что сумел остаться незамеченным, однако это было совсем не так, — парень прекрасно видел, как мальчишка следил за ним, и не понимал, что тот от него хочет. Ханагаки Такемичи был загадкой, которая никаким образом не должна была интересовать Харучиё, но стоило лишь единожды, по чистой случайности, заглянуть в искрящиеся добротой и испугом голубые глаза этой самой загадки, как он потерял своё драгоценное самообладание.
Санзу был из тех, кто хорошо знал, что такое боль, и шрамы на лице доказывали это, но в глубине мальчишеского взгляда он заметил настолько ужасное беспокойство — наверняка до костей разъедающее изнутри, — что его самого прошибло. Может, ему просто показалось? Определённо. Да и после этого, присматриваясь к Ханагаки, Харучиё ничего такого уже не видал. В попытках понять, кем его драгоценный
король так заинтересовался, он так и не пришёл к конкретному ответу. Ничего. Пустота. Обычный мальчишка, слабый и плаксивый.
В окружении Майки
не должно быть слабаков.
***
Очередное собрание проходило как обычно. Такемичи стоял в стороне, и рядом с ним была Эмма, — видимо, она действительно приглядывала за ним. Парень уже несколько минут сверлил взглядом Санзу, а тот, хоть и чувствовал, что мальчишка не сводил с него глаз, не подавал никакого виду, отчуждённо вслушиваясь в размеренный тон голоса Майки.
— Ты в нём сейчас дыру прожжёшь взглядом, — с умным видом заметила девушка, сложив руки на груди.
— В самом деле? Мне просто интересно, кто он…
В смысле, вроде похож на кого-то, но вспомнить не могу, — смущённо улыбнулся Ханагаки.
— Хм-м? Он… Санзу. Друг детства Майки. Я мало о нём знаю, он всё время в детстве бегал вместе с Баджи и братом. У него под маской шрамы, правда, я не в курсе, откуда они у него взялись. Когда Майки познакомился с основателями, Санзу как-то отстранился от них двоих, хотя немного погодя братец затащил его в свою банду и отдал вот этому, что рядом стоит, — Эмма кивком указала в сторону Мучо, — После встречи с ним Харучиё и стал носить маску. Это всё, что я знаю, — проговорила девушка.
Такемичи благодарно кивнул.
Собрание закончилось. Девушка, попрощавшись, ушла, а Такемичи вновь посмотрел в сторону Санзу. Он был довольно красив: длинные, белые волосы, бирюзовые глаза в обрамлении густых, светлых ресниц… И только маска всё портила. Ханагаки, может, и не был особо умным, но для того, чтобы ощутить от этого человека опасность, высоким интеллектом обладать было не нужно. Конечно, сейчас, стоя недалеко от своего капитана с прикрытыми глазами, он выглядел очень спокойно, и чувствовал себя безопасно, но интуиция внутри вопила, что стоит ему сделать один неверный шаг, и его без промедления растерзает этот, с виду похожий на ангела, парень. Такемичи вздрогнул, когда почувствовал, как кто-то тянет его за рукав кофты, но это был Майки, а за ним, как всегда, стоял Дракен.
—
Такемитчи, ну пошли, — проговорил Майки, словно ребенок, — ты и так меня всё собрание
игнорировал! — Ханагаки оставалось лишь кивнуть и позволить главе Тосвы утащить его с места проведения мероприятия. Едва ли он успел заметить, как его с плохо скрываемым удивлением проводил чужой взгляд под белоснежным покрывалом полуопущенных ресниц.
***
Майки был прилипчивым, и Такемичи всегда это ощущал. Для Сано было в порядке вещей запрыгнуть Ханагаки на спину или обнять его руками и ногами, словно парень был его мягкой игрушкой. Пару раз, когда Такемичи гулял с Дракеном и Майки, последний вполне спокойно засыпал, ложась головой на его колени, но сразу же просыпался, стоило Рюгуджи поднять его, освобождая пространство для блондина. Такемичи не видел в этом ничего особенного: в конце концов, это был Майки, — он и в первой временной линии был тактилен, сейчас… Чуть более, чем раньше, но это не было для него
проблемой.
