Черно-серые линии

       Нервотрепка не прошла даром. Вскоре родители Нила позволили себе стать настоящими. Конечно, чтоб виду не подавать насколько они импульсивны, еще двое суток разговаривали с ним сквозь зубы. Тем не менее, на контакт с внуком пошли. Видимо, в те минуты, когда Галя застала Собакина одного за уборкой, что-то обговорили, успели переспать с мыслью, кем мальчик является. Кратко говоря, наконец приняли его. И хотя оба воспитателя видели в их действиях противоречие, не мешали старшим налаживать контакт с младшим. Шло это медленно, но, благо, вовсе происходило. Самому Семе, конечно, интересно было наблюдать за бабушкой и дедушкой, хотя после криков некоторое время он их побаивался. Вскоре и это сошло на нет.        Нил тревожно наблюдал за любым контактом родителей и ребенка, ведь совсем недавно пообещал малышу, что в обиду его не даст. К ним у Собакина на всю жизнь осталось недоверие, несмотря на то, что с Семой они обращались хорошо. Жаль, конечно, долго это не продлилось — нужно было возвращаться в Прагу. Ни у кого не было денег, чтоб содержать такую большую семью. Сына объедать отец с матерью уж подавно не желали.        Между тем, слухи о том, что революция была вымышленной, прошли. Новгород практически не сопротивлялся советской власти, но на улицу выходить стало еще более страшно: перемешались все, и белые, и красные, и зеленые, и самые бесцветные. Эти толпы, вечные недовольства, как уже было отмечено Галей, были видны прямо с окон. И тем не менее, всюду были брошюры, газеты валялись по всей парадной. Не удивительно, работы для Нила становилось все больше, а случалось даже такое, что время от времени оркестр исполнял для тех, кто прежде был в нем музыкантом. Многих же из тех, уже упомянутых сормовских митингующих, он хоронил со своими коллегами.        Несмотря на то, что физически не напрягался, морально это был тяжелый труд. Каждый день видеть трупы, слышать чужие слезы — большое испытание. Он видел, как огромное количество солдат хоронят за один день, видел совсем истерзанных жертв в открытом гробу, и, конечно, ежедневно бывал на семейных прощаниях. К последним более привык, но все же, работу крайне ненавидел. Дома Собакин стался о том как проходил день не говорить. Самое отвратное случалось, когда по ночам ему мешал засыпать траурный марш — он играл в голове и не давал никакого покоя.        И вот, встретился как-то раз он с Юрой , как раз на прощании с какой-то его родственницей. Тогда у Нила было не много работы — всего-то сидеть одному за фортепиано. По крайней мере, не нужно было передвигаться, ровно стоять, или выглядеть как-то по особенному. Вернее, не ему в тот день было суждено оказаться на кладбище или участвовать в траурном шествии — все происходило в прощальном зале. У заказчиков была просьба — играть исключительно Баха. Несмотря на свой огромный опыт в музыке, Собакин не решился работать по памяти, и взял с собой ноты. Собственно, позднее и не пожалел об этом.        Играть он начал незадолго до того, как покойника внесли — должны были все еще раз удостовериться, что музыкант им подходит. Родственники усопшей ходили, плакались, смотрели, как выглядит ритуальный зал — все эти реакции уже так привычны. Места, разумеется, было не много, и потому пианино было хорошо слышно. Но, надо сказать, никто на музыку довольно долго не обращал внимания. Однако, вскоре некий тучный мужчина наконец услышал печальные нотки, да направился к Нилу. — Это совершенно не то! — грубо схватил за руку исполнителя, затем поднял ее с клавиш. Неприятный жест, да Собакин уже привык к тому, что в таковой профессии часто встречается с неадекватными людьми — вернул себе, собственно, свою конечность. Было немного больно. — Вы просили меня играть Баха, — удостоверился в сказанном, разминая кисть. — А вы что играете? — человек находится в крайне стрессовом состоянии, видно, посему все свои переживания решил скинуть на музыканта. Может, первый он под руку попался — надо было пить успокоительные. — Баха. — Это Бетховен, необразованный ты пианист.        