***
Антон встаёт чётко по звонку будильника. На часах половина шестого утра, а значит, пора тащить свое бренное тело на пробежку и утренние упражнения, потом школьные предметы, тренировка со всеми, тренировка с Поповым и спать. Боже. Единственное, что его радует в этом списке дел, так это сон. И только сон. Мальчишка, матерясь себе под нос, идёт в сторону двери. Он уже предвкушает этот утренний ажиотаж и очередь в ванную, но, к сожалению, сегодня его черед занимать место в толпе. Очень не хочется этого делать, но надо. На удивление, людей самую капельку меньше, чем обычно. Ибо каждый раз, когда звенит будильник и мальчишка выползает в холодный коридор, то толпа его собратьев уже собирается горой у заветных дверей. Обычно это первогодки, которым всего пятнадцать-шестнадцать лет. А Антон тут мучается с самого детства, если так посудить. Сначала дедушка добровольно отдал ничего не соображающего ребёнка в этот ад, желая, чтобы его внук вырос фигуристом, а потом, по окончании девяти классов школы, парень добровольно отправился в интернат. И если Арсений и раньше жёстко тренировал Антона, то после поселения подростка в этом здании, вообще с катушек слетел. Зато Шастун видел результаты. Пусть Попов, как последняя сволочь, и издевается над ним, но в отличие от своих однокурсников, мальчишка замечает свое явное превосходство. Есть куча элементов, которые он выполняет в разы лучше остальных. Да, многие учителя ставят подростка в пример каждому, но Арсений Сергеевич не даёт долго наслаждаться своим триумфом: потом, вечером, он будет делать замечания по любому поводу и без. То нога не слишком прямая, то прыжок слишком низкий, то звук скольжения ему не понравится… в общем, весело было Антону. И настроение у него менялось три раза в день: сначала херовое, потому что утро, «зарядка», после которой сдохнуть хочется, потом настроение улучшается, потому что Шастун был хорошим учеником и классно танцевал, а потом падало под плинтус после очередной тренировки с Поповым. Но, в целом, жить можно. Наверное. — Где тебя черт носит, а? — недовольно буркнул парень, глядя на своего блондинистого друга. — Я тебя уже час тут жду. Быстрее нельзя трусы натягивать? — Очень смешно. Я вообще-то пять минут собирался. Не то, что некоторые, — он окинул Антона взглядом, явно намекая на его, достаточно опрятного вида одежду. — Выглядишь так, будто не зубы чистить идёшь, а на собеседование. — Бортник тяжело вздохнул, глядя на свои побитые жизнью спортивки. — Ага. Но если я в лосинах и футболке до… э-э-э… середины бедра приду на собеседование, то меня возьмут, в лучшем случае, на работу дворником, — трагично-саркастично выдал Антон, в сотый раз закатывая глаза. Ну вот реально. Стоять по утрам в очереди… Что может быть хуже? Неужели нельзя было чисто по-христиански поставить три или четыре ванные комнаты? Это что, так сложно? — Ну, не преувеличивай, Тох, — Лева пихнул своего соседа по комнате в плечо, тем самым пытаясь подбодрить унывающего подростка. — А вот буду, — после этих слов Антон зевнул. Было видно, что к концу недели он явно подзадолбался (и это мягко сказано), а до выходных ему ещё как до Китая, ибо пока Шастун не попляшет на парочке концертов и каких-то идиотских конкурсах (и было бы неплохо поучаствовать на олимпиаде), то пойдёт он нахер с такой просьбой. — В воскресенье меня Арсений потащит на лёд. На весь день. А оно уже послезавтра, — Антону бы исчезнуть, прыгнуть с моста и застрелиться, но от судьбы не уйдёшь, а от Попова — тем паче, поэтому, выбирать не приходится. И вот, минут через пять, очередь перед парнями сокращается и они наконец идут в ванную, чтобы почистить зубы и освежиться после шести часов сна. Далее в расписании — пробежка. Ну что. Погнали, товарищи. Детей выводят в спортивный зал, заставляют бегать по двадцать кругов, потом силовые и уже через сорок минут после начала этих адских мук, умирающие подростки еле тащатся на завтрак. Но и тут легче не становится. Гребаная овсянка, на которой Антон стремительно начал худеть. Хотя, может быть, это не в ней дело, а в том, что ему проще посидеть потупить в стену минут двадцать и пойти на очередную экзекуцию, нежели потащить свою пятую точку на обед. Но овсянка на воде — это зло. И несогласных с этим утверждением было мало. Повара в интернате совершенно не умеют её варить. Поэтому, каша получается безвкусной, кажется, даже сырой. Ни соли, ни сахара, ни вкуса крупы не чувствуется. Что совсем не радует. Ну вот вообще. Антон бы рад послать в жопу и поваров, и преподавателей, и всех тех, кто заставляет его есть эту дрисню, но, увы, он вряд ли ещё поест сегодня. А упасть в обморок перед Арсением — себе дороже. Кто знает, что в голове у этого человека? После завтрака, уже в восемь тридцать утра, детей ведут на школьные уроки. Благо, их обычно по четыре-пять (максимум, шесть) штук ещё и не задаётся ничего «на дом», ибо тогда Антон получал бы одни двойки, за невыполненную домашку. Реально, он тут пришёл побеждать, а не физику зубрить. Но от этого легче не становилось. И после уроков Антон топал на очередную тренировку, которая начиналась ровно в час дня. Он спокойно катался со всеми, вырисовывая на почти белой поверхности льда плавные линии. Мальчишка спиной чувствовал этот вечно недовольный, холодный взгляд голубых глаз. А Арсений тем временем запоминал каждый недочёт, любую, даже самую малую оплошность и вечером заставлял Антона оттачивать каждое неверное движение. Но пока мальчишка только танцует, Попов тактично постукивает указкой о бортик. Правда, не всегда может удержаться, чтобы не высказать какое-либо замечания тренирующемуся подростку. Никто не мог понять, как этот человек умудрялся быть таким… постоянно ледяным. И делал таким Антона. Ведь правда: подросток ни с кем, кроме Лёвы и преподавателей, не общался. Ни с одним живым человеком. Хотя раньше, когда у него было больше времени, то он мог перекинуться парой фраз со своими одногруппниками. А потом… стало как-то не до этого, если честно. Хотя жители интерната иногда и общались с ним на разминке или завтраке. На тренировке парень пытается показать себя с лучшей стороны: каждое движение становится более плавным, техника точной, а внутри загорается огонёк уверенности. Но только до тех пор, пока Арсений Сергеевич не надевает коньки и не выходит на лёд. — И что это было? Ты забываешься, мальчик мой, — чётко, в умеренном темпе, проговорил Попов, глядя на своего поникшего ученика. — Ты — надежда страны и позволяешь себе такое? Ещё раз. И чтобы без самозабвения, — Антон вяло кивает, пытается отдышаться, ибо умереть на глазах Арсения не хочется. Гордость не позволяет. Парень снова поднимает руки вверх, образуя что-то наподобие кольца и, набрав в лёгкие побольше воздуха, начинает очередной прогон короткой программы. Снова этот прокат, эти чёртовы аксели, тулупы… Но надо. А если надо — значит надо. — Нет. Ещё раз, — Арсений завёл свои руки за спину, все ещё монотонно постукивая по рукам указкой. — Мне не нравится прыжок. Какой-то неестественный, кривой, — резюмирует он, наблюдая за уставшим подростком. — А ещё скоро выступление. И ты собираешься это показывать людям, которые платят за просмотр твоих программ бешеные деньги? — мужчина подъехал ближе к стройному телу и остановился сбоку от него. Антон резко почувствовал, как по прохладной, немного влажной спине почувствовалась неприятная, жгучая боль. — Арсений Сергеевич, за что? — поинтересовался мальчишка, попутно выпрямляясь. — За твою кривую спину. Где осанка? Я столько лет выращиваю из тебя короля, а ты сутулишься? — взгляд преподавателя становился только строже с каждой секундой. Причём на столько, что кажется, Арсений, впервые за всю свою жизнь, накричит на измученного подростка. Но нет. Попов знает, что спокойный тон куда сильнее давит на психику, заставляет верить в свою беспомощность и подчиняться этому ровному, уверенному голосу. — Ещё раз. Но для начала покажи мне ещё раз тройной аксель и дорожку шагов, — голубые глаза были наполовину прикрыты. Из-за разницы в росте, но даже через половину и без того достаточно узкого разреза глаз, Антон почувствовал все это отвращение к ситуации. И он повторяет. Как можно лучше, чтобы показать этому индюку все, на что способен. Только вот забывает, что невозможно как-то впечатлить этого человека. Если он вообще таковым является, в чем все сомневались. — Сойдёт. А теперь иди на обед. Даю тебе двадцать минут и жду снова здесь. Всё понятно? — и, приняв неуверенный кивок за согласие, с чистой совестью направился на выход с катка.***
Вообще, у Арсения много кто хотел учиться, ведь вся страна знала мужчину как крутого фигуриста и не менее крутого тренера. А когда он стал тренировать Шастуна, то и вовсе поползли слухи, что мужчина открыл набор в свою группу. Которой, к слову, не было. И много кто пытался выпендриваться перед Поповым, делая красивые и ровные, по их мнению, прыжки. Но мужчине не нравился никто. Все эти псевдо-таланты разжигали в Арсении какую-то неприязнь к своим персонам. И уж точно все эти люди не сравнятся с Антоном. Но Шастун не должен об этом знать. Потому что зазвездится ещё и всё — капец. Поэтому своим холодом Арсений усмирял мальчишку. И это даёт свои плоды — на каждом прогоне Антон катается ещё лучше, почти идеально, все тренеры, врачи и в целом персонал, им восхищаются, ведь в его танце столько, казалось бы, живых эмоций, а шикарная техника выражает этот невероятный талант. Но только Арсений и сам Шастун знают, что всё это — годы тренировок и актёрское мастерство. Наверное, Попов не взял себе ещё учеников, чтобы создать группу по одной простой причине: вкладывать в каждого столько же, сколько в Антона – не хватит жизни и сил. А делать как-то иначе, мужчина не умеет.***
К сожалению, двадцать минут проходят как мгновение и вот, Антон снова в гримёрке. Только сейчас придётся надеть на себя чёрный, обтягивающий костюм с кучей страз, украшений, чёрных и белых пайеток и перчатки. На кой черт они ему — неизвестно, но так надо. Но в сам «костюм», входит ещё и макияж. И Антон вот не знал, что из этого хуже — куча кремов, теней, туши и прочей лабуды или обтягивающий костюм и стринги. Но ни то, ни другое ему явно не нравилось. — Мне тебя до утра ждать или что? Ты там уснул? — снова начал предъявлять претензии Арсений, как только увидел выходящего подростка. — Извините, Арсений Сергеевич. Макияж долго рисовали, — спокойно вторил ему мальчишка, выходя на лёд. — Стой, — Попов взял того за руку, заставляя замереть на месте. — В целом, мне нравится твой внешний вид. Только вот тени слишком тёмные. Иди, — он кивнул головой в сторону льда и подошёл ближе к бортику, включая на телефоне музыку. Антон плавно двигается, с особой изящностью выводя каждое движение, стараясь угодить мужчине, несмотря на то, что оба знают, что Арсений никогда его не похвалит. Обидно? Безумно. Но вместе с этим парень понимает, что выбери он кого-нибудь более демократичного, то ничего бы не вышло. А так, Шастун знаменит и может многое себе в этой жизни позволить. Но…есть такой человек, как родной, любимый Арсений, который слал далеко и надолго хотелки своего ученика. — Откуда у тебя руки растут? А ноги? Почему так криво выполнил дорожку шагов? Ты думаешь, что все слепые и не заметят халтуры? Ошибаешься, мой дорогой, — Попов на пару секунд прикрыл глаза, выдохнул и будничным голосом снова произнёс. — Ещё раз. Сделаешь хорошо — пойдёшь отдыхать. Нет? Так нет. Будешь опять до пяти утра тут отплясывать, — и оба знают, что такое может произойти. Ибо уже так было и так может быть. Но Антона такой расклад не радует, потому он выполняет все на высшем уровне и, получив более-менее одобрительный взгляд Арсения, идёт на трибуну. — В шесть, после ужина, жду тебя в таком же виде. Но в танцевальном зале, — Попов взял в руки указку и спокойно ретировался из холодного помещения. — Ну… у меня есть полтора часа... удивительно, — улыбнулся своим мыслям подросток и поспешил пойти в сторону гримерок.