***
Некоторое время спустя неожиданно вырубило интернет. Оказалось, что автоплатёж не прошёл, потому что на счету не хватило средств. Илья воспринял это событие флегматично. Деньги ещё оставались. Нужно было только сгонять закинуть на карту. Затем не прошла оплата связи на телефоне. Это уже показалось забавным. Илья стал отрезан от мира даже виртуально. «Так мне и надо», — подумал он со злорадством и продолжил ничего с этим не делать. Но всплеск мрачного торжества быстро прошёл. Илья ощущал себя плесенью, постепенно прорастающей в матрас — бесчувственной и полуживой. С того момента, как он неудачно сходил в аптеку, прошло чуть больше недели. На улицу он так и не вышел. Подъел всё, что было. Дошло даже до оставшихся ещё от старого отца дяди Антона бульонных кубиков. Илья продержался на них ещё пару дней, заваривая в стакане пустым бульоном. Потом стало совсем туго. Моральных сил что-то делать не осталось. Илья принял как неизбежное, что больше из квартиры не выйдет.***
Кто-то снаружи не унимался, всё звонил и звонил. Илья сначала ждал, что этот кто-то заскучает и уйдёт. Но вместо этого он принялся ещё и стучать. Какой-то ненормальный, псих, полудурочный. А что, если пожар? «Хоть бы, хоть бы», — подумал Илья с намерением в таком случае лежать дальше. Но гарью не пахло, а психованный гость продолжал долбиться. Илья спустил ноги на пол и поднялся. В дверном глазке зеленела рожа дяди Антона. Илья никак не ожидал его здесь увидеть: дядя Антон никогда не приезжал без звонка. И он, должно быть, звонил… Илья попытался вспомнить, когда последний раз видел свой телефон, и не смог. Вблизи дядя Антон выглядел крайне взволнованным: лицо было красным, и в куртке он явно успел взопреть. — Слава богу! — воскликнул он. — Почему ты не открываешь? Почему ты не отвечаешь на звонки? Илья попятился, пропуская его внутрь квартиры. — Мать ужасно испугалась. Четыре дня до тебя дозвониться не можем. — Да-а, я… понимаете… — начал Илья, но почти сразу же сдулся и замолчал. Дядя Антон, немного пришедший в себя от того, что Илья нашёлся, а не валяется где-нибудь в лесополосе расчленённый, присмотрелся к нему повнимательнее. Илья машинально попытался прикрыть пятна на животе грязной футболки. Впрочем, едва ли это чем-то могло помочь в этой ситуации. Выглядел он, должно быть, ужасно, к тому же наверняка вонял. — Ты болеешь, что ли? — забеспокоился дядя Антон. — Ты чего худой такой стал? Илья пожал плечами и слабо улыбнулся. Потом шмыгнул носом. — Да. — Что у тебя? Какой-нибудь грипп? — Да, грипп, — медленно, делая над собой усилие, заговорил Илья. — На работе сейчас все болеют. Я поэтому не брал, телефон разрядился, наверное. Три дня температурил, сейчас только полегче стало. Извините. Стоять было тяжело. Илья надеялся, что дядя Антон с минуты на минуту уйдёт и он сможет вернуться в комнату. — Ты нас напугал. Вот, я даже приехал. — Дядя Антон развёл руками, очерчивая собственное тело, как бы демонстрируя факт своего физического присутствия. — Извините, — повторил Илья. — Позвони матери, пожалуйста, как только телефон включишь. Или нет, хочешь, я сейчас ей наберу, вы поговорите. — Дядя Антон полез в карманы за телефоном. — Да нет, нет, — замотал головой Илья. — Не надо, это надолго, я попозже лучше ей сам наберу. Вы напишите просто… Дядя Антон уже что-то писал, подслеповато сощурившись и держа телефон на максимальном отдалении от лица. Какое-то время они оба молчали. Не