Абсолютно уверен был Собакин в том, что делает, и за нотами потянулся совершенно спокойно — надо доказать. Он был расслаблен, потому как знал, что прав. Потом этот заказчик еще извиняться будет, обязательно будет. Молча протянул ноты, поглядел на мужчину с ожиданием. — И что это? — но тот даже всматриваться не стал. — Это Бах, — прозвучало как насмешка. — Вы что мне голову морочить решили? — и это тоже. — Я не буду всякую чушь читать. Мы просили вас одну музыку, вы исполняете другую. Считаете, я не знаю, кого любила моя жена? Это просто возмутительное поведение! — Не знаю кого она любила — я работаю, основываясь на том, за что мне платят, то, что обговаривается заранее. Могу сыграть иное, если выражаться будете более четко, — даже удивительно подобные пресмыкательства слышать от Нила. Просьбу о исполнении Баха, надо отметить, заказывала соврешенно иная родственница, и именно та выбирала себе музыканта. Поведение же его и подстраивание под новые реалии называется ориентацией на потребителя. Однако, не нужно было б ему семью кормить — сразу поднялся, да ушел. — Просто Баха, брошу вас! Ежели его не будет — денег тоже. Себя сами тут развлекаете до сего часа. — Извините меня, но вы совершенно ума лишены! — Нил зашипел, ведь кричать в таковых местах не мог. — Траурной музыки, значит, вовсе не услышите, — все ж, решил он подняться. Раз уж собеседник его невменяемый — какой смысл с ним разговоры вести? О чем? Решил, пусть уж лучше лишние пару часов своей жизни потратит на близких, нежели на глупых людей. — Уймись и делом займись! — перспективы остаться без пианиста мужчину тоже не устроили, и это понятно — прощается с любимым человеком. А похороны, как известно, дважды не проходят. Хотелось ему проводить супругу в последний путь со всеми почестями. А разве может так быть, когда музыкант отказывается от своей работы? Нил же в свою очередь понимал, что не кудесник — то, чего в голове мужчины, не сможет перенести на ноты. Непонимание буквально на пустом месте.        В тот же миг подбежал к ним Юра. Он все оставался таким же пренесносным. Собакин его сразу узнал, пожелал поздороваться, но думал, что это будет неуместно. Чуть позже. Но разглядывал его с интересом, стараясь заметить хоть кой какие изменения, хотя бы в росте. Ничего. А ведь ему уже, кажется, за тридцать. «Хорошо сохранился!» — восторженно подумал про себя он. Хотя и сам не больно поменялся, если только в лучшую сторону — перестал выглядеть так бесцветно и болезненно. Наконец, изучающий взгляд бывшему коллеге стал заметен. — Сейчас мой сын вам все покажет — он тоже человек искусства. Учитесь, пока возможность есть! — с такими словами прощался с пианистом мужчина. Нилу осталось лишь приподнять брови, да проводить его взглядом, полным негодования. Ему не нравилась работа, на коей так грубо могут указать на ошибки люди, которые совсем с музыкой не связаны. Он ведь не граммофон, надо понимать, когда мелодии заказывают! И сцепиться бы по хорошему, да погрызться с обидчиком, а жалко как-то его. К тому же, пред усопшей, пусть и не был с ней знаком, будет стыдно за ругань. — Здравствуй, Юра, — наконец очень тихо произнес. — Н… Никита? Николай? — а вот цыганенок его не до конца вспомнил. Более того, Юрий выглядел подавленным, даже заплаканным и немного красным. — Нил… Вот, лицо то помню, да с именами беда, — проговорил его брыдкий рот. — Не обижайся на него, переживает, Баха с Бетховеном путает. Можешь лунную сонату?        