Глава 3
24 июля 2022 г. в 19:57
Дазай, по мнению Киры, конченый. Отбитый на всю свою гениальную тёмноволосую башку, в которой, по ощущениям, располагается работающий посменно офис — то поражающие воображение мозги генерируют невероятные, удивительные вещи, то там совокупляются черти.
Дазай восхищает, Дазай шокирует, Дазай ставит в тупик, Дазай вызывает жгучее желание сломать ему пару (десятков) костей, Дазай притягивает.
Дазай способен рассчитать что угодно на десять шагов наперёд, умеет придумывать работающие схемы из, казалось бы, совершенно смехотворных крупиц информации, и с лёгкостью замечает то, на что сам Курокава никогда бы не обратил внимания.
Дазай в ступоре стоит напротив чайника, не способен самостоятельно сделать даже бутерброд, не понимает, как пользоваться бойлером в маленькой и холодной душевой пристройке и смотрит на хозяйственное мыло в одной руке и собственный носок в другой с таким выражением лица, будто бы те лично его оскорбили. На разных языках. Трижды.
Курокава этой встрече скорее рад, чем нет, хотя, разумеется, бытовая инвалидность шатена возведена в абсолютную степень — впрочем, если бы не это, они бы и не пересеклись.
Из вязкого марева сна в реальность вырывает совершенно безжалостный стук в дверь — Курокава со стоном с головой заворачивается в одеяло с твёрдым намерением стойко игнорировать все раздражители.
Раздражители, впрочем, в свою очередь собираются игнорировать все намерения Курокавы, потому что долбёжка по дереву переходит на и так на ладан дышащие окна — стёкла звенят, дребезжат и скрипят, угрожая не то просто разбиться, не то вылететь из хлипких рассохшихся рам.
Виски простреливает тупой болью.
Приоткрывает слезящиеся глаза, кашляет с затаённой надеждой задохнуться и умереть, шмыгает покрасневшим носом.
Встаёт с кровати, завёрнутый в одеяло, с желанием оторвать незваному гостю всё, что только можно оторвать (в первую очередь, конечно, выбивающий стёкла кулак, чтобы больше неповадно было).
Дверь распахивает резко и с мстительной надеждой по кому-нибудь попасть.
Мучительно стонет.
На пороге, больше похожий на весёлую тучу, с блаженной улыбкой стоит Судзуки, окутанный сомнительного происхождения белёсым маревом. Кире хочется вернуться в прошлое на три минуты и всё же задохнуться в приступе кашля.
— Если у тебя не что-то срочное категории «полный пиздец», я тебя придушу, даже если в процессе умру. — Шмыгает, сонно приваливаясь к дверному проёму. — И нет, очередной твой лизергиновый эксперимент точно в эту категорию не входит.
— Во-первых, это обидно, во-вторых, теперь ты вычеркнут из списка почётных гостей моей маленькой чайной, в-третьих, у тебя там какой-то сомнительный хмырь шастает.
Кира невнятно мычит, отходя с порога и пропуская приятеля внутрь — проще дать Минори то, что он хочет, чем пытаться объяснить, почему ты не можешь этого сделать. А в том, что он этого хочет, нет сомнений — вряд ли бы эта ленивая скотина притащилась бы к нему самостоятельно, чтобы просто сообщить новость.
Минори, безгранично властвующий по соседству от него и крышующий приличную часть рынка и добрую четверть от всех развлекательных заведений Сурибачи уже третий год, при всей своей славе отмороженного садиста, если судить по ползущим по подворотням и барам слухам, которые просто не могли пройти мимо вездесущих крыс, пользуется уважением у многих торгашей и никогда не давал повода сомневаться в качестве своей работы. Методы этой самой работы — дело уже десятое, и лучше в эту тему не углубляться.
Кира вновь закашливается до темноты в глазах — блядский Накахара позавчера не рассчитал свою чёртову силу, взбесившись из-за какой-то ерунды на переговорах с новой маленькой бандой с немаленьким гонором и проломив чёртов пирс под ними. Самому-то плевать, продолжил стоять на воздухе и орать дурниной, а Курокава стал недобровольным участником ночного заплыва по замусоренному заброшенному порту.
Судзуки вздёргивает голову, прищуривая мутно-зелёные глаза, и с широкой, с обдолбанной улыбкой начинает вслушиваться в звуки хриплого дыхания. Курокава ёжится — никакие приятельские отношения с Минори не могут перебить того чувства липкого, мерзкого опасения, которое навевает высокая угловатая фигура. При взгляде на того всегда возникает щекочущее ощущение, что стоит перейти этому парню дорогу, пусть даже и по чистой случайности, то, возможно, ходить после этого ты не сможешь в принципе. Непредсказуемый тип, от которого можно ожидать чего угодно. Сейчас же, впрочем, судя по блаженному выражению умиротворённого наслаждения на лице, тому достаточно хорошо — хотя смотрится всё равно пугающе.
