Тамаэ
— Что произошло? — мне было всё труднее сохранять терпение и сдерживать своё любопытство. — Это связано с 13-ым районом? Мужчина, напротив, стойко молчал. «Да ответь уже! — кричали от нарастающей злости мои мысли. — Скажи хоть что-нибудь...» — Проходите, — пропуская меня вперёд в темноту своего кабинета, проговорил он своё краткое приглашение. Учтивость со стороны Сузуя была непривычной: я никогда не замечала за ним склонности к такой манере поведения. Наоборот, мне казалось, что он был свободен от правил, от норм, установленных веками человеческого существования. Проходя в уже знакомое мне помещение, я вздрогнула от того, как неожиданно сработал датчик движения, и в кабинете включился свет. Глаза сразу неприятно защипало от такой игры с освещением, пришлось на пару секунд с силой зажмурится, чтобы избавиться от влаги окутывающих их. Бумаги, кругом были разбросаны бумаги, которые в начале прошлой недели я с таким трудом разбирала, потратив не один час в попытках преподнести их в лучшем виде. Мне было жутко обидно от того, как беспечно обошлись с моими стараниями, небрежно скомкав и кинув в дальний пыльный угол кабинета. — Присядьте за стол, — за моей спиной, совсем рядом раздался голос Сузуя. Обернувшись, я спросила: — За ваш стол? Сузуя ничего не ответил. Всё и так было очевидно: другого стола в кабинете не было. Пришлось быть предельно аккуратной, чтобы с грохотом не упасть на стул и, что ещё хуже, не порвать это дорогое платье, нерассчитанное на то, что в нём будет кто-то работать. Не понимаю, почему я так спокойно, так покорно отзывалась на все команды Сузуя, не требуя никаких объяснений. Возможно, всему виной было моё природное любопытство: мне было интересно, к чему всё это представление, что он хотел. Медленно проследовав за мной, Сузуя остановился напротив стола. Его руки потянулись к тонкой стопке бумажек, лежащей на самом краю, — это всё, что осталось от моего кропотливого труда. Нельзя было концентрироваться на собственной обиде: ни к чему хорошему это не привело бы. Поэтому я быстро нашла то, что могло отвлечь моё внимание — вышивка, покрывавшая его руку. Аккуратные стяжки красной нити опутывали его тонкое запястье, при движении выглядывавшее из-под манжета чёрной рубашки. Они всё дальше и дальше протягивались по его бледной кисти до самого кончика среднего пальца. Этот дурацкий длинный манжет мешал мне рассмотреть то, что скрывалось выше. Думаю, что вышивка брала своё начало куда выше: на его предплечье или же прямо на самом плече. Мои размышления были прерваны владельцем нити, а точнее тем, что он неспеша начал раскладывать передо мной свой странный пасьянс. «Заключение об установлении личности...» — вспоминая название стандартного для всех рапортов приложения, я с полнейшим непониманием наблюдала за Сузуя. — Вы видели эти документы раньше, Огава-сан? — перевернув последнюю бумажку лицевой стороной ко мне, спросил он. Я нахмурилась: — Конечно, я подготавливала для вас эти документы... Подняв свой взгляд на Сузуя, я упёрлась в тонкую незнакомую для меня усмешку, и мне это совсем не понравилось. Я чувствовала издёвку в его словах. — Вы заметили в них что-нибудь странное? Меня ещё никто и никогда так безжалостно, с такой явной издёвкой не тыкал в собственные ошибки. Но обиднее мне было от другого, что я действительно не понимала, где могла допустить эту ошибку. — Если я где-то ошиблась, Сузуя-сан, — уверенным тоном, стараясь сохранить своё лицо, начала я: — скажите мне. Я постараюсь приложить все усилия чтобы это исправить! — Да нет же! — недовольно возразил мне мужчина. — Вы видели эти документы, Огава-сан? — он впервые говорил