Дракен и Мицуя лишь тяжело вздыхали и качали головами. Такемичи был или слепым, или неоспоримо тупым. Все видели явный фаворитизм со стороны Майки, учитывая то, сколько привилегий он давал Ханагаки. Приводил на собрания, хотя парень не являлся членом Тосвы, открыто выказывал ему свою благосклонность всеми возможными способами, словно в этом не было ничего
необычного, и несколько раз
даже делился тайяки.
Но для Такемичи это не было чем-то
странным, — Манджиро был таким
всегда, и пока он не замечал изменений в основных событиях этой временной ветви… Всё было
в порядке. Относительно.
А еще Ханагаки не переставал думать ни на секунду, выстраивая различные цепочки вариантов событий у себя в голове. Он старался придумать выход, позволяющий избежать всех смертей, — даже смерти
Кисаки. Он был действительно ужасным человеком, и поступки его были просто отвратительны, но всё же
такой смерти не заслужил… Несмотря на то, сколько зла и боли он принес в жизни его друзей и какую весомую лепту внес в
каждое их умерщвление.
Но разве он желал смерти Майки, который убивал всех своих друзей, трижды стрелял в его грудь и выбивал из его хрупкого тела дух? Нет. Даже больше: он без сомнений поставил на кон хорошее будущее ради счастья
одного человека. Но разве он желал смерти Какучо, который избивал его до темноты в глазах и без сомнений выстрелил в него?
Нет. Так и Кисаки тоже не заслужил смерти.
По крайней мере, Ханагаки пытался себя в этом убедить, пока в голове проносились его последние слова: «Не хочу умирать…». Умирать страшно, Такемичи
знает, он встречался со смертью лицом к лицу, и даже сейчас, когда желание сгинуть сжирает его изнутри, он не уверен, что не испугается вновь, встретившись с небытием.
Даже если его желание обрести покой было невероятно сильно.
***
Эмма с Хинатой неплохо сблизились, хотя Такемичи не успел осознать,
когда. Каким-то образом две девушки узнали о том, что Ханагаки почти не ест, и угрозами связать его и кормить с ложечки заставили парня ночью тащить своё бренное тело в супермаркет
после ещё одной прогулки с Майки. Он понятия не имел, почему они так беспокоились за него. Хината согласилась остаться с ним
друзьями, а Эмма…
Это была благодарность за спасение Дракена?
Вполне возможно. В любом случае, Такемичи был слишком уставшим, чтобы думать об этом. Идя по улице с пакетом покупок в руке, его сонный взгляд зацепился за что-то странное в переулке. Ханагаки совсем придурком не был, а потому сначала задумался, стоит ли лезть туда, — в конце концов, несчастный поворот можно было обойти окольным путём.
Любопытство и мутное беспокойство пересилили здравый смысл. «Любопытство сгубило кошку!» — всегда говорила мама, а Такемичи не сразу осознал значение поговорки, которую женщина часто произносила на родном английском. Матушка как-то раз пояснила, что кошки — весьма любопытные создания, и часто попадают в передряги, не ведая страха, прямо как её не в меру любопытный сын. Только у кошек есть девять жизней, а у Такемичи — нет.
И всё же он чувствовал какую-то духовную связь с этими животными.
Зайдя в переулок, Ханагаки заметил сидевшего у стены человека, что опустил голову, — судя по спадающим вниз волосам, хотя в темноте рассмотреть силуэт было трудно. Неужели кто-то бросил тут девушку? Подойдя поближе, блондин вздрогнул, выронил пакет и подбежал к
Санзу. Парень с понурым взглядом сидел у стены, по его светлым волосам текла кровь, а на лице было несколько ран, и маска почти сползла. Такемичи вдохнул и выдохнул сквозь зубы воздух, стараясь не поддаваться панике, и быстро стал осматривать голову Харучиё, чтобы оценить масштабы трагедии. К счастью, рана была несильной и уже почти перестала кровоточить.
— Но это всё равно опасно! Нужно вызвать скорую, — Такемичи достал телефон, как вдруг Санзу схватил его за запястье.
— Не смей… Я убью тебя… — Прошипел парень, тут же его рука упала на землю, и он, кажется, потерял сознание. Неужели он
настолько не хотел в больницу?
—
Какие же вы все проблемные! Почему хотя бы один из вас не может быть хоть сколько-нибудь здравомыслящим! — Ругался Такемичи, убирая телефон обратно в карман. Сначала он попытался поднять Харучиё на ноги, но тот падал сразу же, как вставал ровно, и одна нога стояла как-то странно, — Ханагаки молился, чтобы это не оказалось переломом.