— Ты как? — Неожиданно серьёзным тоном начинает тот, по-королевски развалившись в кресле. Корчит лицо, которое при большой и богатой фантазии можно принять за обеспокоенное, а при большом и богатом жизненном опыте ещё и за плохую примету.
Кира недоумённо всматривается в него, замерев в нелепой позе — чужой интерес застал его врасплох ровно в тот момент, как он тянулся за салфетками под диваном.
— Пока не подыхаю, Мин, не надейся. Хотя порой кажется, что ещё секунда, и я выхаркаю лёгкие.
— Я не об этом, — Закатывает тот свои водянисто-болотные глаза, пока туманные щупальца его способности лениво, под стать хозяину, шарят по комнате. — а про смерть старика. Ты в норме?
Курокава сглатывает шок, будто тот является чем-то материальным — кадык дёргается, и он хочет что-то сказать, но горло сводит не то от простуды, не то от эмоций.
Брюнет молчаливо, понятливо кивает, неловко хмурясь — к Наото парень испытывал смесь уважения и чего-то ещё, куда более глубокого, но непонятного, и несмотря на отсутствие на похоронах, немало помог с их организацией, крайне настойчиво воздействовав на парочку своих должников.
Или не должников.
Кира благоразумно предпочитал не задумываться об этом.
— Уже легче. Ну, знаешь, — Грустно ухмыляется, сжимая в ладонях одеяло. — мёртвых не вернуть, пусть покоится с миром. Но те ублюдки, что виноваты в этом, живы, а я не люблю оставаться в должниках.
Судзуки пару секунд смотрит тяжёлым, нечитаемым взглядом, а после заходится в жутком лающем смехе.
— А вы с Хироцу не только рожами схожи, — Хмыкает, хлопая Киру по ноге — от окружающей его химии крысы с недовольным писком разбегаются из-под одеяла. — стремление наносить справедливость, по крайней мере, у вас одинаковое.
— Эй! Разве справедливость заключается не в том, чтобы воздать каждому своё? — Улыбка выходит болезненная, вымученная, хоть и искренняя — Судзуки входит в список тех, кому Кира может если не доверять, то хотя бы как минимум верить. — И что ты там говорил про подозрительного типа?
Минори словно выныривает из состояния прихода, меняя блаженную улыбку на деловой, острый взгляд, что Кира чаще всего видит у того лишь на еженедельных пятничных переговорах.
Информацию о неизвестном ранее слишком умном малолетнем эспере с каким-то необычным, отменяющим даром Курокава выслушивает с непонятно откуда взявшимся подсознательным ощущением того, что этот парень принесёт проблемы — впрочем, вряд ли больше, чем тот немного поехавший головой девятилетний пацан с дурной способностью, что убивает всех не понравившихся ему встречных-поперечных. Кира на него давно уже плюнул, выселив того с младшей сестрой ко всем чертям в заброшенный дом и дважды в неделю заходя с проверкой, подкидывая еды, одежды и пару тысяч йен: года через три, если у того не отлетит кукушка до конца, передаст тому часть полномочий. По крайней мере те, в которые не входит физическое насилие. Всё же подающий большие надежды на ниве ебанутости мальчишка является лучшей кандидатурой для этого.
Выпроваживает Судзуки с чётким осознанием того, что ему всё же необходимо выйти из дома. Болезнь болезнью, а угрозы по расписанию: сегодня первая выплата аренды у одного ушлого мужика, а по улицам ползут какие-то напрягающие слухи, связанные, если верить сплетням, с серьёзными кадровыми перестановками едва ли на самой верхушке Портовой мафии. Курокава верит, пусть и делит все на три: кому, как не ему, знать о том, что не бывает дыма без огня.
Рынок пестрит разномастными палатками и вывесками, забивает нос смесью запахов специй, рыбы и овощей разной степени свежести в зависимости от недобросовестности ушлых продавцов и какой-то химической дрянью.
Кира с ленцой поигрывает ножом, восседая на перемотанном скотчем пластиковом кресле за прилавком овощного ларька — владелец судорожно копается в кассе. Блондин зевает, бросая взгляд на часы на запястье и раздражённо поторапливает мужчину:
— Я чё, сложными словами выражался, или как? Каждый сраный понедельник, ты мне бабки — я тебе крышу. — Внимательно пересчитывает пачку мелких купюр под испуганным и слегка подбитым взглядом мужчины. — На первый раз хер с тобой, мне слишком лень разбираться, но больше договорились не бесить меня, по рукам?
Плавным движением вскакивает с места, панибратски хлопая лавочника по плечу и запихивая деньги в карман. Лениво прикидывает, где можно сытно и безопасно перекусить, не делая крюк до района с заведениями, в которых хотя бы знают значение слова «антисанитария», а тараканы не являются частью блюда.
