Дева из железа и огня

      Он шёл, медленно переставляя усталые ноги. Сухая, промëрзшая земля ощущалась под ними, давя своей тëмной поверхностью, измельчëнной тонкими корнями деревьев. Мелкая изморозь, поблескивающая под редким светом Луны, что сочился сквозь тонкие прорези леса, покрывала всё вокруг. Вместе с ней над лесом нависала тишина…       Из его рта вырвалось облако пара — тонкое, но вполне ощутимое. Холодно. Хоть он уже давно не дышал, губы всё равно разомкнулись, выпуская наружу остатки того, что люди называют теплом.       Тепло… Вряд ли оно нужно было ему прямо сейчас. Единственный уцелевший глаз, ещё способный видеть, устало прищурился. Где-то вдалеке тёмной грядой возвышались горы. Их острые пики тянулись вверх — к самой Луне — словно бы пытаясь достать до светила.       Подняв на неё взгляд, он вдохнул. В нос сразу же ударил сладковатый, почти дурманящий, запах гнили. Словно бы лепестки цветов, давно потерявших свою юность, перемешались с отвратительной примесью болот. Так пахла смерть.       Где-то неподалёку послышался негромкий треск. Голоса ворвались в окутывающую всё вокруг тишину и разрезали её подобно острому мечу. Небо окрасилось яркими красками, рисуя картины распустившихся цветов. Фейерверк. Он заполнил тишину не только своим громким взрывом, но и радостными голосами людей. Те закричали, надрывая глотки, засвистели и засмеялись: переливисто и громко.       Люди праздновали Новый Год.       Заставляя будто бы намертво примëрзшие к земле ноги двигаться, он пошёл вперёд, ведомый голосами. Они пробуждали внутри давно небьющегося сердца чувства, позабытые за несколько веков.       Ноги почти не слушались, ступали нетвëрдо, двигались рвано…       В небе расцвёл ещё один цветок: в разы больше предыдущего. Ярко-алый. Он застыл посреди тёмного ночного неба всего на несколько секунд и распался тысячами мелких искр.       Голоса становились ближе. Как и яркий свет огней.       Новогодние фонари мелькали своими красными боками, шуршали рисовой бумагой с тонкими золотистыми переливами. Люди бродили по улицам, не боялись подходить ближе к лесу.       Он остановился. Под ногами что-то хрустнуло, и единственный глаз опустился вниз, созерцая разруху. Мелкие цветки ярких фиалок, припорошëнных изморозью, втоптались в темнеющую почву.       Взором, полным холодного безразличия, он окинул взглядом погибшие ростки. Рука коснулась шероховатой поверхности коры ближайшего дерева, под которым росли цветы. — А-Ян! — послышался совсем рядом чей-то голос. Тот звучал бодро, однако старческие ноты, проявляющиеся с годами, ощущалось в нём вполне отчётливо. — Почему же ты грустишь, А-Ян?       Он прищурился, осторожно склонив голову. Пара людских силуэтов возникла неподалёку от леса. Ребёнок и взрослый. Нет — старушка. Взрослая женщина, но уже много лет как состарившаяся.       Её невысокая фигура показалась в нескольких метрах от него, освещённая очередной вспышкой фейерверка. — Не думаю, что у нас есть особый повод для радости, — послушался в ответ старухе тонкий мальчишеский голос. Он звучал не с таким уж глубоким отчаянием, но горечь и сухость в нём отчётливо различались.       Старушка едва улыбнулась, подхода ещё ближе к ребёнку, и чуть наклонилась, понижая тон своего голоса. — Разве ты не знаешь, А-Ян? В Новый Год принято веселиться — без этого никак.       Она покачала головой, намеренно ярко выражая свои эмоции. — Если ты не будешь шуметь и веселиться, тебя заберёт и съест ужасное чудовище Нянь, что приходит в начале каждого года! — Это всего-лишь сказки, — негромко хмыкнул в ответ мальчик, — У людей уже давно вошло в привычку просто так веселиться на протяжении всех четырнадцати дней Нового Года…       Он тяжело вздохнул, даже не удосужившись взглянуть на покачавшую головой старуху. Та с грустью взглянула на ребёнка. — И что же теперь, другим нельзя даже лицо не такое радостное сделать?       Мальчишка, названный ранее А-Яном, остался один. Женщина ушла, как только он замолчал, перестав обращать на неё хоть какое-то внимание. Темнота ночи накрыла его, лишь изредка отражая яркие огни фейерверков.       Он усмехнулся, обнажая пожелтевшие зубы, с двух боков давно ставшие заострëнными клыками. Из горла вырвался хриплый приглушённый смешок, больше подходящий на лай.       Чудовище? Ох уж эти люди… Пожалуй, если глубокой ночью подобраться слишком близко к лесу, действительно можно повстречать чудовище…       Он вновь поднял взгляд в небо. Теперь свет Луны перемешивался с яркими оттенками фейерверков, то и дело мелькающих на тёмном небосводе.       Тепло… Оно не нужно было ему. В том смысле, в каком оно нужно людям. Ему требовалось тепло плоти, тепло живой крови…       Она окрасила своим ярким, живым цветом давно погибшие истоптанные цветы. Брызнула, подобно острому лезвию, в одночасье лишив жизни живое.       По его мнению смерть имеет не только свой запах, но и цвет. Это алый. Цвет крови и смерти.       Он шевельнул пальцами. Темнеющие на их концах когти заблестели в медленно уходящих красках ночи. Усталость, ощущаемая во всём теле, теперь маячила где-то в подсознании — глубоко, почти неподвижно.       Красноватые оттенки тронули небо. Фейерверки остались там — в прошлом новогодней ночи. Они больше не сотрясали мир, не приносили людям радость.       Где-то за горами загоралась заря…