Нисколько просьба Собакина не удивила — эту симфонию всегда играет на прощании. Даже, можно сказать, после траурного марша это одна из самых популярных мелодий. Он опустил пальцы в белых перчатках обратно на клавиши, да сыграл небольшой отрывок. С покрытыми руками инструмент чувствовать сложнее, а для быстрой работы это создает некоторые неудобства, но другого выхода нет. По крайней мере, так исполнителю казалось. Из-за того, что прям над душой стоят, лишний раз о том задумался, заволновался.        Юра, кажется, не особо то и слушал чего для него исполняют. Судя по всему, совсем другим мысли забиты. И лишь тогда, когда отрывок закончился, мужчина смог прийти в состояние. — Да, то что надо, — потянул он, и говорил он так, словно в другом месте пребывал. — Ее играй до самого конца.        А вот такое решение Нила уже удивило. Час одна и та же симфония? Так сойти с ума можно. И если уж слушателям эта идея кажется замечательной — ему нет. Неужели его мнение не будет учитываться на сей счет? Заскучал тогда по выступлениям в кабаре, ведь там ему насчет музыкальных навыков никто и слова против сказать не мог. В свой адрес либо слышал хорошее, либо не слышал ничего. Сейчас же все переменилось. Нужно, значит, вспоминать, как находить к людям подход. — Ты какой-то вяловатый, — приметил Собакин. — В состоянии вообще делать хоть кой какие выводы? — Я… Да. Почему нет? — Потому как твои решения ума лишены, — язык был врагом его, и приручить такой простой на первый взгляд орган, оказывается очень сложно. Ну никак дрессировке не поддается! — Но я понимаю тебя — тяжело близких хоронить. Прими мои соболезнования… Мать? — Мачеха. Я ее плохо знал, не переживаю за нее. Отец бы главное за сердце не схватился… Но благодарен за твое сочувствие. Тебе, наверное, так часто приходится его выражать, что истинных чувств своих не помнишь. Уж не думал я тебя тут повстречать… После того, как мы с тобой поговорили в театре, я больше тебя и не видел. Куда пропал? — Решил немного поездить по стране, на меня тогда твои слова повлияли, — Нил решил, что лучше будет умолчать о монастыре. — Как это чудно. Много где успел побывать? — Да, — он решил, что уж если разговор перешел в более дружеский, лучше уж о цыганенке поговорить, нежели о нем. — А ты как? Где сейчас трудишься? Чем живешь? — Отвратительно. Сейчас вот, театр, в котором я играл последний раз, прикрыли, там теперь находится комитет партии. Люди все начали другую работу искать, и музыкантов, кто упорно желает продолжать в том же русле, почти не осталось. Я слышал, новая власть собирается оставить всего одну труппу тех, кто будет исполнять в нашем жанре. И то! Я думаю, рассматривать как кандидатов будут жителей крупных городов Так что, Нилка, об опере позабудем. Конечно, очень уж хотелось бы попасть в их число, но это очень сложно. — Значится, ты сейчас неработающий? — Я стараюсь наших поднять и оживить. Ну, не дело это, искусству так погибать! С несколькими людьми собираемся на квартирах, репетируем всякое… Надеюсь, выступим где-нибудь скоро. А может, хочешь к нам? — Извини, Юра, — Нил усмехнулся, — у меня жена, ребенок маленький, а их кормить надо. Никак уж не могу работать за идею. — Нет, это ж не основное наше дело. Так, развлечься и чутка подзаработать… Мы думаем, что надо переквалифицироваться в красных, да о том начать петь — будет очень уместно и никаких обвинений в контрреволюционной деятельности. Да и сам посуди… Когда народ пожелает, чтоб его развлекали, начнут вылазить разные артисты, а мы-то будем наготове, и группа у нас будет иметься. Ну и кого же выберут тогда? Неумех и позабытых певичек с песенниками, или нас? С твоей деятельностью я бы не выдержал без отдыха и отведения души жить.        