со мной таким ясным, таким звонким голосом. Впервые я видела в нём живость, но меня пугала её раздражительная сторона. — Мне действительно жаль, если я допустила какую-то ошибку, — я говорила мягко, тихо, — и я исправлю это, но вы должны сказать мне, что именно я сделала не так потому, что сейчас я... Хлопнув ладонями по столешнице, Сузуя резко поднял на меня свои горящие алые глаза: — Что вы видите, Огава-сан?! Как же мне хотелось подскочить в туже секунду со своего места и также сильно, как сделал это он, хлопнуть дверью, покинув кабинет. — Посмотрите внимательнее, Огава-сан, — уже тише, мягче проговорил он. Ужасные эмоциональные американские горки. Со мной игрались, как с ребёнком, то крича, то гладя по головке... Только я уже давно не была ребёнком, и мне не нравились игры. Я решила посмотреть на лежащие передо мной бумаги исключительно из-за уважения к директору, от нежелания каким-либо образом задеть его авторитет руководства проявлениями своего дурного характера. — Это обычные заключения об установлении личностей жертв, — сквозь сжатые зубы, ответила я. — Все девушки были примерно одного возраста, — быстро пробегая глазами по основным данным, продолжила я говорить. — Все они проживали в 13-м районе в арендуемом жилье, проживали они одни... — Это всё понятно, это всё более чем очевидно, но... — отмахиваясь от ненужной информации, как от назойливой мухи, перебил меня Сузуя. — Давайте, Огава-сан, вы пропускаете самое главное! Его повышенный тон я больше не воспринимала, как оскорбление... Нет, он был для меня вызовом. «Они все были неместными, переехали в 13-ый район из других районов, чтобы жить самостоятельно, — я старалась уцепиться за каждую написанную строчку, перебирая даже самые глупые варианты. — Они все из благополучных семей, на фотографиях все выглядят прилично, ухоженными, они все выглядят...» Я тихо и нервно вздохнула, непроизвольно откидываясь назад, на спинку стула, чтобы больше не видеть того, что так ясно отражалось в моих зрачках. Довольная улыбка растянулась на бледных губах, прошитых красной нитью: — Вы видите, Огава-сан? — Я не понимаю, о чём вы говорите, Сузуя-сан... — дрожащим голосом ответила я. Я дрожала от собственной лжи, от собственного страха, но уж точно не от непонимания. Выразиться яснее, чем сделал это Сузуя, разложив на столе фотографии всех жертв, было невозможно. И да, может быть, я была лгуньей, но уж точно не глупой. Я не могла не видеть этой отчётливой схожести каждой убитой с собой. — А мне кажется, что вы всё понимаете, Огава-сан, — без намёка на претензию, озвучил свои мысли Сузуя. Прикрывая рукой глаза, я уже хотела потереть их, но вовремя вспомнила про тушь. — Хотите сказать, Сузуя-сан, что я похожа на этих девушек? — опираясь локтями о столешницу, я подалась вперёд. Сузуя, копируя мои движения, также продвинулся вперёд. Его лицо было совсем рядом и так сильно контрастировало своей бледностью с моими покрывшимися красными пятнами щеками. — Или они похожи на вас, Тамаэ, — неожиданно по имени обратился мужчина ко мне. Я смотрела прямо в его ярко-алые глаза, не отрываясь, изучая каждую тёмную крапинку в радужке, но так и не могла понять: говорит он это серьёзно или просто пытается допросить меня, пытается вывести на эмоции. — Я ничего не знаю про это, Джузо-сан, — я решила действовать также решительно, но в конце всё же сдалась и добавила уважительное обращение. Его нисколько не смутили мои действия. Думаю, что он вообще не задумывался о какой-либо неловкости, о том, как близко мы находились друг к другу. — Допускаю, что вы могли и не знать про это, — выделяя голосом последнее слово, мужчина склонил