Черно-серые линии

       Потихоньку отпуск, если можно так назвать их времяпрепровождение, подходил к концу. Оставался последний день, ночью уж в путь. Домой, кроме Нила, никто не хотел. Правда ведь, совсем нечего там делать, и невесть как еще границу проезжать будут — опасно и волнительно. Там даже небо, чудится, ниже и туманней. Тут, конечно же, все иначе. Прага стала центром русской эмиграции, и оттого, даже с проблемами языкового характера сталкивались Собакины в меньшей мере. К стране, как и к людям ее, начали они привыкать. Всех, опять же кроме главы семейства, все устраивало, не хотелось чтоб конец этому пришел.        Жаловался Гале муж, что чужим себя чувствует, со словом никто не считается, и вовсе хозяином хочет вновь себя почувствовать. Та, конечно, не понимала откуда таковые взгляды на жизнь. Всегда тревожно глядел он на своих родителей, Сёму все не хотел им доверять. Понимая, что жене, как и сыну, хорошо с родителями, сам метался из стороны в сторону. Не простил он их, и вряд ли то когда-нибудь произойдет. Размышлял, как качество жизни им улучшить, да не знал, все больше о том переживал. Оставалось лишь дни те ходить призраком, конфликтов любых стараться избегать — а это, когда у всех, кроме Гали, такой вспыльчивый характер, довольно сложно. И в Праге быть не желал, и домой возвращаться — тоже. При том, делиться переживаниями своими с остальными не спешил.        Галя, Сёма, бабушка и дедушка, утром того дня решили вместе собраться, чтоб пельменей налепить. Тимофей сказал, что это занятие, должно быть, сблизит их, да и в общем-то, у многих есть традиция вместе таковым заниматься. Почему бы каждому не поучаствовать в создании пищи для общего потребления? Младшему, как оказалось, и кулинария интересна была, посему хоть слабо у него получалось красиво их заворачивать, но он старался. Ему помогали переделывать пельмень за пельменем, но тот о сем не переживал. Обсуждали они тогда какие-то политические темы, что ребенка, разумеется, совсем не волновали.        Мальчик помнил, что Нил не любит с родителями время проводить, но все понять не мог почему. Принимал это за факт, и замечая, что интерес старших к нему немного преумерился, о своем, не о детском, начали, пока все вместе, решил вопросец свой озвучить. — Почему папа с нами не лепит? — перебивал он старших, монетку в свой пельмень закладывая — пока еще не понимая, какая удача настигнет нашедшего ее. Сломанный зуб? Во всяком случае, Сёма был услышан, все чуть подсуетились. Родственники вздохнули, переглянулись, но никто не хотел отвечать. Они знали чего сказать, но озвучивать мысли не спешили. Ясно было, что Нил, если б не Галя и Сёма, со старшими контакт и не пытался наладить. Ему не нужна была Чехия, и мать с отецом воспринимались как враги. — Не хочет, — Галя решила, что если сейчас отрежет, бабушка с дедом дров в ответе наломают. Боле того, ведь сказанное — правда. Ребенку без уточнений, должно быть, сойдет за ответ. — А позови его с нами, может, передумает? — обрадовался мальчик, отряхнул руки от муки, да отца искать побежал. Есть вероятность, что на сына он иначе среагирует, перестанет таковым отдаленным быть. Но, к сожалению, маловероятно. В большинстве случаев Нил считал лишним проводить время всем вместе — будут еще дни с Сёмой повозиться. Вздохнули взрослые, да на мгновенье молчанье в гостиной образовалось — теперь занимались делом без лишних слов. Никто, в общем-то, уж не стремился Нила к общему делу приобщить, старались лишний раз не тревожить — крик начаться может. У человека в доме этом с психикой все стало абсолютно плохо, голова не в порядке. Да и чем ему поможешь?        Честно признаться, видеть рядом его тоже никто не желал. Галя замечательно общалась с мужем, но лишь тогда, когда родители его в близи не находились. Как рядом появлялись, так сразу вел Нил себя словно дерганный, и обязательно, хоть раз в день, но повышал голос на них. И как те терпели? Для чего, что самое интересное? Все боялась Галина, что после очередной ссоры втроем их выставят. Одначе, похоже, стали они разговаривать с ним как с полудиким. Все устали от сего, но уж не понимали что делать, как его отношение к ним изменить. Скучали Сёма с Галиной по тому папе, каков бывает дома — тихий, и очень даже спокойный. Ссоры с ним последние были в те дни, когда разводиться желали Собакины, а тут уж более полугода прошло. В Праге же словно с цепи сорвался, и понять они не могли с чего это. В семнадцатом году, когда родственники их навещали, проблем поменьше было. Наверное, в квартире своей чувствовал себя, как на территории своей, львом.        Поразительно было, что Нил, все же, с сыном плелся к гостиной. При том, отсутствовал Сёма не больше пяти минут. Видно было, как не хотел старший что-либо делать, участвовать в жизни семейной, точно юнец в переходном периоде. Желалось ему лишь того, чтоб оставили в покое, да и не трогали до возвращения в Новгород. Старался разговоров ни о чем не заводить, говорить ни с кем не желал. Но Сёма, зато, уж очень рад был, что папа присоединился к общему делу. Сел он на самый край стола, ото всех подальше, да сын к нему поближе стульчик подвинул. Не хотелось, видно, пачкаться — аккуратно, подальше от одежки своей, комок теста положил.        