Нил промолчал. Ему действительно тяжко было каждый день с мертвецами дело иметь и, конечно, хотелось бы занять себя другим. С другой стороны, затея звучала довольно забавно. Они ведь даже не друзья, так время проводить… В тот же миг он поглядел на свои руки, заметил, что на перчатки осела пыль. Какая-то черная, будто на ладони кто-то нарочно насыпал грязь. Почему-то ему сразу вспомнились выступления у могил, как он пел в хоре «вы жертвою пали», и как покойников закидывали землей. Почему-то ему казалось, словно именно эта муть сейчас на его руках. Сталось как-то мерзко. Пальцы чутка затряслись, да он попытался стряхнуть с себя всякий песок. — А зачем они тебе? — задался интересующим вопросом Юра. Такого скрупулёзного внимания к обычной вещице со стороны Нила, было бы сложно не заметить. Зря музыканту думалось, что делает он все незаметно. — Тут везде покойники. Не знаю чем они были больны при жизни, и тела их так часто подле меня разлагаются… Людей столько разных мимо проходит, невесть откуда пришедших, включая самых блошливых и грязных. Предостерегаю себя, скажем, от всяких напастей. — Да уж… Нил, с тобой уже не все в порядке. Тебе еще не поставили диагноз «ипохондрия»? — собеседник хотел было съязвить, но решил, что на прощальной церемонии неуместно таким заниматься. — Ладно, ты подумай. Если чего, так заходи — у нас совсем маленькая труппа. Тебе полезно отвлечься будет, да вместе с нами явно не забудешь как на сцене вступать. А тут можно и неприязнь к музыке заработать, плохие воспоминания останутся…        Собакин пообещал подумать, да и вправду, идея пусть глупая, но имеет место быть. Юра удалился — гроб занесли. Так начался первый круг лунной сонаты. Пианист старался не смотреть ни на покойницу, ни на окружающих ее, полноценно погружался в музыку. Тем не менее, плачь, вперемешку с лишенным смысла вопросом «зачем ты нас оставила?», оказались громче. Это означало только то, что нужно внимательней смотреть за клавишами, как бы тоскливо ни было. На втором кругу уже не понимал что делает, ощущая себя не больше, чем машиной, запрограммированной на одну мелодию. Не получится передохнуть или заменить себя кем-то другим. Взгляд замылился, и Нилу начало казаться, будто хоронят его, а не неизвестную особу. Нет, так нельзя.        Попытался он отвлечь себя от траурных мыслей — представил, как бывший знакомый время проводит. Кажется, потешно. С иной же стороны… В чем-то Юрий и прав. Жена и ребенок — это прелестно. Однако, когда видишь только их и мертвецов — жить становится как-то скучно, все больше хочется развеяться. И, быть может, надежды на карьерный рост вполне себе уместны? По крайней мере, если работать будет с одними только трупами, да для них распевать — дальше никогда не пойдет, как бы ни хотелось. Несколько часов в неделю на выгодные увеселения — идея вполне хорошая. Да, на пятом круге лунной сонаты он был абсолютно точно уверен, что договорится сразу после о времени и месте встречи. Одни лишь только мысли о новом исходе заставляли сердце биться новыми ритмами.        Может, ему даже удастся завести себе новые знакомства — друзей совсем не осталось. И правда, однажды снова вернет свои позиции… Как же хочется в это верить! Нил абсолютно точно хотел признания как исполнителя, а не как работника траурной сферы, иначе, выходит, столько лет стараний коту под хвост? Если не ради денег, то хоть для души — славное дело. Лучше, все-таки, чем ничего. Вскоре, спрятав свою гордость, узнал куда можно будет подойти.        Гале же эта идея сразу не понравилась — ей снова придется много времени проводить с Семой вдвоем. К тому же, чудилось, впустую себя тратить супруг станет. Попыталась отговорить, от мальчика, при том, конечно не отнекиваясь, но Собакин ее не слушал. Ей было абсолютно неясно, что в его голове, и почему так дома не сидится. В его действиях было противоречие, ведь паранойей страдал, при том это непреодолимое желание заниматься невесть чем… Боле того, Нил даже не знал с кем дело иметь собиратся — очередная нервотрепка. Так что, с волнением она отпускала его на подобные мероприятия.        Впервые возвратился с него он довольный и счастливый. Настолько даже, что Галина призадумалась, с чего бы это? И хорошо ли это? Занимался он, в общем-то, тем же, чем и в театре, в коем работал раньше. Разумеется, все это происходило в квартире приятеля Юры, как уже сказано. Удивительным было и то, что Нилу удалось расположить к себе новых знакомцев. Для этого наверняка пришлось постараться — не походит это на него. И все это вызывает огромные подозрения. У жены его возникало серьезное чувство, будто ее обманывают, и занимается он совсем не тем, о чем говорит. Странным ей чудилось все, начиная от внезапных скачков настроения, и заканчивая очередной причиной для отсутствия. Все словно так же, как когда он в кабаре пропадал. При том, на основную работу стал Собакин ходить без негатива, как прежде. К чему бы все это? Недоверие — это всяко отвратно.        Тем более, обидным казалось то, что девушку не зовут на их полу-тайные собрания. Разве Нилу не хотелось бы своей радостью поделиться? Для нее столько загадок всплыло после того дня, как узнала о труппе. Конечно же, не могла она, зная о его печальном прошлом, так спокойно его отпускать. Из-за всех этих причин вскоре всплыло предложение — почему бы ему с «приятелями» не встречаться в кабаре? Таким образом, может быть, заведение позднее и получится отстоять. Всем уже было хорошо понятно, что вскоре частная собственность будет отменена. Правда, как это станет происходит в реальности — не каждому понятно.        Собакина эта идея порадовала и крайне раззадорила. Да, в здании давно не было света, электричества с прочими благами, но зато место было достаточно укромное, на удивление, тихое. Не надолго все это, отнюдь не на долго. Тем не менее, Галю он многажды похвалил за вдохновение, и вооружившись лампами, они переместились в указанное место. Опять же, все это на Нила совершенно не походило… Где-то в сердцах Собакина надеялась — Романов примет решение прикрыть подобные шайки. Но, между тем, ей стало известно, где супруг проводит вечера.        Так прошло несколько месяцев. В то же время был подписан декрет «О праве отзыва делегатов», действовала смертная казнь, хотя войны все шли и шли нескончаемым потоком. У Галины тем не менее, в один день была волшебная новость — по карточке она получила замечательный хлеб. Он был горячим, даже пах приятно — большая редкость. Но не с кем было разделить свое счастье — сидела одна дома. Собственно, есть в одиночестве не хотелось. Всплыла давняя мысль навестить мужа. Ее не звали, и самостоятельно являться не планировала прежде, а тут чего-то решилась.        Оставалось еще немного огурцов со сметаной — получался настоящий деликатес. Так что, завернула она хлеб в полотенце (считая, что таким образом тепло сохранится), настругала подобие салата, да сложив все вместе направилась в кабаре. Было страшно, и даже думалось, мол, занимается совсем не тем, чем стоило бы. Вдруг засмеет кто за такую заботу? Печальней всего было представлять, если Нил на месте не окажется — ух, тогда разговор будет! Но где ж ему еще быть?        