В итоге он поднял Санзу к себе на спину, как
тогда, с Дракеном и, подняв пакет, поплёлся домой.
***
Придя домой, Такемичи оставил покупки в прихожей и, не разуваясь, прошёл в комнату, положив Санзу на диван. Он перевернул парня на бок, чтобы у него не запал язык, мешая дыханию. Ханагаки быстро сбегал в ванную за аптечкой, которая всегда была полной,
учитывая то, как часто сам хозяин дома получал травмы, вернулся в комнату и присел на колени возле головы Харучиё, что покоилась на диване. Он снял с него маску, чтобы та не мешала дыханию, и не смог сдержать восхищённого вздоха.
Всё же Санзу был безумно красив, — и эти шрамы возле рта
ничуть его не портили,: наоборот, дополняли его…
образ? Тряхнув головой, Такемичи разобрал волосы Санзу, открывая вид на рану, которая продолжала кровоточить. Смочив ватку спиртом, он промокнул рану, убирая кровь и возможную грязь. Пострадавший дёрнулся и болезненно застонал, однако не пришёл в себя полностью. Чередуя короткие вздохи и извинения с попытками успокоить своего пациента, Ханагаки отложил ватку и достал бинт, накладывая на рану давящую повязку: это было необходимо, чтобы остановить кровь, — из-за того, что рана находилась под волосами, пришлось целиком перевязать Харучиё голову.
Такемичи снял с незваного гостя обувь. Щиколотка уже покраснела и отекла. Ханагаки пощупал повреждённое место, отмечая, что оно было горячим. Пока парень лежал на боку, лечить его было бы сложно, потому Такемичи вихрем пронёсся по дому, собирая несколько подушек, чтобы затем положить Санзу на выстроенную вокруг его головы пирамиду; из ванной он мигом притащил полотенце, а из кухни — пакет со льдом, накрыв и тем, и другим настрадавшуюся ногу Харучиё.
Вновь посмотрев на лицо Санзу, путешественник во времени подумал, что тот действительно был безумно красив, — будто не человек, а что-то неземное. Повинуясь внутреннему порыву, он коснулся пальцем шрамов около чужих губ и нахмурился. И…
Что же произошло в его жизни, что оставило эти шрамы?
Почему он так одержим Майки? Почему в будущем он
так безумен? Ещё один человек из списка нуждающихся в спасении, информации о котором у Такемичи нет совсем. Кажется, психически здоровые люди не спешили к Ханагаки, в отличие ото всех нестабильных, что лезли в его жизнь толпой.
Такемичи принялся обрабатывать лицо Санзу: разбитая губа, пара синяков и ссадин. Дальше шло то, что заставило блондина отчаянно краснеть: нужно было осмотреть тело Харучиё. Краснея и отводя взгляд, он раздел парня и вздохнул, —
куча синяков. Достав мазь против ушибов, Такемичи нанёс их на чужую кожу. Порывшись в своём шкафу, вдобавок он нашёл одежду, которая
более-менее смогла бы подойти его гостю. По комплекции они…
Примерно одинаковые. Пыхтя и ругаясь, он одел Санзу в нормальные чистые вещи. А потом вновь обратил внимание на пострадавшую ногу, — холодный компресс частично уменьшил отёк, наверное, и боль уменьшил, и в аптечке обнаружился эластичный бинт, которым парень зафиксировал ногу, когда смог поставить прямо чужую стопу. Убрав все приспособления, которыми он только что спас Санзу, Такемичи ушёл в ванную, — вернувшись с мокрым полотенцем, осторожно им вытер волосы Харучиё от крови. В конце концов, он накрыл пострадавшего пледом, взял полотенце, грязную одежду внезапного гостя и вышел, выключив свет и прикрыв дверь.
У него ещё оставалось время кое-что сделать.
***
На часах было 3:05. Такемичи сидел в кресле на кухне, держа в руках кружку чая, и смотрел в окно. Он успел приготовить десерт, чей рецепт давно подсмотрел в тетради мамы, потому был вполне доволен собой. Темнота за окном заворожила его, заставляя любоваться ей. Всё это было так странно. Неужели вокруг него всегда было много тех, кому нужна помощь, но он их не видел, зациклившись на Хине, любовь к которой оказалась
иллюзорной? Такемичи столько упустил из-за этой
иллюзии,
как же глупо… Чифую как-то сказал: «Твоё место не в прошлом». И вслед за ним Майки произнёс: «У каждого есть своё место, и твоё место не в прошлом, так ведь? Поэтому, хотя мне этого совсем и не хочется, возвращайся в будущее,
Такемитчи». Занимательно, насколько они были схожи в этой мысли.