отрываясь от дела, дядя Антон принюхался. — Чем у тебя здесь воняет? — Да-а… там это… — Дядя Антон всё равно не слушал, так что Илья не стал договаривать. — Всё, я твоей матери сообщил. Иди телефон ставь на зарядку. И это, Илья, нужно что? Какая-нибудь помощь? У тебя есть лекарства? Денег, может? Илья слабо улыбнулся и покачал головой. — Да нет, дядя Антон, вы чего, вы не волнуйтесь, всё путём, всё есть. Я уже выздоравливаю. Нормально, скоро оклемаюсь. Дядя Антон смотрел с недоверием и, казалось, даже с лёгкой обидой. — Вы лучше идите, а то заразитесь ещё, будет неловко, — поторопил его Илья. Тот, поколебавшись, нехотя шагнул к двери и принялся застёгивать куртку. — Всё нормально, простите. — Ладно. И слушай, не стесняйся просить, если вдруг что-то надо там. Мы с матерью всегда рады, ты же знаешь, — с новой горячностью заговорил дядя Антон. — Знаю, — не поверил Илья. — Ну всё, хорошо. Давай, выздоравливай. Дядя Антон шагнул за порог, и Илья закрыл за ним дверь.***
Мать вспомнила про него не случайно — вскоре Илья это выяснил. Пока телефон был выключен, кто-то кинул ему на счёт пятихатку. Связь была восстановлена, но, прежде чем начать выяснять, что происходит, Илье первым делом пришлось говорить с матерью. Хорошо, что ей почти не требовалось, чтобы он участвовал в разговоре. Почти полчаса он слушал её вздохи и причитания, относившиеся к нему и его жизни только в первые секунд тридцать. Дальше началась хуйня про больные глаза, про поликлиники, про ёбаных мамкиных сестёр, которые что-то там опять плетут за её спиной, — обычная рутина. И только уже в самом конце разговора всплыл вдруг некий надоумивший её вспомнить об Илье друг. — Что за друг? — вклинился в материн словесный поток Илья. — Ой, не знаю, представился Михаилом Геннадьевичем. По голосу представительный такой. Приятный такой голос у него. Я спрашиваю, вы где работаете с таким голосом, наверное, сказки на радио рассказываете? Ха-ха-ха… Кумаков, понял Илья. Кумаков, как выяснилось, уже несколько дней виртуально его домогался. Он не только позвонил его матери, но и написал нескольким общим знакомым, с которыми Илья близких дел не имел и уж тем более не хотел, чтобы они были в курсе каких-либо его проблем. Знакомые эти — Илья периодически именовал их про себя мразями и блядями — теперь интересовались, что же случилось. От всего этого Илья пришёл в тихое бешенство. Отвечать никому он не стал, а вслед за матерью набрал Кумакова. — О-о, явился. Свет очей моих. А мы уже изволили заволноваться, куда подевали вашу сиятельную персону. — Откуда у тебя телефон моей матери? Илья был уверен, что Кумакову его не давал и никогда, ни при каких обстоятельствах не дал бы. Кумаков начал было что-то вякать в ответ, но Илья перебил его. — Я не твоя тёлочка, чтоб ты меня пас и лез в мой телефон без моего ведома. Занимайся этой хуйнёй в своих ебанутых припизднутых отношениях и никогда больше не смей звонить моей матери. Договорив, Илья повесил трубку и занёс Кумакова в чёрный список. Однако Кумаков не был бы Кумаковым, если бы на этом успокоился. Едва ли его можно было отпугнуть подобными пустяками. Он дал Илье пару дней, чтоб остыл, и позвонил снова уже с чьего-то чужого номера. Илья лежал, с полной самоотдачей погрузившись в мысли о смерти. Было пять вечера, а он проснулся дай бог как полчаса. Тем не менее ужасно хотелось заснуть обратно. — Послушай, дорогой мой, — начал Кумаков, когда Илья отозвался. — Я