голову чуть в бок, но взгляда не оторвал, — но вы можете знать того, кто сделал это... Моё сознание содрогнулась от его слов: он нанёс мне личную обиду. — Думаете, — сжимая ладони вместе, я не заметила, как ногти впиваются в кожу, но именно это помогало мне сдерживаться, — что я покрываю убийцу? Что в моём окружение может быть гуль? — Это всего-лишь предположение, но, согласитесь, оно не лишено смысла... Мой рассудок заволокло непроницаемой пеленой черноты: одна только мысль о том, что его слова могут быть правдой, приводила меня в ярость. — Никогда! — подскакивая с места, воскликнула я. — Слышите, никогда... — смотря на мужчину сверху вниз, с хрипом проговорила я. — Я бы никогда такого не допустила. Опустив голову вниз, Сузуя только тихо рассмеялся. Он не сдвинулся с места, всё-также нависал над столом, склонившись передо мной, но всё его тело содрогалось от смеха. Не знаю, меня это больше разозлило или же удивило. Я его совершенно не понимала, не могла даже предположить, что творилось в голове этого человека, какие мысли были у него на уме в этот момент. — Забавно, — резко откидывая свою голову назад, медленно протянул он с улыбкой на губах. — Так вот какова ваша настоящая злость, Тамаэ... С трудом разомкнув свои побледневшие от гнева губы, я выдавила из себя только один короткий вопрос: — Что? — Улыбка, — двумя пальцами руки: указательным и большим, — он коснулся уголков своих губ и растянул их сильнее. — Ты всегда прячешь злость за своей улыбкой, но теперь... Выпрямляясь в полный рост, Сузуя стоял прямо напротив меня и несмотря на то, что на мне были каблуки, и я была выше него, в этот момент мне казалось, что именно он сейчас смотрит на меня свысока. — Теперь это уже не предположение, Огава-сан, — он снова вернулся к истинной причине нашей встречи. — Теперь это факт: они похожи на вас, а не вы на них. Я решила отставить в сторону все двусмысленности его рассуждений, все его лишние фразы — о них я подумаю позже, — и спросить то, что меня сейчас интересовало больше всего: — Почему? — Потому, что это одержимость, Огава-сан, — тыча пальцем в фотографию второй жертвы, ответил Сузуя. — Он одержим вами. Опустив взгляд на фотографию, я увидела портрет молодой девушки с такими же, как у меня, длинными кудрявыми волосами и лёгкой улыбкой на пухлых губах, подчёркнутой красным оттенком помады. — Так, что вспоминайте, Тамаэ, на кого вы так часто злились, но боялись обидеть, поэтому всегда дарили свою улыбку? — с усмешкой спросил Джузо. Я не верила ему, я не хотела ему верить! Поверить ему — это значит признать тот факт, что кто-то из моих знакомых, кто-то из тех, кого я пустила в свою жизнь, был не просто гулем, он был убийцей. Поверить Сузуя хоть на секунду — это значит обречь себя на вечное гадкое чувство вины за то, что стала причиной смерти этих несчастных, что стала той, из-за которых их били, душили, резали... Нет... нет... Я словно тряпочная кукла с обрезанными в одночасье ниточками, медленно опустилась на стул, не чувствуя собственных ног. «Это бред... — защищала я свои душевное равновесие даже в мыслях, — Этого не может быть... Это же не правда!» Но глаза следователя, глаза трезвости, глаза холодности рассудка мне говорили о другом, о том, что Джузо был прав, что все этим улыбающиеся девушки были до жути похожи на меня... За это и поплатились. «Глупая, глупая Маэ...» Тихий нездоровый смешок вырвался с моих губ. — Хотите сладкого, Джузо? — посмотрев на мужчину, спросила я, но голоса своего не узнавала. — Вы же любите сладкое...* * *
Мне было плевать. Мне было исключительно плевать на то, с каким странным взглядом посмотрел на нас одинокий владелец маленькой кафешки, покой которого мы разрушили своим поздним появлением. Мне было всё равно на то, что он без особо энтузиазма принёс нам кофе и десерт. Я уже нисколько не волновалась о том, как будет выглядеть моя фигура в этом обтягивающем чёрном платье, бездумно засовывая в рот жирные сливки ложка за ложкой. Всё, о чём я могла сейчас думать, так это о тех девушках, что пали жертвой моего незнания. Я могла бы сказать о том, как сильно мне было их жаль, как велико было моё чувство вины перед ними, но... Каждый раз, когда я закрывала глаза, чтобы скрыть пелену подступающих слёз, я вспоминала те ужасные фотографии. «Зачем?!— смотря на сидящего передо мной мужчину, в мыслях кричала я. — Зачем ты показал мне это?! Зачем раскрыл мне глаза?!» Нет, теперь не их лица были покрыты кровью, не их шея была окутана фиолетовыми синяками, не их грудь была исполосована резанными ранами... Нет! Теперь это была я. Теперь я видела только себя в этих ужасающих фантазиях больного разума, что так безжалостно воплощал их в жизнь. — Вы уверенны? Я знала, что этот вопрос глупый, что он бессмысленный, что я попросту трачу его время, но что мне оставалось делать? Я была в состоянии тихого истеричного отрицания. — Да, — поедая своё шоколадное пирожное, не задумываясь ни на секунду, ответил он. — Признаться, я долго не мог понять, что именно он пытается скрыть за всем этим представлением через удушение и расчленение. Зачем? — подёргивая плечами, спросил он самого себя. — Это же так бесполезно, так затратно и опасно: тебя могут увидеть, кто-то может прийти, жертва, каким-то чудом, может позвать на помощь... Понятно, что первостепенна цель скрыть своё существо, скрыть то, что это дело рук гуля, но тогда можно было бы просто похищать кого-то в тёмном переулке: мало ли людей пропадает ежедневно? Никто бы и не заметил... Нет, здесь не только голод, не просто желание убивать. Он мучается от невозможности. Невозможного желания убить и невозможного чувства любви. Мне нужно была помощь, мне нужна была его ложь, но, кажется, Джузо совершенно не умел лгать. Он совершенно не понимал меня, как и я не могла понять его: — Как это можно называть любовью? Джузо, медленно пережевав очередной кусок бисквита, подался вперёд за чашкой своего сдобренного парой ложек сахара кофе. — Почему нет? — с искреннем удивлением спросил он. — Это же ужасно... — пылко заявила я первое, что пришло мне в голову. — Это не любовь, это болезнь, это ненормально... Как? Как можно хотеть причинить боль тому, кого ты любишь? Как можно желать видеть его страдания, его мучения? Разве, когда ты любишь, только одна мысль о том, что тот, кого ты любишь, страдает, невозможна? Джузо смотрел на меня так странно, словно я говорила на другом языке, словно не озвучивала простые истины. Лёгкий смешок сорвался с моих губ от осознания бесполезности своих объяснений: — Ты ведь меня не понимаешь, да? — Совсем... — безжалостно ответил он. Не важно. Почему я вообще это говорю? С чего я решила, что сидящий передо мной мужчина, чьё лицо и тело было прошито красными нитями боли прошлых лет, сможет разделить мои тревоги? — И что же мне делать, генерал? — не скрывая своей беспомощной усмешки, я решила вернуться в тому, что действительно было понятно нам обоим. Мужчина лишь пожал плечами и перевёл свой взгляд на стоящий перед ним десерт. — Надеяться, — отламывая маленькой ложкой кусочек от лакомства, кратко ответил он. — Надеяться, что его любовь к тебе будет сильнее желания убить тебя. Как же жесток в своей правдивости был этот человек. Поместив маленький кусочек в рот, он с наслаждением пережёвывал шоколадный бисквит. От удовольствия он прикрыл глаза, и по его лицу расползлась улыбка. — Хотя бы до тех пор, пока я его не поймаю... Его голос был таким лёгким, таким беспечным, словно мы говорили о погоде, а не о такой важной штуке, как моя жизнь. Моя жизнь! Жизнь, которую я люблю, которой я дорожу и которую не хочу терять. И теперь то, что мне было дороже всего на свете, зависело от человека, невидящего ничего ценного в ней. Но какой у меня был выбор? Да, Джузо ничего не понимал в обычных человеческих чувствах: ему незнакомы были тревоги, переживания, — за последние пару часов я поняла, что он не умеет сопереживать, ничего не мыслит в сочувствии, что всё происходящее было для него просто игрой, доставляющей удовольствие, но... В делах с гулями он был лучшим, он был профессионалом. — Что ж... — я сама не верила в том, что собиралась сказать: — Я доверяю вам свою жизнь, Джузо! Она не настолько плоха, не настолько бесценна, поэтому, пожалуйста, сохраните её... Принимая свою судьбу, я склонила голову в поклоне. — Ты часто это делаешь? — пропуская мимо ушей мои речи, спросил Джузо. Я подняла свою взгляд на мужчину: — Что именно? — Прячешься за вежливостью... От его слов неприятно кольнуло где-то внутри: меня снова упрекнули в лицемерии. Поэтому я решила уколоть его тоже: — Ты всегда говоришь то, что думаешь? Джузо лишь ухмыльнулся моим словам и гордо заявил: — Всегда! Кажется, он не видел ничего плохого в моих словах, он не видел ничего плохо в своей прямолинейности, в том, чтобы озвучивать всё, что приходит в его удивительный разум. — Какой смысл скрывать то, что ты думаешь? — не дожидаясь ответа, он тут же добавил: — Это же так утомительно: думать над каждым сказанным словом. Я не могла скрыть улыбки от того, как легко, как беззаботно размышлял он над тем, что для меня было самым тяжелым испытанием в жизни — взаимодействие с людьми, мирное сосуществование с ними. — Так же и я... — рассматривая тёмные непослушные пряди его волос, что были в этот раз аккуратно уложены, уже привычным ровным тоном проговорила я. — Я всегда прячусь за вежливостью, всегда прячу свою злость за улыбкой... Можешь осуждать меня, можешь не понимать, но мне так проще. Я так привыкла. Он долго молчал, высматривая что-то на моём лице, а потом неожиданно тихо заговорил: — Я не осуждаю. Мне просто интересно... Я провела рукой по волосам: — Ничего интересного! Обычное нежелание обременять себя лишними объяснениями. Любое проявление эмоций людьми требует объяснений: ты зол, объяснись, почему; ты счастлив, расскажи, что стало тому причиной... Меня прервала короткая вибрация мобильника, лежащего рядом на столике. — Людям всегда нужно знать причину, — заканчивая свою мысль, я перевела свой взгляд на загоревшийся экран. — Но почему не сказать тогда то, что ты думаешь? — отвлекая меня от прочтения сообщения, спросил Джузо. — Почему не сказать правды? — Потому что в правде редко бывает что-то хорошее, обычно за этой правдой скрывается что-то неприятное, что-то, что может причинить боль... Я прервалась: мои глаза всё-таки зацепились за этот знакомый, но давно удалённый из адресной книжки номер отправителя сообщения в такой поздний час. «Встретимся на выходных? К.» — снова и снова я перечитывала это короткое послание, чувствуя, как недовольство колючим комком подкатывает к горлу. Всё было так невовремя. Всё наперекосяк. Всё так неправильно, и это злило. — Но скрывать себя, вечно скрыть свои настоящие чувства не получится, — где-то совсем далеко раздавался голос Джузо. — Правда рано или поздно откроется. Я постаралась улыбнуться, чтобы не выдать своей злости и потери сути разговора: — И всё же... Я выбираю «поздно», Джузо.