Ханагаки усмехнулся.
— Майки, Чифую, вы
ошиблись, — тихо сказал он, поднимаясь с кресла и оставляя уже пустую кружку на столе. Ппарень прошёл к выходу из кухни, рука замерла в миллиметре от выключателя. Такемичи бросил последний раз в сторону окна, — Моё место
только здесь.
***
Харучиё проснулся с ужасной головной болью. Он принял сидячее положение с тихим стоном, прежде чем шокировано распахнуть глаза и осмотреться. Он помнил, как услышал разговоры каких-то уродов, которые оскорбляли Тосву и главу —
Манджиро Сано. Помнил, как напал на них за это, и что их было слишком много для него одного. И очень некстати оказалось, что ублюдки не умеют честно драться, потому Санзу не удивился, когда ему прилетело железной трубой по голове. Оседая на землю, он лишь с отчаянием подумал:
«Король бы справился».
И дальше — лишь тьма.
А теперь он находился в явно не знакомой ему комнате, хотя она была весьма уютной. Его голова была забинтована, и одет он был не в свою одежду, — ещё и без маски. Последнее и вовсе не понравилось Санзу: не то, чтобы это было большой проблемой для него, но он не знал, в чьём доме он оказался и как хозяева дома могли отреагировать на его шрамы. Испугались? Им стало противно? Вызывали ли они полицейских или врачей? «С такими шрамами далеко не уедешь», — верно, их лучше скрыть от незнакомых людей, так проще.
Харучиё откинул плед, которым был укрыт, и опустил ноги на пол, обнаружив, во-первых, что его нога была забинтована и надежно зафиксирована, а во-вторых, что рядом с кроватью стояли пушистые тапочки в виде кроликов. У парня дернулся глаз. Кто тут живёт? Ребенок или старик? Ещё чего не хватало. Скрипя зубами, он надел их, встал и, прихрамывая, двинулся на выход из комнаты. Звук шёл только из соседней комнаты и Харучиё собирался пойти туда, но замер как вкопанный, когда почувствовал
запах. Запах омурайсу, которое парень любил не меньше, чем Майки. Уже так много времени утекло с тех пор, как он последний раз ел его. Это было ещё в
те времена, когда всё
не покатилось к чертям. Когда Такеоми не кричал на него при любой оплошности Сенджу, когда Манджиро не порвал ему рот, когда он не напал на старшего брата с ножом и ушёл из дома.
Тогда бабушка часто готовила им омурайсу на завтрак, говоря, что он даст им сил на весь день.
— Ой! Так ты уже проснулся, — из воспоминаний Харучиё выдернул чей-то голос. Он отшатнулся, смотря на парня перед собой. Точно, это же
тот блондин, на которого непрерывно вешается его король.
Ханагаки Такемичи, — Ну, раз ты уже даже встал с кровати, то проходи на кухню, я почти закончил, — он улыбнулся, и Санзу показалось на секунду, что он ослеп, а издалека улыбка этого пацана не казалась такой яркой.
Странные люди порой нравятся Майки.
Довольно просторная и светлая кухня была наполнена запахом свежеприготовленной еды, и вопреки желанию Хару, живот парня издал урчание, но Ханагаки словно не заметил этого. Он прошёлся до чайника и включил его. Как и предполагал Харучиё, на столе стоял завтрак на двух человек. Скромно пройдясь по периметру комнаты, он остановился недалеко от стола и его руки коснулись шрамов.
— Где моя одежда? — Наконец решился спросить Санзу.
— Она в стирке, знаешь, она выглядела так себе после вчерашнего, — беззаботно пожал плечами Такемичи.
— Маску хоть вернёшь?
— И зачем? — Признаться, Харучиё был в смятении. С ним вообще всё в порядке? Да каждый второй так и норовил с уродской гримасой отвращения отвести взгляд своих зенок, когда видел шрамы Санзу, а на лице этого парня ни один мускул не дрогнул.
— Мои шрамы заставляют других людей кривиться в отвращении и страхе. Ты разве не испытываешь то же самое? — Всё сейчас ему казалось
странным, он собирался расспросить парня,
зачем тот ему помог и
что ему нужно, но эта светлая и безмерно добрая улыбка полностью обезоружила совершенно не подготовленного к этому Харучиё.
—
А разве должно быть? Ведь рот у тебя не как у Кутисакэ-онна. Но даже если бы он и был таким, то мне просто понадобилось бы чуть больше времени, чтобы привыкнуть, наверное.
Лёгкий шаг Такемичи завораживал его гостя. Он не ходил — плыл в пространстве. Засмотревшись, парень даже не заметил, как хозяин дома подошёл непозволительно близко, потому Санзу замер, кажется, забыв, как нужно дышать. Теплые ладони Ханагаки бережно обхватили щёки неподвижного, а большие пальцы осторожно, практически интимно проскользили по уголкам губ, обводя отметины. Сердце Харучиё пропустило один стук, а затем резко ускорилось, отбивая марш. Лицо парня напротив вблизи было еще более прекрасным — пухловатые губы, худые щёки, лёгкий румянец и незабываемые глаза цвета океана, под которыми пролегли небольшие мешки от, видимо, недосыпа. Кто этот ангел перед ним и чем он заслужил такую встречу?
— Харучиё, ты даже не представляешь, насколько ты красив. И эти шрамы, отнюдь, не делают тебя страшнее. Они — твоя изюминка, которая делает тебе еще более привлекательным. Люди порой жестоки в выражении своих эмоций, но бояться и опасаться чего-то неизвестного для человеческого рода вполне нормально. Я считаю, что твои шрамы очень круты, Санзу-кун! — Такемичи лучезарно улыбнулся, даря тепло угасающей звезды одному-единственному заплутавшему во тьме ребенку.
Санзу был заместителем капитана пятого отряда по нескольким причинам, среди которых были присущая ему хитрость, сдержанность в проявлении эмоций и незаурядный ум, но сейчас, стоя перед этим наивным источником тепла и заботы, он с удивлением почувствовал, как его щёки стремительно алеют. Присутствие Такемичи, его аура, тепло, исходящие от нежных рук на чужих щеках; приятный, честный и наивный взгляд, чувства которых он не мог понять до конца; непривычное, мягкое обращение, которым Санзу был обескуражен — всё это заставляло его забыть о том, кого всегда Харучиё ставил превыше себя самого и отдаться непреодолимому желанию раскрыть, вывернуть душу наизнанку, почувствовать себя нужным просто так, без причины, живым, как самостоятельная единица. Как было
когда-то. Наверное, именно поэтому ему было сейчас столь приятно отпустить себя и дать волю так долго прятавшимся внутри растерзанной судьбой души слезам, которые не любил его
Король.
Тёплые, солёные капли концентрированной печали, боли и даже отчаяния текли по бледным щекам, пока сам Санзу был беззвучен, лишь немного подрагивая время от времени.
Такое поведение стало полной неожиданностью для хозяина дома. Такемичи, было, растерялся, но прежде, чем осознал свое замешательство, уже прижал старающегося из последних сил сдержать себя парня к себе за талию, второй рукой покрывая белокурый затылок, тем самым прижимая голову парня к своему плечу. Ненавязчиво, мягко поглаживать шелковистые волосы и дрожащую спину, нежным убаюкивающим голосом сказал:
— Вот так, Санзу-кун, всё хорошо,
ты можешь поплакать, это тебе
поможет. Ничего не бойся, я буду рядом и не отпущу тебя. Всё будет хорошо, ты будешь в порядке,
поплачь.
И в этот момент Харучиё взревел, словно раненая лань, от обрушившегося на него потока чувств, что он сдерживал непозволительно
долго.
***
Харучиё ничерта не понимал, что происходит. Такемичи запретил ему уходить так быстро и забить на лечение, и для убедительности швырнул в Санзу палочки, попав тому в лоб, с очень недовольным лицом. Пришлось остаться дома у этого парня. И честно говоря, он уже был вовсе не против. Такемичи часто что-то рассказывал: о себе, о своей семье, о детстве. И спустя лишь один день вместо раздражения Санзу чувствовал умиротворение от этого голоса. Парнишка не докучал. Не спрашивал, откуда эти раны, и не говорил, что лезть одному в драку — глупая затея, как всё время делал Такеоми. Не причитал, прыгая вокруг, как это делала Сенджу. Он просто улыбался, садился рядом на диван и читал довольно необычные книги, — они были на английском, но он произносил каждое слово из них так легко, словно они были на японском. Кормил, обрабатывал раны. И ничего, ничего не попросил взамен. Не лез в душу.
Для самого Ханагаки Харучиё был словно дикий кот, который уже натерпелся от людей. Протянешь руку слишком быстро — он оцарапает и сбежит, забившись в угол. А если аккуратно, давая привыкнуть и подкупая различной едой, то будет шанс коснуться котёнка и не напугать его. В качестве самого главного подкупа Такемичи использовал чизкейки. Честно признаться, он и сам удивился, но то, как блестели глаза Санзу, когда он просто смотрел на этот десерт, не оставляло место сомнению. И вроде бы успехи наблюдались: Санзу уже не рычал, стоило Такемичи сесть рядом, и даже пытался незаметно подсесть ближе, когда Ханагаки начинал читать очередную книгу. Также открытием оказалось то, что парень впервые за долгое время спал спокойно. Когда он только принес Харучиё в свой дом, в ту же ночь его не преследовали кошмары, словно присутствие в доме другого человека отпугивало их. Это не было чувством защищённости, отнюдь. Такемичи уверен, что Санзу сам бы задушил его подушкой во сне.
Но кошмары впервые не
мучали его.
***
— Тогда он начинал понимать, что сила — не единственное в этом мире, — прочёл блондин последнюю строчку, закрывая книгу. Санзу хмурился, кажется, обдумывая услышанное.
— Я не согласен с концом в этой книге, — внезапно проговорил Харучиё, и Такемичи посмотрел в его строну, — Абсолютная сила и власть — всё, что нужно в этом мире. Силой можно управлять людьми и достигать желаемого. Так что сила во главе всего, — Ханагаки улыбнулся, откладывая книгу в сторону.
— Ты ведь говоришь о Майки? — Санзу машинально кивнул, а Такемичи покачал головой, — Смотря
что ты подразумеваешь под «силой». Физические показатели? Да, они у Майки на высоте, вряд ли найдётся хоть кто-то сильнее него, но… — парень прикрыл глаза на минуту, — его физическая сила ничего не значит, когда враги атакуют его разум. Психика и разум у Манджиро невероятно слабы. В чём смысл физической силы, если он не сможет её использовать? — его голос был таким спокойным и уверенным, словно он видел главу Тосвы насквозь.
Это несколько разозлило Харучиё.
— Говоришь так, будто всё знаешь! — вспылил Санзу, — Честно говоря, я не понимаю, почему такой сильный человек, как Манджиро, мог заинтересовать кем-то настолько
слабым, как ты! — он резко замолчал, понимая, что сказал явно не то, что думал. Он взглянул на Ханагаки, ожидая увидеть печаль или злость, но он улыбался, смотря блеклыми глазами на потолок. Это явно задело его, — Харучиё быстро усвоил: когда по взгляду голубых глаз ничего нельзя понять, значит, парня одолела меланхолия.
— Ты прав, Харучиё, — Санзу понятия не имел, когда и почему он позволил парню называть себя по имени, — силы во мне очень мало, и даже ребенок сможет меня победить. Но королю ведь нужен не только меч, но и щит. Можно сказать, что Тосва щит и меч Майки, но мне кажется, что этого недостаточно, — Такемичи вытянул вперёд руку, сжатую в кулак, — Я стану щитом Манджиро. Щитом его рассудка, не дам никому его сломать, манипулировать им, никогда не позволю ему стать инструментом для достижения чей-то глупой цели.
«Вот
зачем я ему».
В глазах Санзу блеснул свет, — он вдруг вспомнил разговор, который слышал однажды в детстве от брата и его друзей. Он отлично помнил слова лишь одного человека: «…наши сёги отличаются от шахмат. В шахматах есть фигура, которую называют «королева», это сильнейшая фигура на доске. Жена
Короля, она готова защищать его до последней капли крови, и не поскупится длиной своих ходов ради того, чтобы
Король продолжал жить. Именно потому, что
Король практически беспомощен, его должны оберегать. И те, кто служат Королеве, обязаны защищать то, что для неё важнее собственной жизни».
Тогда Харучиё это показалось глупостью.