понимаю, почему ты разгневан. Я сожалею, что пришлось прибегнуть к таким экстренным мерам. Но подумай сам, ситуации разные бывают, нужно знать, с кем связаться, если вдруг что-то происходит. Я всегда стараюсь иметь контакты родственников моих близких друзей… Илья вяло подумал, что при таком раскладе Кумаков имеет все шансы вписаться на его похороны. — Я глянул, увидел, что ты уже недели две не заходил никуда. Я набрал — «телефон абонента выключен или вне действия сети». Ну, окей. Я набрал попозже. Потом ещё. Звоню на следующий день. Та же шляпа. Думаю, уехал ты куда-то дикарём, что ли? Но на дворе вроде не май месяц, холодновато в лесу. Я подождал ещё. Потом думаю, дай-ка я наберу его матушке на всякий пожарный, вдруг случилось что, вдруг в больницу попал? Илюш, ну не обижайся. Я же волновался за тебя. Разблокируешь меня, а? — Хорошо, — сказал Илья. — Что-то ещё? — Ну чего ты такой противный, — заныл Кумаков. — Я соскучился. Хотел заскочить к тебе потусоваться вместе. Я неделю в Москве… Илья представил, как Кумаков приходит и видит всю эту зловонную свалку, видит его самого посреди свалки — тощего и заросшего. Не то чтобы Кумакова можно таким напугать. Дело даже не в этом, плевать, Илья просто не хотел никого видеть. — Не, не получится, — перебил Илья. Кумаков заткнулся и засопел. — Почему? — спросил он настороженно. Сочинять что-либо было лень. — Просто не получится. — Мне не нравится твой голос. Илья издал смешок. — Ты почему пропадал-то? — продолжил допытываться Кумаков. — Расскажи доктору Кумакову, где болит. Я уверен, мы найдём нужную пилюлю. Мне тут один знакомый такую штуку прикольную подогнал, я уверен, что ты заценишь. Ну, Илюша, соглашайся, не пожалеешь. — Не, извини, — сказал Илья и отключился. Он хотел остаться один.***
Кумаков припёрся на следующий день, и не впустить его не получилось. Он вошёл, принеся с собой запах сигарет и новой кожаной куртки, разделся и снял свои начищенные ботинки под траурное молчание Ильи. Сперва он оглядел его самого, улыбнулся и одобрительно крякнул: — Хорош! Затем самовольно нашёл себе тапочки, отряхнул ноги от сора и пошёл оценивать обстановку. Илья, поколебавшись, идти за ним или нет, вернулся в спальню и лёг, оставив ноги на полу. Из коридора доносилась какая-то возня: зашумела вода, потом что-то упало и покатилось, периодически раздавались невнятные восторженные звуки. Илья прикрыл глаза. От того, что столько дней не ел, было очень плохо. Развеселившийся Кумаков прискакал в комнату. — Вот это я понимаю, вот это по-нашему! — воскликнул он, потрясая в воздухе кулаком. — Ты прям как я в две тысячи восьмом. Мы жестко долбили с моей девушкой, потом она меня кинула, уйдя к какому-то жирному вонючему брюзге, а я две недели долбил в одиночку и плакал. Квартиру тогда разъебал в хлам. Матушка после этого меня и выселила. — Ты делал всё это при матушке? — спросил Илья. — Нет, ну нет, конечно. Это бабушкина квартира была. Маменька с папенькой сейчас её сдают. А я, сын порока, теперь сам по себе. Илья хмыкнул. Кумаков подошёл ближе и поправил очки, взглянул сквозь них на Илью с прищуром, будто в лупу. — Илюша совсем загрустил, я смотрю, да? Что случилось? Илья пожал плечами. Рассказывать про Диану было стыдно. Даже сама мысль об этом ощущалась нестерпимой. Да и в целом не то чтобы именно в ней было дело. Диана подвернулась случайно, стала лишь предлогом. Илья был отчего-то уверен, что и без неё оказался