Вход, что довольно поразительно, был заперт. Она глубоко ахнула, что чуть кулек не уронила. Однако, решила предпринять попытки зайти, ведь что-то там явно происходит, чутко это ухом уловила. Стала тянуть на себя, толкать, стучать… Тем не менее, уже начался тремор и страх, что все ее предположения верны — обманывал ее спутник жизни. Казалось, такими темпами дверь скоро с петель сорвется. Захотелось плакать. Если бы тотчас никто не впустил, она, святая правда, прям села на пол и разрыдалась. Но ей повезло — на входе появилась некая тощая мадам с яркими губами и выраженной мушкой. Этот образ показался Гале вызывающим. — Здравствуйте, — незнакомка с трудом выдавила. — Здравствуйте, — почему-то Собакина не ожидала ее увидеть. — Вы к кому?.. — Я…        Девушка напротив несильно вздрогнула. — У меня муж тут с вами… поет, — переминалась Галина с ноги на ногу. — Какой еще муж? — Ну… Нил Т… — А! Да, знаем. Заходите скорее, — несмотря на предложение, дверь шире не открыла, а лишь внутрь отошла.        У Гали, конечно, от сердца отлегло. Она быстро забежала, да заметила, как девушка дверь обратно запирает. Зачем это? От кого прячутся? В общем-то, несколько не до этого. Скромно подтянув к груди ужин, она искала себе место, размышляя, где стоило бы все это поставить. Практически в потемках делать это неудобно. Могла бы та мадмуазель и проводить! При том, куда та отправилась — сложно сказать. Лампы стояли только лишь у сцены, у первых столиков. Надо сказать, что за ними сидело человека четыре — они наблюдали за артистами, тихонько посмеиваясь время от времени. На сцене выступали люди, но нигде не видно Нила.        Стоило бы, наверное, пойти закулисы, да и она знала как это сделать, но решила присесть. Все таки, артисты с увлеченьем работают, так что отвлекать их пока не планировала. Правильней даже сказать, завороженно глядя на певцов, не хотела пока к супругу идти. Даже подзабыла, что хлеб скоро теплым быть перестанет. Двигало Галей одно лишь подсознание. Однако, всего спустя пару мгновений, завидела мужа на сцене. В общем-то, она была рада, что он занят делом, а не распивает, как предполагала.        Начал исполнять какой-то отрывок, правда, Гале он не был понятен — она, как и другое большинство современности, не больно понимала оперы. Как же надо слушать, чтоб слова друг от друга отличать? Более того, велик шанс, что исполняет не на русском. Вскоре и девушка на сцену влетела, и дуэт их звучал довольно мелодично. Казалось, они сливаются воедино, наверняка потребовалось много усилий, чтоб получить такой итог. Было неясно, герои то ли в любви признаются, то ли ругаются. А может быть, и то, и другое? Нужно будет потом спросить. Успокоившись, Собакина наблюдала за выступлением с наслаждением. Все складывалось как нельзя лучше, и лишь один вопрос интриговал — почему не звал он на выступления, репетиции? Другие же, как видно, приходят. Полтора человека, в потемках, чуть ли не как подпольщики, но приходят же!        Однако, вскоре она поняла в чем дело. Даже чуть вскочила, завидев пред собой такую поразительную картину… После великолепных арий резко прижались к друг другу артисты, да слились в поцелуе. Его нельзя было назвать страстным или живым, наоборот, всего мгновенье измены успела она узреть. Однако, этого было достаточно, чтоб Нила возненавидеть, да побежать в сторону гримерки. На секунду Галя даже подумала выйти на сцену и прям там пропесочить. Ей подумалось, не зря переживала. И вот, все сходится! Полное неуважение к партнеру, коего он сам, между тем, выбрал. На перемещение весь зал обращал внимание, как бы не старался транслировать обратное.        Внутри никого не было, видно, все на сцене да в зале сидят. Нил предупреждал, что людей в труппе мало, но не предупреждал, что занимается разбазариванием своего тела. Разумеется, выгонять ее было некому, и мешать в свои печальные мысли погружаться тоже. Теперь спокойно сидеть не удавалось — ходила из стороны в сторону, от диванчика до зеркала, от входа к сцене, продолжая слушать горькие мотивы. В голове всплывали сценки и покрасочней увиденной… До такого дойдет. Не сегодня, так завтра. Что ж потом? Пойдет в кино нагишом сниматься, объявив что работа такая? В сценах непристойностями займется?        Теперь ей снова захотелось с ним распрощаться. Еще полугода не прошло с того, как расписались, а тут такая грубая неверность. Слышать с закулисья голоса было отвратительно, и каждая секунда нагнетала все больше. Мысль ринуться в их музыкальный поток пускала все больше корней. Еще бы каплю, и она перестала управлять собой, пошла бы на такие действия, о которых позднее стала бы жалеть. Страх и ненависть одолевали сильнее, но старалась Галина себя успокоить простыми словами «все будет хорошо». Повторяла про себя множество раз, пока не увидела, как Нил с его любовницей внутрь ковыляет. Они оба были эмоционально истощены, бросались чем-то вроде «это было достойно». Он выпил очень много воды, решив смочить горло после выступления, но даже тут жене его подумалось, что нисколько это не обычный напиток. — Нил! — первой на Галю обратила внимание спутница его, пока тот жажду удалял, и попутно от этого блаженствовал. Даже глаза прикрыл, потому же ее не слышал. Пришлось подойти ближе. — Нил! — повторила она. Собакин вздрогнул, вторая исполнительница как замерла, так удивленно, и даже несколько завороженно, продолжала смотреть на гостью. Таковая реакция их была для Галины изумительной, и казалось, словно ей не рады. Не брак это, а чушь какая-то. Был бы рад видеть — не пугался. — Здравствуй, Галя, — проговорил он мокрыми губами. От внезапности дыхание его снова сбилось, опять захотелось пить, но больше воды в стакане не оказалось. Все выпил. — Ты чего кричишь? — артистка, стоявшая за спиной его, находилась в явном ступоре, но имела желание поглядеть на происходящее. — Все хорошо у тебя? — Без несчастья. У тебя дела как? — взгляд его был довольно взволнованный, быстро моргал. — Как могут быть дела у преданной девушки? — И кто же тебя предал? — переглянулся с неизвестной и вместе они почему-то заливисто посмеялись. Гале хотелось закричать на своего суженного, но сдерживалась от ссор в присутствии чужих особ. Хотел он этого или нет, но выходку обсудить придется. — Представь себе, мой благоверный. — Какой он ужасный человек. — Соглашусь. Посоветуешь на развод подать?        Нил замолчал, перестал, как казалось, даже дышать. Галя все пыталась прочитать его эмоции, что выходило с трудом. — Если для тебя что в брак пойти, что из него выйти — пустяковое дело… В таком разе… Подавай конечно. Ты же даже не выслушала меня и вовсе не пыталась слушать. Это уже не первая твоя попытка уличить меня в том, чего я не делаю. — Чего не делаешь? — спросила она с возмущением, попутно теребя ручку кулёчка. — Был поцелуй? Был. А в чем суть, для зрителя это, или нет?        И снова певец с певичкой посмеялись. Галя даже покраснела — настолько это было обидно и унизительно. Ее бледные щеки стали походить на два наливных яблочка. Совсем не выглядела она как тот, кто серьезно планирует отстаивать свою честь. Смутившись, ожидала, когда Нил найдет в себе силы продолжить разговор — она давно привыкла к его неспешной манере общения, но не в такие же минуты! — Галенька, я не целовал ее, — просмеявшись, наконец ответил. — Но если мне однажды придется, конечно же мы с тобой это обсудим. — Ты считаешь я слепая? — Не слепая, но на некоторые вещи ума лишена. Давай покажу на тебе чего мы делали? — он подошел чуть ближе. Она — шагнула назад. — Не трожь! — нахмурилась Галя, и ей, чудился, уже было совершенно не до косых взглядов. — Сначала к ней губами прикоснулся, сейчас ко мне желаешь возвратиться? — Нил же словил полное недоумение. — Правильно твоя мать сказала, буду ее слушать! — перед коллегой ему сталось некомфортно семейные проблемы обсуждать. А мадам свою стоило бы как-то успокоить — сейчас она испортит вечер и остальным! Пришлось довольно грубо схватить ее за руку, да повести в уборную.        Самой ей было на это все равно — лишь бы больше не поддаваться на провокации. Сейчас наплетет с три короба, а она как глупая поведется… Нет, знала она таких мужчин — нехорошие люди. Знала и таких доверчивых женщин — глупые и потерянные существа. Сейчас, чтобы ни сказал — будет отрицать. Вопрос о разрушении семейной жизни оставался под серьезным, и даже, можно сказать, гнилым вопросом. Точно, повторяла про себя Собакина, мама его правду сказала.        Незадолго до отъезда она подошла к Гале, да глубокими, бледно-голубыми, словно выгоревшими на солнце, глазами поглядела на нее. Затем с насмешкой, словно она была со всеми в общем сговоре, спросила, мол, долго ли она собирается с сына деньги тянуть? Отвечать девушке было нечего, и она лишь робко пожала плечами — какая же глупая реакция! Выглядело это так, словно ее уличили в чем-то плохом, хотя это было отнюдь не так. Более того, все хорошо помнят, как она работала одна, пока Нил болел. Тема финансов их отношений касалась очень поверхностно. Да и, более того, сама женщина могла узреть какой голод в городе. Тут даже с деньгами ничего не поделаешь — очередное доказательство, что предположения Галины оказались правдой.        Однако, на переживания о верности супруга ее подсадили слова, мол, с чего ты решила, что это навсегда? Тогда она призадумалась, почему, в общем-то, меж ними совсем нет никакой романтики? И если б не мать — об этом явно Галя не подумала. Та посоветовала к периоду расставания поискать себе человека на стороне, якобы Нил уж точно найдет, а ей хоть не обидно будет, когда правду узнает. Не лучшие у нее представления о сыне. Что ж тут еще сказать? В глазах матери союз их выглядел как нечто зыбкое, держащееся только на положении в стране. Всем страшно, и хочется за кого-то ухватиться. Было бы другое время — так дружно не занимались бы семьей. В первую очередь все услышанное Собакиной, конечно, показалось чушью. Сейчас она была абсолютно точно уверена, что стоило ранее прислушаться.        Помимо прочего, когда мать Собакина услышала о том, что крепки их узы в первую очередь из-за ребенка, крайне удивилась. Чего это за глупые предположения? С мыслью «хоть сиротой не останется в случае чего», жениться можно было на ком угодно. Это в очередной раз укрепило окостеневшее сознание Гали по поводу собственных отношений. Не нужно, в самом-то деле, чужие советы о том слушать. — Ты меня позоришь, — тихо ворчал Нил. — Зачем ты сюда пришла? — Хотела тебя удивить, ужин принесла, — в уборной было крайне мало места, потому стояли они вплотную, да и кулек было бы сложно не заметить — в ногах обоих путался. Несмотря на довольно умилительные признания, Собакину они пришлись совершенно не по душе, и нисколько его не задели. — Зачем? Меня тут кормят. — Кто? — Несчастный поцелуй этот ты увидела, а нескольких зрителей — нет? Вот они и дали нам булку на всех, так что я сыт вполне. Сама кушай, — он немного оробел, но неясно, от признаний, что поет за пропитание, или от того, что это пропитание до дома ни разу не доносил. Посему решил резко заговорить о ином. — Ты всерьез не понимаешь, что я не целовал ее? Для такой «любви» важна лишь ловкость рук. Это все не всерьёз. Это все не по настоящему. Дай мне доказать, ради б-га.        Ничего слышать ей не хотелось. Так что, нервно дернувшись, решила покинуть сортир, гримерку, и кабаре в целом. Надо полагать, причина всех бед — необразованность Гали в данной сфере, излишняя ревность и насмешки со стороны Нила. Им еще предстоял длинный путь для того, чтобы начать понимать друг друга.