Ни Галя, ни отец с матерью, вопросов не задавали. Тем не менее, заметно было, с какой неприязнью Нил работает, словно мерзко ему делом заниматься. В общем, правда то — никакой любви к готовке не имел, все желая возвратить прислугу в дом. Даже несмотря на очевидное присутствие жены, семья их нисколько не была патриархальной — сам много чего в Нижнем готовил. И тут снова! Ну, ради Сёмы можно потерпеть.        Мальчик увлеченно показывал, каким образом что делать надо, ложечку для фарша подавал. Умилительно то было для Нила, хоть и несколько оскорбительно. Сын, видно, совсем за дурака принял, поглядев на работу его. Внимательно слушал отец, но все еще усилий прикладывал, в отличие от Семена, не крайне много. Можно сказать, тяп-ляп работал, и совсем не хотел, чтоб его пельмени получились красивыми. Пусть, если так желает, Сёма учит как надо. — Ну кто ж так делает! — подходила ближе мать Нила. Она все ж не вытерпела издевательств над блюдом. — Ты столько мяса положил — тесто не выдержит. Не хочешь, не надо уродцев делать. Посиди рядом, погляди как мы делаем.        Рассердился Нил, быстро задышал, плод труда своего в руках смял, да громко ударил об стол. Мебель, как и нервы присутствующих, затряслась. Пожалели все, что позвали его — опять чем-то недоволен. И пяти минут не прошло, как принял решение с Собакиными время провести, да нервы опять подвели. Нужно ж хоть чутка научиться сдерживать себя. Конечно же, очередному выступлению никто не удивлялся. Сам он думал, что лучше ему быть отдаленным от них, коли таковое всегда выходит. Почему не смогла мама сказать хорошего? Как видно, пред ним распыляться никому не желалось. — Ты уже душу всю вымотал, — сил кричать у матери не было, но выходку хотелось хоть кое-как расценить. Остальные же решили промолчать. Сглупила она, в кой-какой степени, что так же не поступила — провокация ее действия. — Почему ежедневно мозг клюешь близким? — Не могу я общаться с вами! — кричал Собакин. Глядел он на грязные руки свои, несколько его потрясывало. — Я пытался, и очень надеялся дружбу с вами завести, но вы мне омерзительны, прошу простить. Может, со мной что не так, но таким несчастным как здесь, я не чувствовал себя последние лет десять! — еще раз ударил он по столу, да встал. Мать его покачала головой, продолжая делом заниматься. Заметно было, как Сёмочка расстраивается из-за поведения папы, и как желает, чтобы тот вел себя прилично. Не успел он даже понять чего стряслось. И сделать, опять же, ничего не может — проблемы не видит. Остается только принять, что отец его — временами очень непредсказуем.        Все переглянулись, да сил вмешиваться никто не имел. Разумеется, поразительно, если б иным вечер кончился. В самом-то деле, на его месте стоило бы постараться ради сына, и хоть раз смолчать. Неужели бесконечно откладывать, убиваться на работе ради сына проще, чем вести себя тихо? Нил осторожно в коридор направился, пред возвращением в комнату решив помыть руки. Родственники наблюдали за ним как за безумцем, в сердцах надеясь, что на сегодня всем ссорам пришел конец. Все провожали его взглядом, с абсолютным непониманием и в очередной раз испорченным настроением. Не реагировать на поведение его, как ни крути, довольно сложно. Гале почему-то жалко супруга было, но делать что-либо она не хотела — зачем самостоятельно под горячую руку лесть?        Стоя у раковины, глядел он на Сёму с Галей довольно противоестественно, словно извиняясь за то, чего творит. Вид его, конечно, вдругорь показался жене жалобным. Они не понимали его, но осознавали одно — на них не сердится. Тихонько взглядом любимых касался, желая удалиться. Ничего мудреного — только родителей принять никак не мог. Весь уж извелся, как домой желал вернуться, пусть в гораздо менее стойкое материальное положение. Плохо, что разные взгляды у них были на вполне обыденные ситуации. Конечно, сам себя он заряжал негативом, но держать свою узду покрепче не выходило. Помощь словно просил в этом, да кто ее окажет? И хочется ему со всеми посидеть, и как-то не можется, точно бес дергает. В какой-то степени даже стыдно было за настроения свои, но себя обуздать все не мог.        Опять придется одному в комнатке киснуть. Дома, по крайней мере, рядом знакомцев множество, есть с кем время провести. Тут же — тоска смертная. Да и Сёму с Галей оставлять с родителями наедине боязно, чего б не случилось. Научил себя лишь сидеть тихо этажом выше, да внимательно слушать их, чтоб не наделали чего. — Погоди, — окликнул его Тимофей, пока сын далеко не ушел, да к нему стремительно направился. Задрожал тогда Нил, остановился, но понять ничего не мог. Опешив, даже не поворачивался — так стоял, напротив лестницы. Послушался, остановился, но спиной к столу очутился. Ждал, пока скажут чего, но образовалось молчание. Значится, понимал, отец сейчас подойдет. Хотелось убежать, и уж успел пожалеть, что вниз спустился. Были бы с Сёмой наедине, с женой — все иначе было б. Не знал он, что психика таким образом среагирует на некогда близких — в чем причина не сказать.        