Король беспомощен и нуждается в защите? Это бред,
Король должен быть сильным! Но теперь слова Ханагаки, казалось, имели смысл: Майки вывел из равновесия обычный самолётик, это ведь нелепо. Неужели разум
его Короля действительно
слаб? И этот парень, никудышний в битвах — не зря же вечно побитый, — готов защищать разум Манджиро? В глубине души Санзу знал, что здравомыслие Манджиро держится на нескольких людях, и Такемичи отважно, не жалея себя, спас одного из них.
Он бросил взгляд на руку мальчишки, где красовался шрам, и кажется, тот его совсем не беспокоил. Словно он получил его, защищая что то важное
для себя, а не для человека, которого он встретил несколько дней назад. Разве так бывает? Разве есть смысл рисковать для кого-то почти незнакомого? Харучиё не понимал. Да и вряд ли он когда-то сможет понять этого странного человека.
Но это всё не мешало зарождаться чему-то тёплому в его душе. Санзу никогда раньше не ощущал этого и не мог понять, что это за чувство, — он лишь понимал, что направлено оно на единственного светлого человека в этой комнате.
Душа Хару пока — сплошные потёмки.
***
Всему хорошему однажды приходит конец. К концу подошло и пребывание Санзу в доме Ханагаки. Нет, Такемичи вовсе не выгонял Харучиё, наоборот, лишь спрашивал, уверен ли тот, что хочет уйти.
Есть ли ему, куда пойти. Санзу больше не мог оставаться в этом доме: ему казалось, задержись он ещё на минуту, и точно не сможет переступить порог этого дома, — слишком там было тепло и хорошо, словно маленький оазис счастья и спокойствия в его невыносимом существовании. Казалось, окажись он за дверью, станет вмиг ужасно холодно, и чёрная маска вернётся на лицо, — он ведь
всё ещё не готов показать другим свои шрамы.
Он совершенно не думал, что Такемичи будет помнить о нём, однако в конце следующего собрания Тосвы в его руках оказалась коробка с чизкейком.
— Извини, я не успел приготовить. Но в этом кафе они неплохие, надеюсь, тебе понравится. До встречи, Санзу, — он не стал при всех звать его по имени, и просто вернулся к Майки, который вновь схватил его за руку и куда-то потащил. Харучиё внезапно захотелось иметь возможность так же беззаботно схватить Такемичи за руку и повести его гулять, не думая о последствиях. Так хотелось…
***
У Санзу болела голова. И уже не первый день, — с тех самых пор, как он ушёл из дома Такемичи. Ему казалось, что давно выстроенный мир в его голове с грохотом рушился. В его мире всё было просто: Майки был сильным, за ним хотелось идти, его харизма была
всем, что ему было нужно,
и мир Короля, этот мир, где нет места слабости и слезам. Но встретив Такемичи, он увидел нечто другое: тёплый, мягкий свет, к которому тянулась душа, в лучах которого хотелось греться, в лучах которого хотелось
верить. Который хотелось оберегать. Он мог плакать. Выпускать свою боль. Он мог увидеть красоту в, казалось бы, уродливых шрамах.
Неосознанно Харучиё коснулся пальцами
шрамов в уголках рта, и его губы внезапно тронула улыбка. Почему-то ему очень хотелось вновь оказаться рядом с Ханагаки, ощущая свет от его души, и почувствовать тёплые прикосновения к себе, такие мягкие и осторожные, словно он, Санзу, был чем-то важным и драгоценным. Тогда он увидел себя кем-то важным,
человеком, а не мечом в руках безжалостного короля. Такемичи и Майки были слишком разными: холодная сила и тёплая мягкость. Разум твердил, что рядом с Майки он добьётся успеха, но сердце и душа почему-то призывали идти за Такемичи. И не важно, куда их это приведёт.
«Смейся, Харучиё», — эхом пронеслось в голове Санзу, и его голову снова пронзила острая боль. Зажмурившись, парень схватился за голову, поджав покрасневшие губы. «Санзу-кун, всё хорошо, ты можешь поплакать, это тебе
поможет», — прозвучал где-то на периферии сознания спокойный и нежный голос, и вся боль отступила, и даже захотелось спать. Проваливаясь в блаженную дрему, он на грани сознания
понял, что его идеалы бесповоротно поменялись, и с его губ сорвалось:
— Королева…