бы в той точке пространства, в которой находился сейчас. — Да ничего, — сказал он. — Ничего-ничего? Прям-таки ничего? — мурлыкнул Кумаков. — Ничего-ничего. — А с руками у нас что? Илья поднял руки. Болячки зажили и сейчас выглядели куда лучше, чем пару недель назад, но всё ещё мало походили на нормальную кожу, даже на ту кожу, что обычно у него в этом месте была. — Упал. — Упал, очнулся, гипс? Мне-то не пизди. И давно ты так? — Сложно сказать. Кумаков прошёлся по комнате, переступая через валяющуюся на полу одежду, зачем-то, отодвинув занавеску, выглянул в окно. Повздыхал. Забрал от стола стул и вместе с ним вернулся к Илье. Сел, толкнув голенью его колено. — Да-а, — протянул он, — совсем загрустил Илюша, загрустил. Ну и почему мы ничего не делаем? — А что делать? — Ой, как будто ты не знаешь. Дурочку из себя не строй. Не хочешь в стационар лечь? Одна моя знакомая психиатрша работает в НЦПЗ. Полечат тебя там. Понаблюдают. Будешь под присмотром врачей. Питание бесплатное опять же. Илья слабо улыбнулся. Вопрос с психушками он уже изучил как раз незадолго до того, как интернет совсем отрубило. — Не, спасибо. Я прочёл отзывы. Удовольствие на три звезды из десяти. — Ну а ещё поваляешься — будет ноль из десяти. Не хочешь? — Кумаков поднял брови. — Да уже поебать как-то, — отмахнулся Илья. Кумаков пожевал губу, ещё раз окинул комнату взглядом и решил: — Ладно, пойдём покурим для начала, для разгоночки. Он встал и протянул Илье руку. — Я, кажется, бросил. — Значит, дорогой мой, пора начинать. От сигареты его затошнило. Пол под ногами поехал вниз, словно он оказался в проваливающемся в шахту лифте. Илья сполз на ступеньки и сложился втрое, уронил голову на руки, оставив торчать наотмашь зажатую между пальцев сигарету. — Что, плохо? — спросил Кумаков. — Бля, — коротко отозвался Илья. — Ща поесть закажем. Я там глянул, у тебя голяк полный. — Кумаков углубился в свой телефон: — Курица или рыба? Илья представил: какая-то курица, какая-то рыба, что за бред? Какой вообще во всём этом смысл? Он внезапно озверел. — Бля, да зачем? — Не хочешь курицу и рыбу? — по-тупому спросил Кумаков, вопросительно вздёрнув брови. — Блядь, да при чём тут это вообще? Я подыхаю, на хуй. — Ну? — Брови Кумакова полезли ещё выше. — Я и говорю, курица или рыба. Пожрать надо. — Ты не понимаешь, да? Кумаков опустил взгляд и опять забегал пальцем по экрану. — М-м, нет, пока не понимаю. Объясни. — Ну хорошо. — Илья упёрся локтями в колени и заговорил: — Вот мы сейчас с тобой пожрём, да? Посидим чё-то, то, сё. Ты уедешь. Но что дальше? Начнётся следующий день, который надо будет забить какими-то делами, посуду там мыть, говорить с кем-то, делать что-то, короче, придумывать себе какие-то ебучие занятия, не потому что хочется, а просто чтобы не сойти с ума. И вот чтобы что? Ради чего? Я не понимаю, зачем это всё надо. Мне всё это отвратительно, блядь. Ненавижу чистить зубы, ненавижу всю эту хуйню ёбаную, каждый блядский миг жизни… Просто на хуй я вообще живу? Чтобы что? Чтобы ещё раз с тобой упороться в попытках отвлечься? Чтобы ещё раз сходить в магазин, оплатить проезд на метро? И типа это всё? Это всё, что может предложить мне моя жизнь? Какое-то тупое говно? — Нет, Илюша, Илюша. — Кумаков, не отрываясь от телефона, со снисходительным видом выставил палец вверх. — Ты забываешь о главном смысле человеческого бытия. — Ты про кайфушки? А на хуя? Тебе самому ещё не надоело? И я ведь, знаешь, — спохватился Илья, — я понимаю, в чём дело. Это всё не просто так. Это же не жизнь такая вообще. Это же я сам такой. Я это прекрасно понимаю. Проблема во мне. Но что мне сделать-то? Мне никуда от самого себя не деться. Я центр этого мира, только я. И всё вокруг говно только потому, что я сам говно. Я это вижу, я всё это прекрасно осознаю, но никак не могу изменить. Какая-то безысходность ёбаная. Я в аду, просто потому что я сам себе его сделал. И никаких смыслов не появится, потому что у меня самого их нет. Никакого спасения не будет. Кумаков выпятил губы уточкой. — Ну-у, понимаешь, то, что ты сейчас рассказываешь, это классический спич, характерный для депрессивного расстройства. Это болезнь думает за тебя. — Какая, в жопу, болезнь? Ты не понимаешь, что дело именно в этом? Проблема в том, что всё так работает. — Тебе кажется, что так работает, потому что эндорфинчики в мозгу не вырабатываются, вот тебя и кроет на разные темы. Это всё химия. И химию надо поправить, подлечиться, и тогда солнышко снова запоёт, цветочки запляшут, и мы вместе побежим гулять по радуге. И кайфушки снова станут кайфушными, и жить захочется. — Зачем? Чтобы что? — упёрся Илья. — Да низачем. Просто по приколу. Жизнь нужна для разнообразных эгоистических удовольствий. Это всё. Не надо усложнять. — Меня это не устраивает. — Тебя не устраивает, потому что у тебя голова сломалась. А мир прост. Будь проще. Нет мозгов — нет боли. Помнишь? — Нет. Я не могу. Мне это не подходит. Ты не понимаешь. — Да всё я понимаю. — Да нет же. Ты… А, на хуй. Всё. — Илья махнул рукой. Его взяло такое отчаяние. Проблема не в том, что он болен. Проблема в том, что он не может найти, для чего продолжать жить. Ведь имея цель, можно стерпеть практически всё что угодно, любые невзгоды. А если цели нет, то это конец. — Не грузись. — Кумаков ободряюще толкнул его кулаком в плечо. Илья не ободрился. Захотелось послать тупорылого Кумакова в жопу. — Ты просто мерзкий свинский кайфожор, — не выдержал Илья. — Ты как эта мышка из эксперимента, которая нажимала на кнопку, стимулирующую центр удовольствия в мозгу, до тех пор, пока сама себя этим не затрахала. Это твой жизненный выбор — быть такой мышкой? Кумаков закатил глаза. — Друг мой, так устроены все биологические существа. Эксперимент как раз это и подтверждает. Мы все стремимся к удовольствиям. Так задумала матушка природа. — Это бессмысленное свинское существование. Кумаков развёл руками. — Все претензии к господу богу. Илья презрительно скривился, словно Кумаков спорол оскорбительно пошлую чушь. — Нет никакого господа бога, — спокойно сказал он. Кумаков поднял брови. Повисла некоторая пауза. — Очень интересно. С хуя ли? — Да потому что это всё хуйня собачья, — принялся объяснять Илья. — Концепция бога — это просто фантазия, которой человечество себя убаюкивает. Бог нужен для того, чтобы перестать охуевать, что нет никакой справедливости, нет никаких правил, никто за нами не присматривает и не помогает, души нет, спасения нет и нет никакого посмертия. Есть только короткая жизнь на земле, где сильный жрёт слабого, где повсюду только ужас и хаос, в котором нет никакого логического смысла, и это сводит людей с ума! — Вынужден не согласиться, — поднял руку Кумаков, но Илья уже разошёлся. — Нет, ты только вдумайся! И ты поймёшь, что я прав. Стоит только задуматься. — Ты обесцениваешь все достижения человечества. — Ты ведь даже сам не понимаешь, во что веришь, — не унимался Илья. — Я прекрасно знаю, во что я верю. — Да? И во что же? Кумаков сделал рожу кирпичом. — Но я не собираюсь с тобой это обсуждать, когда ты находишься в таком состоянии. Я считаю, это сейчас не целесообразно. — Сука. — Илюша, послушай, всё, что тебе сейчас надо понять… — Он опять вернулся к своей покровительственно-снисходительной интонации. Илью коротнуло. — Не называй меня Илюшей, блядь. — Хорошо-хорошо, просто успокойся и послушай меня. Всё, что тебе сейчас надо понять… — Да ну на хуй, я уже ничего не хочу понимать. Я допонимался. Илья поднялся на ноги и спустился к двери, намереваясь вернуться в квартиру. Кумаков двинулся следом. — Надо заняться своим ментальным здоровьем, — продолжал он нудеть. — У меня есть один очень хороший специалист, лечит сейчас мою матушку. Очень мягко и комфортно. Я дам тебе её номер, съездишь на консультацию, поговоришь. И не надо этого всего. Просто не думай. И всё-таки курица или рыба? Я хочу себе лапшу взять, но не могу выбрать, с каким соусом: устричный слишком жирный, меня от него мутило в прошлый раз, а другие какие-то тухлые все, чесночный вообще залупа конская. Кумаков смачно рыгнул.***
Денег на психиатра, разумеется, уже не осталось — только-только впритык на ближайшие деньки — поесть и оплатить коммуналку. Кумаков подсобил, чем смог, забив Илье холодильник и накачав его чем-то сказочно расслабляющим. «Но много нельзя, — сказал он, когда Илья спросил, что это и есть ли ещё, — от неё зависимость моментальная». Зависимость не хотелось, несмотря на то что всё внутри просило ещё. Илья рассудил, что, если сейчас на что-то подсядет, ему точно кранты. Кумаков пробыл с ним два дня. Они пили пиво, смотрели отстойные новые серии «Южного парка», а в перерывах Кумаков патетично рассуждал об изменах вообще и о своей в частности. Он переспал с какой-то старой подругой в Москве, чтобы разойтись с нынешней девушкой. План, по его представлениям, был хорош, но не сработал, потому что он так и не решился ей об этом сказать, и теперь его душу обуревали сомнения. Он то бросался доказывать, какая его полубывшая тварь и что он поступил правильно и справедливо, ведь она сама изменяла ему не раз и не два, то принимался её жалеть и пускать слезу по их несбыточному счастливому будущему. Илье было абсолютно похуй на всю эту историю. Он, даже если бы захотел, не смог бы сейчас сделать вид, что ему интересно. Но, к счастью, Кумаков и не требовал от него особой включённости. Достаточно было того, что у Ильи открыты глаза. К тому же его односторонний трёп успокаивал. «Кто-то живой рядом», — думал Илья, слушая звук его голоса, и словно грелся в этом присутствии, как впадающая в анабиоз ящерица. К вечеру второго дня Кумаков отбыл, прихватив с собой несколько мешков с мусором. Илья снова остался один. Один на один с хаосом. Требовалось предпринять что-то самоспасительное прямо сейчас, пока эффект от приезда Кумакова совсем не рассосался. И поскольку денег на психиатра не было, пришлось разыграть унизительный козырь: Илья позвонил матери. — Привет, — сказал он, когда мать подняла трубку. — А, Илья, привет-привет! — отозвалась она рассеянно, слышно было, что параллельно чем-то занята. Илья шмыгнул носом и прокашлялся. Надо просто это сказать. Больше всего на свете он не любил её о чём-то просить. И даже не потому, что она отказывала: она не отказывала, — а потому, что после всегда чувствовал себя гнусной тварью, недостойной существования. — Мам, — привлёк её внимание Илья. — Слушай. — Да. На фоне кто-то заголосил, заиграла вдруг трагическая музыка. — Ты телевизор смотришь? — А, да. Сериал показывают. С актёром, этот, как его, ты знаешь. Сейчас я вспомню, погоди, он ещё снимался в том фильме, такая роль у него была… — Мам, слушай. — Домогаров! «Бля», — подумал Илья безнадёжно. — Ну, ты вообще, знаешь, сериал хороший, но вот не люблю я, как они это вот делают, знаешь, когда вот начинается, всегда расстраивает меня. Я так переживаю потом, ну что же вот… — Можно у тебя денег попросить? — выпалил Илья. — …и мне так жалко эту женщину, столько невзгод на неё, — по инерции продолжила говорить мать и лишь потом осеклась. — А? Чего ты говоришь? — Я хочу попросить у тебя денег, — шмыгнув носом, повторил Илья. — Я болел долго, с работой не вышло, сейчас не очень всё. Прости, — добавил он. — А, Илюшенька, конечно-конечно. Господи, что же это, а. Сейчас ходит этот, ну как его, грипп этот. Ой, такая зараза мерзкая, противная, не могу. Денег она перевела в два раза больше, чем он просил. Илья какое-то время внутренне метался — перекинуть половину обратно или нет, но потом, испытывая чувство стыда и вины, всё же не стал. Деньги нужны были позарез.***
Хорошими психиатрами в системе координат Ильи считались люди абсолютно безразличные к проблемам своих пациентов. Илья знал, на что пожаловаться, чтобы выписали нужный рецепт, иногда можно было даже попросить прямым текстом. К одному такому дурачку Илья ходил раза три, с каждым новым визитом присочиняя к своей несуществующей болезни что-нибудь новенькое. Доктор сперва верил, они шутили о какой-то фигне, Илья уходил довольный. Потом, похоже, доктора стало что-то беспокоить. В последнюю встречу он показался Илье несколько напряжённым. Вот-вот соскочит, сообразил он. Илья в принципе знал, какие таблетки могли бы сейчас помочь, но приходить к дурачку и рассказывать историю, кардинально отличающуюся от той, что он насимулировал, и надеяться, что проканает, было глупо. И Илья вспомнил, что в закромах у него остался ещё кое-чей номер — суровой тётки по имени Алёна Игоревна. Илья был у неё лишь раз и посчитал её непригодной для симулянтства. Это была напряжённая пожилая женщина без чувства юмора. В ней ощущалось что-то отталкивающе прокурорское: казалось, начни Илья ей вешать лапшу, и он в следующую же секунду обо всём пожалеет. Однако, поскольку теперь Илье нечего было скрывать и врать он не собирался, ему показалось, что Алёна Игоревна может помочь: прощупает всё содержимое и узрит корень его проблем, сожмёт его в кулаке и скажет, что делать и как жить, чтобы перестать хотеть умереть. Наверное. Был ещё призрачный, обещанный Кумаковым некий мягкий психиатр, но о нём Илья не знал практически ничего и как-то по инерции и из своего физического и морального бессилия выбрал то, что ему было больше известно. Илья списался с Алёной Игоревной в Ватсапе. Она могла принять его в среду. Тем временем шёл вечер пятницы. «Долго», — подумал Илья. Но делать было нечего, и он согласился.***
Кабинет психиатрши находился в жопе — в жилой квартире на другом конце города. Илья добирался с тремя пересадками. Сперва мёрз в вонявшем бомжом вагоне, потом боялся, что случайно, как бы забывшись, шагнёт вниз с платформы, не успев ничего подумать и осознать. Нервничал, а оттого приехал на место заранее. Поблизости подвернулся средней паршивости «Макдоналдс». Илья купил мразотный горький американо в надежде, что он хоть немного взбодрит: ноги совсем не таскали. Держа в одной руке сигарету, а в другой стаканчик, из которого изредка, морщась, прихлёбывал, он отправился во дворы искать нужный дом. Повсюду попадались разворошённые, будто на них совершили налёт, помойки, сновали угрюмые дворники с тёмными лицами. В сумеречной арке, ведущей из одного двора в другой, ворона клевала какую-то мерзость из ошмётков пакета. Илью передёрнуло. Начинало темнеть. К подъезду он подошёл ровно в четыре. Дом был старый — девятиэтажка, облицованная голубой плиткой. Илья набрал домофон. Тот хрипло запиликал, как маленькая сирена скорой помощи. Раз, два, три. На том конце было глухо, звонок сбросился. Илья набрал снова и оглянулся через плечо. К тротуару жались неподвижные автомобили, мимо никто не шёл. Домофон тем временем снова замолк. Илья испытал короткий приступ отчаяния. Всё плохо! Где она может быть? В туалете? Выбежала в магазин? Уснула и не слышит? Или домофон просто сломан? Об этом Алёна Игоревна его не предупреждала. Возможно, забыла. Ну и что? Илья позвонил ещё раз, а когда никто не ответил, отошёл от подъезда, набрал психиатршу и прижал телефон к уху. Пошли гудки, затем включился автоответчик. Илья сбросил и полез за сигаретами. Очень некстати рядом не наблюдалось ни одной лавки, так что пришлось примоститься на огораживающем палисадник заборчике. Он набрал сообщение: «Алёна Игоревна, я подъехал. Звоню, никто не отвечает». Глянул на время. С назначенного прошло едва ли минут пять. «Ничего, — сказал он себе, — ничего». В течение следующего получаса он позвонил ей четыре раза. И только через сорок минут, когда Илья окончательно задубел на холоде, она ему наконец ответила. «Илья, я забыла про вас. Я на дне рождении, не могу говорить», — написала она. «Ни хуя себе, а что, так можно было?» — восхитился Илья. Захотелось сразу позвонить Кумакову и рассказать, чтобы тот поржал. Илья встал. Мимо прошла группа людей с собакой. Собака — упитанный золотистый ретривер — топала рядом со своим человеком, громко дышала и то и дело заглядывала ему в лицо. Человек — тётка лет сорока — смотрел на неё в ответ с такой остервенелой нежностью, с таким обожанием, что Илья, увидев всё это, окончательно охуел. Какая же он крыса безродная, жалкий, никому не нужный выродок, господи, почему он не мог не рождаться? Зачем его держат тут? Для чего это всё? Ёбаная ты пизда, да чтоб ты сдохла там на дне рождения, чтоб тебя какой-нибудь псих зарезал за то, что ты про него забыла. Забыла она, блядь. Забыла. Тварь тупорылая, чтоб тебе хребет переломило, чтоб тебя разорвало… Илья представил, как врывается на день рождения и перерезает психиатрше горло. Все кругом кричат, кровища хлещет фонтаном, психиатрша булькает и сучит руками, кого-то тошнит прямо на праздничный стол. Илья захихикал. Дышалось как-то с трудом. Было понятно, что ещё пара секунд, и он разрыдается посреди улицы. Мразина блядская. Потом Илья представил, как прямо сейчас вызывает себе психовозку. Ждать их ещё минут тридцать минимум. Потом его запихают в приёмное отделение, отберут все вещи и одежду и запрут до тех пор, пока он не сможет убедить всех вокруг, что больше не хочет себя убивать. Лучше так? Или лучше под поезд? Мысль о поезде его немного угомонила, хотя всё внутри и продолжало дрожать. Ладно, в конце концов, он может сделать это в любой момент. