ab imo pectore

среди разрушенного токио, его треснувших дорог и покосившихся в попытке убежать домов они выглядят лаконично. правильно. они являются частью этой разрухи, первопричиной, какой-то глупой и отчаянной надеждой. мицуба и шиноа внутри пасти раздробленного на части токио смотрятся чудесно. и зубы эти, бетонные, пытаются сжаться на их тонких, красивых шеях. пытаются изранить бледную кожу. откусить миниатюрные кисти рук, что обтянуты плотной тканью перчаток. надломить кости, что с хрустом гнутся под натиском жестокого токио. его клыков. он полирует их души наждаком, когда они раз за разом проезжаются своими телами по асфальту. а потом встают — и вновь падают. он забирается внутрь. бездушному токио так нравится на них смотреть. а потом они, такие отчаянно-красивые, будут снова и снова зализывать свои раны. обрабатывать царапины, клеить пластыри и обматываться бинтами. шиноа будет утыкаться мицубе плешивой, уличной кошкой в шею — и будет мурчать какую-то грустную, унылую мелодию в тишину комнаты. и мицубе останется только притянуть ее рукой к себе поближе, вжать в своё тело, поделиться теплом. и после они, такие уставшие и изнывающие от саднящей боли, вновь уснут полусидя в комнате шиноа. и солнце, жестокое, яркое, будет издевательски светить своими лучами им в глаза на рассвете, исчерчивая светлую кожу желтыми полосами. а потом они вместе побредут в душ, пытаясь смыть со своих тел боль прошедшего сражения; грязь, мелкой пылью врезающейся в кожу; затхлый запах крови, намертво прилипший к волосам. и шиноа своими тонкими, худощавыми пальцами обязательно пройдётся по чужой спине, пробежится вдоль позвоночника. обнимет сзади, уткнувшись носом в плечо. и тихо будет всхлипывать — чтобы никто, совсем никто не увидел. и вода смоет её отчаянные слёзы, и мицуба, развернувшись, будет целовать каждый сантиметр её тела. припадать влажными губами ко всем царапинам и ссадинам, забираться этими безнадежными ласками к шиноа в сердце, цепляясь там за мышцы руками в попытке остаться навсегда. а шиноа потом будет ей клеить пластыри на острые, девичьи коленки, и после — задирать невзначай подол гофрированной юбки, обнажая израненную кожу. привстав, она обязательно потянется к ней за поцелуем, мимолетным, еле ощутимым на губах, оперевшись ладонями на чужие жилистые бёдра. и мицуба будет сжимать в кулаке её рубашку, сминая ткань, и будет хныкать в поцелуй, прося о большем. и шиноа потянет её за руку на собственную кровать; увлечет мицубу в жадный, греховный танец их языков. и мицуба будет тонуть, не надеясь на спасение, и будет заглядывать в чужие яркие глаза, ища там что-то обнадеживающее. и не найдёт. никогда не находила. они поддадутся похоти, своим низменным желаниям, сдадутся им в плен, и токио, извечный наблюдатель, сверкнёт жадно уличными фонарями в удовольствиях. он просочится в комнату прохладой шуршащего ветра; он всегда даёт о себе знать. и они, эти заблудшие души, никогда от него не сбегут. шиноа и мицуба повязаны между собой красной нитью, давящей удавкой на горло, и токио протискивается между ними дымкой надежды, какими-то прошлыми битвами, что оставили след не только на юных телах, но и на душе. мицуба захлебнется собственным стоном, прогибаясь в спине, и почувствует на языке привкус соленой воды. где-то над головой пролетает пара чаек, и глаза их, ядовитые, выжигают в мицубе зияющую дыру. она сжимает в себе пальцы шиноа, рычит, выгнувшись дугой ещё сильнее, и отчаянно просит не останавливаться. командует собственным капитаном. и обязательно извинится за это после. шиноа, усевшаяся меж её подтянутых бёдер, завороженно водит по ним свободной рукой — тянет кожу, утекает ловкими пальцами под немного сползшие гольфы. прячет довольную улыбку в жарком поцелуе. и танец их языков — отчаянный, кричащий что-то болезненно важное песней, сотканной из их кротких вздохов, перерастёт в битву за первенство, главенство. шиноа погружает свои пальцы глубже, ускоряется, и за окном мерно начинает накрапывать дождь. она зарывается мицубе в один из ее куцых хвостов, и блонд чужих вихров смотрится сейчас как никогда потрясающе — разметавшимися по подушке шиноа, они — пряди волос — танцуют свои собственные отчаянные танцы. мицуба хнычет, тянет за форменную рубашку шиноа к себе, и даже не целует — впивается грубо, жёстко в чужие несколько покрасневшие губы. шиноа заползает рукой мицубе под одежду, нащупывает бусину соска и прокручивает в своих пальцах. и мицуба вскрикивает в наслаждении, практически плачет; она вновь выгибает спину в поломанной дуге. и шиноа целует её в уголки губ, под шеей, оставляет след на острых ключицах, что вот-вот проткнут тонкую кожу. и токио, встретив их на своих улицах в очередной битве, лишь встряхнет асфальт, и клыки его с лязгом металла хрустнут над чьей-нибудь головой. обязательно. но сейчас они смывают с себя холодными потоками воды следы греховной похоти, остатки сил и былой энергии. шиноа улыбается измученно в поцелуй, притягивая мицубу за шею. прячет свои пальцы у неё в волосах, прижимает к холодной плитке, и по коже пробегают мурашки. мицуба довольно скалится, приникая губами к чужой шее.