За секунды этих ожиданий успел всякое надумать. Чувствовал себя цыпленком, кой, однако, уже принимает себя за петуха. Сейчас, наверное, снова бранить будут, или, что хуже, поколотят. Понимал Нил, что крики его терпеть — героями быть. И стыдно, и по-другому не выходит. — Нет! — закричал он, руки в локтях согнув. Таким образом, кажется, показывал он, что не готов к резким сюжетам. — Не подходи ко мне! — хотел бы лицо прикрыть, но то не лучшим образом выглядеть будет — шаги все ближе. Остальные тоже перепугались, но замерли, продолжая наблюдать за происходящим. Галя не поняла чего происходит, да сердце трепетало. Мать его первая в себя пришла, побежала к мужчинам своим, чтоб каждого утешить. Готов был Нил за крики получить, на то и полагался, с явным страхом дожидаясь удара. При Сёме! Как ж унизительно. Каждое мгновенье в ожидании боли его напрягало все сильнее, заставляя переживать. Замер пред ним отец, точно собираясь с мыслями, точно мирясь с происходящим. Нил же думал быстрее наверх подняться, запереться, но и то жалобно будет выглядеть в глазах сына, супруги. Хочется, чтоб мальчик воспринимал его храбрым и сильным. Конечно, перепуганный Нил, одним словом, совсем на такого не походил. Даже зажмурился, кулаки сжал. Вот-вот, и в глазах родных упадет… Каково же было удивление, когда отец его обнял, а не обидел. Сталось только не по себе, словно неспроста все это происходит. Да и в честь чего? Долго, надо сказать, пред тем действием сил набирался — секунд двадцать точно.        Тихонько приоткрыв глаза, что еще мгновенье назад были зажмурены, увидел Нил на лице отца абсолютное спокойствие. Захотелось спросить, чего ж за выходки это такие, да не стал — зачем-то тоже обнял. Действие то не обдумывал — руки двигались сами. На мгновенье Нил позабыл, что наблюдает за ними вся семья, а действия те, надо сказать, нисколько не мужские. Почему-то сразу стало не боязно, а очень даже хорошо. Почувствовал он себя маленьким мальчиком, и чувства такие абсолютно не отвергал. Долго, конечно, объятия б их не продлились бы, но Нил норовил из них вырваться — некомфортно, все ж таки. Тимофей настойчивым оказался, несмотря на то, что сам оконфужен был, чуть силу применил, да и пошатнулись они.        Мать, что подбежала на подмогу, очевидно, зря то сделала. Сама она не осознавала чего происходит, да пыталась влиться в происходящее. Замерла она, да ждала развития событий, при том, время от времени поглядывала на членов семьи своих. Надо бы, наверное, сказать чего, да неудобно как-то. Галя же, что тоже взора с мужа не сводила, лишь руками развела — ничего не ясно. Перепуганы, надо сказать, были все — один лишь Сёма о драках, что в семье до него происходили, не пронюхал еще. Собственно, не о чем ему переживать было, хотел скорее к пельменям вернуться. — Отец, что делаешь? — с некоторым напором Нил вопрошал. Пообмяк чутка, но не доверял все. Вдруг сейчас одумается, да толкнет его? Душить станет? И какими бы отвратными ни были мысли, происходящее не заставляло тело чувствовать себя иначе. — Каких ты еще извинений желаешь? — Тимофей чуть отдалился, чтоб лицо его увидеть. Тому, разумеется, не очень хотелось себя показывать. — Я ж понимаю, что связь между нами нарушена, или даже прервана. Понимаю, что встреча наша может быть последней, и очень наладить общение хочу — не для сего мы тебя воспитывали, чтоб к старости остаться вдвоем, при том, с сыном, кой никакой любви к нам не испытывает. Ошибочно думаешь, что не ценим, не любим. Правильно говорю, Наталья? — обратился к Собакиной, что только потихоньку в разговор окуналась. Закивала она, да решила к себе сына переманить, материнским теплом укутать. Быстро сообразила. — Столько сделали, чтоб жизнь твоя наладилась, столько денег… — А мне не денег от вас желалось получить, а слов человеческих, — точно щенок, коего из рук в руки передают, к Наталье на плечо голову клал. — И я тоже… Хорошо отношусь к вам, но тяжело мне на душе с вами. Тяжело, — повторил он, крепче к ней прижимаясь. — Не знаю я, чего делать с тем.        На мгновенье стыдно сталось такое говорить, все ж таки, родители. И понимал он все, что творит — серьезный кошмар, да краснел за то лишь сейчас. Во всяком случае, считал он, лучше правду пусть услышат, нежели гладко стелить он будет. При том, не понимал, почему компании Сёмы с Галей им недостаточно, сына с собой зовут? Те ведут себя вполне хорошо. — И мы хотим наладить отношения пока не поздно, — вступилась мать, хоть и совершенно неуверенно. — Нам всем нужно забыть о переболевших обидах, чтоб опосля к ним не возвращаться. Извини нас за все, чего в сердце носишь. Все чего хочешь проси, лишь бы нам связи не терять, друг другу упреки ежедневно не кидать, — Нил взгляд перевел на отца, точно ожидая, что и он прощенья за все попросит. В самом деле, стыдно ему было, что старшие пред ним, как думалось, унижаются. — Мне жаль, что так вышло, — сын даже улыбнулся от услышанного, хоть Тимофей говорил не больно четко. Уж очень сладостно слышать это было, словно полжизни сего желал. — Верни меня сейчас в минувшее, я б вел себя совершенно иначе. Помимо лупцовки, отказался б и от выезда из страны без тебя.        Возможно, далее слова были лишними. Галя, все ж, рядом стоит, вероятно, все слышит. Нил получил от них то, чего так желал. Конечно, корректировать отношение друг к другу с обоих сторон предстоит, но времени на то не больно много — нужно тем, кое имеется, воспользоваться. По крайней мере, ныне осознавал он, что родители расположены не только к Сёме тепло, но и к нему самому. Пусть не понимал природу чувств своих, но готов был над ними работать. Вероятно, поздно уж, за день до отъезда решать они то стали. Ну уж лучше сейчас, чем никогда.        Обнял он своих родителей крепко, отходить почему-то не хотел от них, пусть осознавал — надо. Те нежности уж, как понятно, подходили к концу, но на душе неслабо отпечатались. Хотелось, разумеется, вернуться к столу теперь, а не проводить время в одиночестве. Душевная буря чуть утихомирилась, наконец мысли потихоньку стали собираться воедино. Отпуская близких своих, взгляд робко в пол направил, но благодарно отошел. Возможно, когда-нибудь это повторится снова. Сейчас хотелось обдумать произошедшее, да вновь послушать обучение лепке от Сёмы. Конечно, самого Нила такая деятельность не интересовала, но ради мальчика сделал бы то. Предпримет еще одну, только уже более решительную, попытку принять родственников своих. Надо надеяться, сейчас все обойдется.        Сёма и Галя почти ничего не услышали, чего бы про себя Нил не надумал, но замечая, что воротится вся семья, несказанно рады были. Мудро было сейчас вопросов им не задавать, и очень правильно с их стороны. Конечно, поражена супруга была. Впервые нашли общий язык без лишнего, без криков. Сёма чуть подпрыгнул на стульчике от радости, что наконец папа с ними время проведет. Однако, спрашивать пока ничего не стал. Возможно, еще чего-то не понимает.        Нил, к сыну примостившись, совета попросил еще раз. Конечно, была некая доля насмешки, можно даже сказать над собой, у него, в просьбе той. Во всяком случае, лучше так, чем оставить младшего опечаленным. — Конечно помогу! — резво Сёмен среагировал. Надо сказать, удивительно опасно ему было так активно на табуретке двигаться. Да и увидительно, в целом, как удобно? Считал Нил, в случае чего, поймает. — Все у тебя получится, главное стараться! У меня тоже, папа, с первого раза вышел какой-то дурак, а не пельмень! — чуть усмехнулся старший, наказав себе, не ворчать в ответ.        Конечно, не понравилось всем, что мальчик ругается, да против никто не выразился. Собственно, плохая это была б идея, и могла бы за собой повести множество последствий, как каждому чудилось. Сейчас несколько не та ситуация, когда акцент на том делать стоит. Сейчас чтоб еще и младший обиделся не хватало! Он без прочего понимает, что таковое говорить не стоит. Теперь все были уверены, что обязательно за языком будут в дальнейшем следить, чтоб никто никого не обидел, не разозлил. В самом-то деле, жаль, что так все закончилось — стоило в первые дни мириться. Ну, значится, столько вместе им нужно провести было, чтоб наконец друг к другу притереться. Так всяко лучше, чем до смерти не переваривали б Собакины друг друга.        Утро начиналось вполне себе радостно, и даже задорно. Галя заметила, что Нил воротился с красными глазами, но приняла то за хороший знак. Непривычный вид для него, можно заметить. Девушка чувствовала, словно все наконец на свои места встает, и даже начала немного надеяться, что муж решит в Новгород не возвращаться. Святая правда, нечего там пока ловить. Может быть, спустя года, будет чем там себя занять, а пока не хочется. Что ж в таком месте вовсе может не устраивать? И тут русских слушателей найти себе можно, выступать есть где. Ну а музицировать над покойниками — всемирно важная работа. Что до Гали — придумает чего. Она умеет приспосабливаться, как уже известно.        Мука летала в воздухе, и время от времени пачкала одежду домочадцев, заставляя их выглядеть, по Сёминому мнению, даже забавно. А Нил, слушая как собственный сын хвалит, с усмешкой то принимал, старался показывать себя глупым и малообразованным — пусть юнец учит, если так желает. Можно, в этом плане, побаловать его. Нил даже позабыл, каким неприятным чудилось ему занятие поначалу. Хоть все еще некомфортно Собакин чувствовал себя в окружении родителей, ощущение то тревожность постепенно развеивало. Наверное, полноценного доверия к ним обретено не будет, но лишь частичного достигнуть — большая победа. Всем сталось намного легче в груди.        Так и проводили они последний день с тоской на душе, несколько не желая разъезжаться, но довольно мирно. Никто никуда не спешил, и это не могло не радовать! Мужчины успели прогуляться по окрестностям в последний раз, пока женщины тоже контакт налаживали — Наталья решила, что и пред Галей стоило бы извиниться. Хотя та зла и не держала, рада была таковое услышать, и ушам сладостно знать, что свекровь всякого на эмоциях наговорила. Может, что-то из сказанного ей сбыться и могло, да все ж не произошло это. Одначе, столько лет прошло после слов тех… Долго Галина волновалась об услышанном, о предложении «подыскать мужу замену», и даже действительно подумывала, что верным тот быть не может. Во всяком случае, тема эта боле не поднималась, никому не мешала жить. Забыла уж она, как переживала. Наконец никто ни на кого не сердился. Конец поездки их был самым замечательным.        Вечером, незадолго до сна, поужинали они пельменями, что так старательно вместе собирали. Утром уж выезжать, и никто не предлагает остаться. Все словно знают, что Нил отрежет — нет. Вместе с тем, чтоб криков не создавать, лишь намекали бабушка с дедушкой, что будут ждать их снова, по Сёме особенно скучать. Вспоминали они различные дни, чем занимались, и что веселого происходило. Даже Драхослава пришла, но только попрощаться — свои дела у ее семьи. Семен чуть не заплакал, надо сказать, когда за порог девочка ушла. А что же, если они вправду больше никогда не свидятся? Решил он, что если так, когда вырастет, обязательно соберет денег, чтоб навестить своих родственников и подругу. Еще из Новгорода станет письма ей писать, рисовать всякое, а по праздникам даже посылки собирать. Ничего, скоро снова будет лето, и снова откажутся они в Праге — повторял про себя Семен.        Вскоре разбрелись они все по комнатам, предварительно тряпицы с вещицами, что стоит взять с собой, у порога выставив. Нужно было лечь пораньше, чтоб встать было не сложно. Сёма, крайне уставший от множества событий, засопел раньше всех, покуда старшие только расходились.        Галя с Нилом, в порядком опустевшей комнате, сидели при лампе единой. Собакина чего-то на тело наносила, старательно в кожу втирая. Наверняка опять свекрови уход — дома не заставал муж ее за таковым занятием. Непонимающе, но изучающе, и даже с некоторым вожделением, продолжал наблюдать. Все ж, глядя на нее, испытывал теплые чувства, гордился женой своей. При том, все не понимал, что ей только двадцать пять… В ее возрасте чувствовал он себя еще ребенком, коему на голову Сёма свалился. Сложно сказать, многое ли с тех дней изменилось, но Нил явно так считал. Вспоминал он, и радовался тому, что пельмень с монеткой именно ему достался — счастье обретет скоро! Значится, поездка пройдет без лишнего. С нетерпеньем ждал ее, ему нравился больше путь, чем сам итог.        В последний раз Галина приглушила свет, чтоб в последний раз лечь в кровать ту, и последнюю ночь в Чехии провести. Горько ей было на душе, а луна, кою даже через плотные шторы видно, наводила еще на большую тоску. Так хотелось, чтоб Нил захотел остаться! Даже подумывала, пока не поздно, самостоятельно предложить то. Но, однако, сил моральных она не имела — невесть какая реакция будет от него. Снова друг другу нервы трепать ни к чему — желал бы Нил родителей не покидать, и речи о сборе чемоданов бы не было.        Тихонько к мужу подсев, погладила она его по плечу. Достаточно темно, и глаз его светлых, она разглядеть не могла. — Нилушка, — обращаясь к нему, проверяла, не спит ли. Супруг, надо сказать, продолжал наблюдать за ее плавными движениями, точно что-то хотел сказать или сделать. Только лишь свет из окна его и освещал — кивнул, ожидая вопроса. — Поделишься папироской? — плавно и медленно вопрошала. Пусть не то, чего полагал услышать, но то, чего не желал. Вставать ленился, лишь потянулся. — Ты на улицу пойти планируешь? — все ж поднялся, присел, поглядел по сторонам, точно ища что-то. — Найди-ка твидовый пиджак, по карманам поищи. Внизу он, полагаю. — Да, — не хотелось ей будить родственников, отвлекать, но перекурить желалось. Посидела б, поглядела на просторы, от коих отказывается ради любви своей безграничной, да спать легла. Это был обязательный процесс, иначе так во снах, как лучшие дни, и будет ей все это видеться. Хотелось поставить окончательную точку, да распрощаться с этим местом. — Нет, Галя, в таковом случае, не стоит, — опомнился он. — Нехорошо девушке одной ночью на улице расхаживать. — Так я ж во дворе! — Окно открой, да тут кури сколько желаешь. Не надо никуда идти. Убежишь еще, — посмеялся, к стенке оборачиваясь. Шутки, что про себя выдумывала супруга, неужели мысленно услышаны были? Стоило бы это отпустить. — Опасно. В чем различие где этим заниматься? — в чем-то прав тот был, да Галя была готова отказаться от сигаретки, нежели от свежего воздуха. Суть была, в первую очередь, на улицу выйти. Не для побега, разумеется — больно много чувств к Нилу питает. Недовольно вздохнула, и покачала головой. — Спустился б с тобой, если сказала о желании своем до того, как в кровать улеглись, — опечаленно продолжала она кивать. Знала б она, что такая идея в голову придет! Ну, с открытой форточкой постоять — тоже блаженство.        Вниз отправилась, также печально разглядывая и лестницу, и ту таинственную кладовку. Все, теперь лишь в мечтах это видеть будет. Задумывалась о том, какое множество людей пропало из ее жизни, о том, что глядя на человека, редко задумываешься, что боле, есть вероятность, не увидишь его никогда. Снова жить впроголодь ради поездки в Чехию — слабо хочется. Существовать в ожидании вечность не хочется. Призадумалась она, как хотелось бы оставить все, да тут остаться. Как бы славно у них все сложилось! Была абсолютно точно уверена, что и Сёма так считает.        На первом, кстати сказать, тот уже давно сны глядел, даже удобной позы не меняя. Для него день выдался крайне насыщенным, и завтра будет еще более веселым — снова в путь. Надо, чтоб сил поскорее набрался. При том, хочется надеяться, снова по дороге не прихватит никаких болезней. Так что, его в первую очередь будить не желалось. Осторожно, на цыпочках, подошла она к выходу, к вешалке, к пиджаку. Дверь эта так манила, и слова Нила, в какой-то степени, словно подталкивали к действию. Зачем же так бездумно свое сердце ему бросила? Будь на месте его кто иной, не было бы Сёмки, ринулась куда глаза глядят. Такую мысль даже допускать не хочется в имеющихся реалиях.        Вздохнула, добралась до цели, опустила руки в карманы. Как оказалось, висела одежка не лучшим образом — с крючка на пол повалилась, при том, с таким грохотом, словно муж камни с собой носит. И действительно, из карманов всякое на пол выкатилось, даже что-то большое, вполне походившее на кирпич. Правда, не тяжелым это оказалось — в коробке находилось нечто довольно легкое. Галю находка заинтересовала, и, не забывая про сигарет пачку, наверх направилась — там свет включить можно, поглядеть. Даже не думала она о том, что вещь чужую разглядывает, и что, вероятно, глаза ее видеть не должны. Разумеется, есть вероятность, что Нил возмущаться станет, что по карманам она лазает, берет оттуда чего, но сам ж направил!        Тот еще не спал, ждал пока возлюбленная воротится, дела свои завершит — сидел в кровати. Переживал он, что потеряется, уронит чего, или кого разбудит. Но сил, однако, о том размышлять мало было. Надо полагать, еще минут десять, может быть, потянул бы, а дальше… Завтра и для него день тяжелый, незачем попросту время тратить. Так что, рад был, что Галя не задерживалась. Она буквально забежала в комнату, да к кровати подбежала — на одеяло положила то, чего в карманах отрыла, да рядом присела. Нил несколько опешил, глаза потер. — Это чего? — протянула она ему коробочку, ближе подсаживаясь. Настроение было каким-то игривым. Нил словно и сам позабыл чего в карманах носит — взял в руку, да под слабый свет полученное развернул. Под ним можно было понять, что это, вероятнее всего, духи. L'Heure Bleue — читалось на упаковке. Бренд тот был ей известен — видела за туалетным столиком, часто пользовалась им, посему даже в ночи осознать смогла чего пред ней. Правда, неясно было ей, зачем ему они? — Матери своей купил? Много я истратила? — и все ж, возвратил он Гале находку. — Тебе, — малоэмоционально ответил Нил, сминая под собой одеяло. Говорил неуверенно, и особенно сонно. — Заметил, что понравились они тебе. Вот, думал, радостно было бы тебе дома их, по приезде, увидеть. Скажем, подарок такой приобрел.        Улыбнулась, очень приятный знак внимания — действительно по душе L'Heure Bleue пришлись, и прощаться с ними, в том числе, не хотелось. Это тот подарок, кой можно назвать памятным — запах каждый раз будет напоминать о улицах Чешских. Очень неожиданно, надо сказать. Но правильно поняла — рано получила его. Событие, во всяком случае, очень радостное. Хотелось его отблагодарить, да простое «спасибо» никак на язык не могло заскочить. Поражена была от проявленного знака внимания, и даже несмотря на вялость партнера, приняла это за некоторое проявление романтики.        Обняла его Галя, словно куклу тряпичную, очень крепко. И, несмотря ни на что, Нил не ярко на то реагировал, как хотелось бы. Целовать она стала щеки, надеясь, что и он проявит хоть кой-какую активность. Что-то не думалось ей, что он уж давно спать собрался. Не желал муж ей отвечать, отдавая себя, как думается, краткой нежности. Продолжать ее далее совершенно не хотелось, если по его действиям судить. — О чем ты думаешь? — чуть медлительнее стала Галя. Вспомнив о том, каким он вернулся после давней ругани их, решила, понравится ему, если внимание шее уделит. — Тоже домой не хочешь? — Почему же не хочу? — таким образом, чуть вытянулся он от проявлений любви ее, и сталось ясно, все ж не взяла фригидность верх над ним. Галина, обрадовавшись от изгиба тела, желала далее за реакцией наблюдать. — Очень даже хочу к себе, в родные стены свои. Боле того, дела у меня есть незавершенные там. — Какие? — Коли уж с Агатой Михайловной контакта боле нет, так стану искать иными способами как с Элей и Илоной связаться. — Позабыть бы тебе о них было полезно, — Галя чуть остановилась, да вздохнула. Нилу это, как чудится, не очень понравилось, и момент сей, от коего только желал отказаться, показался иным. Сложно сказать, что в голове его происходило в те минуты. Сложно сказать и то, о чем последние полгода думал в отношении собственной жены. — Могу ли я тебя поцеловать? — проявить она решила не только активность, но и храбрость. Разговор их недавний, во всяком случае, закончился неплохо. Вопросец тот поразил, и, чудится, даже несколько оскорбил Собакина. Нахмурил брови он, да поглядел на губы ее. Жаль ему было, что ласки те исчерпали себя.        Решил он, что действовать станет самостоятельно, никакого ответа не озвучив — напряжно, но все ж, довольно эмоционально к губам потянулся. Самому, думается, не больно сего хотелось. Сильно сердце Гали застучало, и радовалась она, что наконец происходит то. Глядишь, там и отстраненность уйдет. Наверное, все ж есть причины более весомые, чем та, которую он представил. Полагала она, нужно еще раз попробовать его расшевелить, и была права, хоть внимание от супруга было не таким, какого желалось бы. Нил повел себя как страстный, но грубый любовник, точно насильно склонили его к этому. Нежнее он вел себя раньше, уж соскучилась по тому. Словно своими действиями спрашивал «сего получить хотела? довольна?». Она же движениями однозначно отвечала «да».        От влюбленности своей, счастья близости, вскружилась чуть голова Гали. Рада она была, что тот не отталкивает, предположив, что поразмыслил он после разговора с родителями. Очень хорошо, что последний день их так хорошо прошел, и так приятно заканчивается. Уши ее краснели от смущения, но радости. Чувствовала она себя последний раз подобным образом, когда вино пила.        