Нестройные пёстрые ряды сменяют друг друга под ленивые и усталые переругивания грузчиков, торгашей и припозднившихся покупателей. Кира шмыгает, пытаясь решить важнейшую задачу — торговый автомат с какой-то химозной дрянью поблизости или же сварливая бабка с варёной кукурузой на другом конце рынка, когда монотонный привычный шум перерастает в возмущённую ругань. Парень устало и хрипло вздыхает, с грустью глядя на злаковый батончик за сорок йен — последний с черникой, самый вкусный из всей серии, вряд ли дождётся его теперь.
Помимо дома в наследство ему досталась ещё и власть над порядочным куском рынка, и хоть Кира и не является любителем выбивать долги, заниматься этим приходится — не столько из-за денег, сколько из-за вопроса репутации. Союз о мире с Накахарой, конечно, на корню задавит большую часть волнений, если он проявит слабость, но остальным Овцам Кира не доверяет — сбившиеся в стадо слабаки-одиночки верны своей рыжей псине ровно до той поры, пока не появится кто-то более выгодный. А в том, что это рано или поздно произойдёт, очевидно любому, кто обладает критическим мышлением. Сам Чуя в эту категорию, к сожалению, не входит, готовый едва ли не жизнь отдать за своих щенков.
Ругань нарастает, как нарастает и беспокойство где-то глубоко внутри — последнее, чего хочется этим четыреждыпроклятым вечером, так это разбираться с какой-нибудь шпаной, стащившей выручку у нерасторопного продавца.
Кира мученически вздыхает — возможно, стоит податься в блядский цирк блядской гадалкой: в грязном, замусоренном тупике за овощным ларьком картина маслом — грузная женщина в белом фартуке держит за руку тощего парня, похожего на узника концлагеря со старых фотографий в книжках по истории, и вопит хуже пожарной сирены.
— Идзуми-сан, потише, пожалуйста, — С тщательно скрываемым раздражением перебивает он ругань знаменитой на весь район пожилой вдовы какого-то офицера Портовой мафии, известной тем, что она без зазрения совести могла оттаскать за уши даже Накахару. — и что случилось?
— Что случилось! — Рявкает она так громко, что Кира с трудом удерживает себя от того, чтобы вздрогнуть, и с сочувствием косится на кудрявого брюнета измождённого вида, на руке которого уже наливался неплохой такой синяк. — Этот ублюдок стащил шоколадку, думая, что я не вижу!
— Я ничего не крал, Идзуми-сан. — На удивление ровным тоном, несмотря на нервозность в тёмно-карих глазах, произнёс незнакомец. Речь была на удивление правильной, с чётким произношением, не характерным для необразованных оборванцев Сурибачи, отчего Кира проникся к нему каким-то странным доверием.
— А зачем тогда побежал, паршивец? — Недоверчиво зашипела женщина, вновь тряся парня за бледную руку. — Думаешь, Курокава-кун тебе поверит? Прикроет тебя?! Как бы не так, я таких лживых сопляков, как ты, десятки каждый день вижу.
— Идзуми-сан, это мой друг. Поверьте, он ничего не крал. Если у вас пропала шоколадка, я готов вычесть её цену из вашей еженедельной платы. — Единственное, чего ему хочется — хорошо поесть и завалиться спать часов на десять подряд, и споры с истеричной пожилой вдовой в его планы не входят вообще никаким образом. Иногда он готов был сам приплачивать ей, лишь бы избежать этого ментального изнасилования, но, увы, женщина испытывала к нему какие-то сомнительные чувства.
Женщина переводит подозрительный взгляд с пацана на Киру, и снова назад, словно прицениваясь или же придумывая, к чему можно пристать и как потрепать и без того сдающие нервы Курокавы — в том, что она это сделает, он не сомневается ни на секунду. Он, в конце концов, не первый год её знает.
— Да? — Прищуривается, оценивающе приглядываясь. — И как его зовут?
Курокава тупо моргает. Какого, мать его, чёрта? Усталость и вновь поднимающаяся температура накатывают волной холодной ярости.
— Это имеет такое уж сильное значение, Идзуми-сан? — Вздёргивает бровь, внутренне закипая. — В любом случае, отпустите… — Он на секунду запинается, пытаясь быстро придумать какую-нибудь случайную фамилию. В голову приходит лишь имя какого-то доктора из рекламы очередной стоматологической клиники, что крутилась по радио несколько месяцев назад. — Дазая. А если у вас есть какие-то претензии к моей работе, то готов выслушать их в следующий понедельник.
Продавщица, чуть стушевавшись виновато, отпускает незнакомца, и тот принимается растирать бледные запястье — Кира мимолётно отмечает на старые шрамы и синяки, гораздо больше внимания уделяя отсутствию какого-либо оружия. Курокава щурится, пока женщина уходит обратно в свой магазин, дожидается, пока та скроется за углом, и только тогда приваливается к стене в приступе кашля.
Парень растерянно смотрит, и Кира отчётливо видит в нём призрак гражданского — когда долго живёшь на улице, учишься с полувзгляда определять домашних детей. И бывших домашних детей.
Впрочем, в шатене есть и что-то тёмное, опасное — дедушка таких называл «породистыми», Кира наконец-таки понимает, почему. Понимает и молчаливо протягивает руку.
— Курокава Кира. И ты на моей территории.
Тёмные глаза опасливо щурятся — Кира мысленно чертыхается, очевидно, что «домашность» шатена была замечена не только им одним, а для некоторых отбросов показать таким их место в пищевой цепочке — любимое занятие.
— Хм… — Отрешённо тянет он, растягивая губы в сухой, вежливой и безэмоциональной, будто бы натренированной улыбке. — Пусть будет Дазай. Дазай Осаму. Приношу извинения за беспокойство, я не думал, что рынок тоже может быть чьей-то землёй. Мне нельзя здесь находиться? Я постараюсь уйти куда-то, если это так.
Кира цыкает.
— Да мне насрать. В смысле, я не против, торчи тут сколько заблагорассудится, но не доставляй мне проблем — не люблю возиться с трупами.
Он уже хочет уходить, теряя интерес — всё, что его волнует, это отсутствие лишней мороки с новичками. В Сурибачи любая собака знает, на чьей территории тишь да благодать, и с кем придётся иметь дело нарушителям. За мордобоем — к Накахаре, за пьянками и весельем — к Судзуки, полная анархия царит у близнецов Охира, а у него спокойствие и контроль.
Новоиспечённый Дазай неожиданно пошатывается в его сторону — Кира молниеносно оборачивается, сгруппировавшись, готовый уже отражать нападение, но тот быстро выравнивается, выдавая себя лишь пугающей серостью лица и прижатой к животу рукой. Курокава бесцеремонно подтягивает серую, грязную толстовку вверх, опасаясь увидеть какую-нибудь открывшуюся рану, но видит только торчащие в неестественной худобе рёбра.
— Да вы издеваетесь, что ли? — Хмыкает, с сомнением оглядывая Осаму — землистая бледность, предобморочное состояние, худоба и явно казённая одежда неиллюзорно намекают на то, что пацан готов откинуться если не прям здесь и сейчас, то в течении ближайшего времени точно. Неожиданно в голове что-то щёлкает — он присматривается снова, вспоминая разговор с Судзуки про новенького эспера, и складывает два плюс два, получая, наконец, четыре, а не три, семь или одиннадцать. — Ну-ка, пошли, хоть пожрать тебе сооружу. Пошевеливайся давай, ну!
Тут же разводит активную деятельность, закупая продуктов — Дазай только растерянно ходит за ним, лупая глазёнками. Хотя нет, отмечает Курокава, краем глаза оценивая выражение чужого лица, пока отсчитывает деньги: Осаму выглядит так, будто и вовсе моргать разучился, лишь растерянно-неловко сжимаясь в аптеке. Воняет там больницей — Кира в курсе, что у пожилой четы Ямамото аптека является лишь прикрытием маленькой подпольной клиники, но благоразумно не лезет в дела протеже Судзуки — есть вещи, о которых он не хочет знать. Не-а. Ему и так слишком часто снятся кошмары.
До дома доходят в молчании — жаропонижающее перестаёт действовать, отчего в теле остаётся лишь желание помыться в кипятке, сытно поесть и лечь и не вставать минимум сутки, так что растерянный Дазай получает нож, хлеб, сыр, ветчину и помидоры, а сам он заваливается в душ с надеждой, что бойлер хоть раз в жизни перестал выёбываться и нагрел воду хоть немного теплее тридцати градусов.
Но мечты мечтами, а реальности посмотреть в её жестокие глаза — по расписанию: из ванной он выходит продрогший до самых костей, с покрасневшими глазами и текущими водопадом соплями, и тупо смотрит на царящий на столе пиздец.
— О, — Виновато улыбается Дазай, и у Киры от ужаса даже горло болеть прекращает. — я не умею готовить.
Чёрт возьми, очевидно, что придурок не умеет готовить — потому что тот, кто готовить умеет, не в состоянии превратить бутерброды в яркий пример абстрактного экспрессионизма.
— Маньяк, — сипит он, с дёргающимся глазом смотря на превращённый практически в пюре помидор. — ты точно грёбаный маньяк, Дазай.
Примечания:
У кого какие вопросы - задавайте любые, у меня как раз настроение на них отвечать)
Ну и хочется отзывов, честно говоря)