Все ж, решили они целовать друг друга боле не сидя, лежа. Посчитала Галя, что это хороший знак — теперь они сольются воедино. Продолжение, надо надеяться, будет. Выжидала, когда муж хоть чуть властность с решительностью проявит, но он лишь одеяльцем их накрыл. Сколько еще времени так, не отрываясь друг от друга, но и не стараясь сделать чего, проведут? Решила Галя дале действовать — ножку на партнера закинуть, ближе подползти. Ничего тот против не высказал, что стало спусковым крючком для нее — надо действовать! Потянула она руки под одежку его, потом на бедра. — Прекрати, — мгновенно шепотом попросил Нил, остановился. — Завтра вставать утром, нужно выспаться.        На сей раз негодованию Гали пришел пик. К чему ж тогда все эти знаки любви? Свои взгляды уж предал, когда цематься так лихорадочно принялся. Речи о Платоне быть, разумеется, уж не могло. Сказать боле было нечего — отпустила его, да развернулась. Сталось ему ясно — обиделась супруга. Развернулась она от него, и лишних вопросов не задавала. Не о чем говорить было, ничего слышать не хотела. Даже обнять, как друга близкого, не могла она. Надо было искать нового мужа себе, среди местных Чехов!        Нил же не считал, что стоит на том прерваться — обнял ее, также крепко, да глаза прикрыл. Кроме прочего, и по другому проявиться можно. Никому, конечно, после прелюдий спать не желалось — сердце сильно стучало, дыхание восстанавливалось. Даже спросить для чего ж так поступать, Галя не собиралась. Надо надеяться, вскоре все изменится. Все ж, что проявляется, пусть и так, к ней, уже чуть радует. Неужели им заново придется пройти путь в отношения? Как юные парень с девочкой? Это было бы, в общем-то, увлекательно.        Думала она, как жаль, что отношения меж ними развивались совершенно непоследовательно, ужасными рывками. Вот встретились, может быть, где-нибудь в более благоприятной обстановке, друг в друга влюбились, и все развилось так как надо. Давняя мысля, а все еще уместна. А сейчас же что? Время ушло. Но, во всяком случае, такой длительный перерыв близкой любви, вероятно, вызвал бы в ней такие же чувства, как у юной девушки, что впервые к ровеснику что-то испытала. Это было бы замечательно. Засыпала она, кожей шеи ощущая теплое дыхание. В каком-то смысле успокаивало, что они, как бы то ни было, вместе. Это вдохновенно, и все равно наполняет сердце любовью. Ничего, вместе еще решат эту проблему. Главное — вместе.        Подремать лишь успела — услышала шорох за спиной, да в сознание пришла. Снова мужу не спится, ворочается как может. Но ничего ему не сказала, продолжая предпринимать попытки в сон, хоть и раздражало то. Сам говорил, что вставать надо, и чего ж? Не тревожит, и славно, в каком-то смысле. Вздохнула, да старалась ни о чем не думать. Хотела посоветовать выпить теплого молока перед сном, если оно имеется — помогает уснуть. Однако, для слов стоило для сего себя поднять. Нет, сил нет.        Спустя всего пару минут, стал он ее за плече трясти, при том, с значимой резкостью. От сего, надо сказать, сложно не очнуться. Была у Гали некоторая толерантность к действиям его. Такие попытки разбудить, конечно же, мало кому понравятся. Недовольно гудела Галя, делая вид, словно спит — перестанет дергать рано или поздно. Тем не менее, Нил был настойчив. — Что-то сердце так стучит, — и отвечал он тоже рывками. Неясно спросонья, к чему таковую информацию знать. Рассердилась знатно Галя. Дернувшись, одеяльцем плечи укрыла — так меньше чувствовать мужа станет. Одначе, все ж решила, что стоило бы ему что-то ответить. — У всех стучит, ничего удивительного! — бурчала, ярко показывая, что не желает сейчас разговоры с ним вести. С иной же стороны понимала, есть что-то неправильное в ответе ее, призадумалась чутка. В воздухе повисло молчание, кое лишь рваное дыхание Собакина прерывало. Спать все еще хотелось, пусть чуть меньше, в трезвость она возвращалась. — Улягся, да пройдет все. — Полагаешь, вскоре это затихнет? — голос его звучал для Гали как из бочки — невнятно. Но вскоре начинала она осознавать, что вовсе вокруг происходит. Уж больно не похоже поведение Нила на его обычное, и то пугает. Нужно что-то предпринять, а желательно пред тем холодной водой умыться, прийти в себя. Или не стоит? Нужно еще чуть поразмыслить. — У меня прежде не бывало такого, — продолжал он разговаривать с ней, но боле то на монолог походило, ответа не получал. — Быть может, нужен врач? Не могла бы ты позвать? — одно лишь слово заставило ее мгновенно обо всем позабыть. Однако и сейчас на помощь решила не спешить — приняла все то за шутку, неуместные заигрывания. Наскучило, видать, пытаться в сон — за счет чужого тела выдумал развлечься. Ну что же, пусть поймет, что невовремя!        Мгновенье, и те просьбы остались частью мутной ночи. Галя позабыла бы, что это вовсе происходило, если б не вскочила на ноги по пробуждению — проспали! Затемно обязаны были выехать, да время совсем не то… Солнце уж глаза слепит, словно на часах не меньше, чем десять. Покачиваясь, села на кровати, да потерла глаза, лоб. Ощущения, словно кто-то потянул за уши подняться, но не объяснил зачем. Тем не менее, сидеть не хотелось, точно пчела ужалила — по сторонам поглядела. Наверное, оставить решили? Нет, исключено. Они ж ведь не ссорились… Живо она рассуждала, и лишь опосля на мужа оглянулась.        Пусто. Никого рядом не застав, конечно же, сильнейшим образом переживать стала. Не могли ж Собакины забыть о ней, так, может быть, отъезд отменяется? Или отошел ненадолго любимый ее? Назревает очевидный вопрос — куда? Задерживают поезд их? Спешно, не меняя пижамы на приличную одежду, вниз помчалась. Уж не волновало ее, коим образом кто поглядит, важно узнать куда муж направился. Не просто любопытно — важно знать. Боле того, сейчас уж не до размышлений.        Однако, внизу было тихо, лишь Сёма тихонько сопел на диване. Может, и та еще не очнулась? Наверное, чудится то, и скоро найдет себя где-нибудь в купе. Пока же стремление мужа в комнатах отыскать, да обо всем разведать. Нигде его не было, как и пиджака того, в карманах коего лазила. А если сам сбежал? Однако, послышались ей голоса из спальни Тимофея, при том, не сказать, что приглушенные. Родственники что-то увлеченно обсуждали, точно позабыв о внуке. Она не видела их, но чувствовала, словно чего-то стряслось. Стояла под дверью, размышляя, стоит ли стучать. Уместны ли в целом ее переживания?        Разобрала она, как свёкор требует жену угомониться, не шуметь. Значится, абсолютно точно, стряслось чего! Зачем еще подобные речи заводить? В их-то возрасте… Тихонько, помня о Сёме, постучала Галя. В тот же миг она пожалела, да поздно уж. Собакины замолчали, точно непрошенного гостя услышали — так было отчасти. Лишь окончательно приняв происходящее предложили они войти, думается, испугал их ее приход.        Свекровь печально глядела в окно, куда-то к солнцу, да лицо потирала. Ощущение было, что мгновение, когда Галина ждала, было потрачено на то, чтоб привела себя Наталья в порядок, слезы вытерла. Но заметно все ж было — горюет крепко. А зачем? По кому? Свекор же выглядел то ли потерянным, то ли испуганным, да застыв, глядел на девушку. Ей нужно было сказать чего-то, спросить, но язык двигаться не желал. Как себя представить, в том числе, не знала — такой вид! Одначе, о нем никто не разговаривал, то радовало. Конечно, важно сказать, что главенствующее в ней чувство — тревога. Где же Нил? Вопрос тот вырывался не только из уст, но и из души всей. Тимофей и Наталья переглянулись, словно не знали, кто выразиться должен. — В больнице, — довольно мужественно со стороны Собакина было взять эту ношу на себя. Не знал он, каковую реакцию получит, но готов был ко всякой. Собакина же, жена его, от чего-то всхлипнула, да окно пред собой открыла. — Пришел, сообщил, что врач нужен, а чуть опосля, через минут пять, решил он — в помощи не нуждается. Я, разумеется, отговорил его от идеи в Новогод ехать, когда Нил сознался, что ощущает таковое не впервой, — для Гали это, конечно, стало новостью — глаза разула сильно. Здоровым чудился ей прежде. — Почему же он молчал? Сейчас, верно, не приняли б врачи решения его оставить. Ну, значится, еще придется вам погостить у нас.        Галина, конечно, поражена была услышанному. Теперь вернуться домой они не смогут! Если Нила сейчас не вытащить, не посадить на ближайший транспорт, в советский союз их попросту не пустят. Очень инфантильным решением было ехать на, фактически, максимальный срок возможного пребывания заграницей. С иной же стороны, вестимо, ситуация из отвратнейших, коли его там оставить решили. Конечно, важнее прочего здоровье мужа чтоб не хромало — поймать сердечный приступ в пути было бы ужасно. Сталось стыдно, что поутру нисколько ему не поверила. Стоит быть в дальнейшем внимательней к близким своим. Все ж, до сих пор не верилось ей, что то было не сном. — Как себя чувствует сейчас? — замечая, что речи Тимофея давят на душу Натальи, и Галя переживать сильнее стала. Быть может, скрывают чего? — Смею надеяться, не плохо. Напичкали уж пилюлями различными, да спать уложили, — замечая, что сноха взгляда от Натальи не сводит, хотел панику ту развеять. — Ты не гляди на нее, попросту ревет, ничего не стряслось. — Именно так! — добавила старшая Собакина. Речь ее была, конечно, нечеткой, с долей сарказма. — Единочатый сын невесть где, невесть чего с ним делают! Как же могу я не реветь в таковой ситуации, переживаю. Раз оставили его, рецепта не выписали, значится, уверяю тебя, плохо там все. — Он сам перепугался, я настоял, чтоб его посмотрели, да как следует полечили. Попросту слезы льешь, уверяю я тебя. Вчера только бранились с утра, сегодня уж по нему плачешься, — это произнес он менее уверенно, потише, и словно нехотя. Наверное, уши гостьи тут были лишними. — Но мы ж тогда уехать не сможем, — также растерянно добавила Галя. Ей вспомнились шутки его про сердце, как сидел он скрючившись, и как резко отменял встречи — это все происходило в период тех событий, когда история с беременностью была. Все вставало на свои места. Разговор шел как-то неплавно. — У нас сроки точные, в ином случае въезд запрещен будет, — вот и о любви, в том числе, с больным сердцем думать опасно. Пазл, в кой-какой степени, в голове ее сложился. — Невыезд в указанный срок требует возобновления документов, немедленного получения вида на жительство, — утирая слезы руками, точно начитанный юрист, вступала Наталья. — Не получите коли разрешения на продление — накажут 3-кратным размером уплачиваемого за паспорт сбора. Знали бы хоть чуть об этом, если решили сюда приехать. Найдем вам денег. Или вы к тому, что желаете с Семеном вдвоем уехать? — Галя, разумется, ответила «нет». — Во всяком случае, я считаю, не вернетесь вы целыми домой… Всякого наслушалась уж. Либо обокрадут, либо за врагов союза примут. — Ну что такое вы говорите? — все сильнее окутывала пелена страха ее. — Другие же ездят как-то, возвращаются, и ничего? — А что вас держит там?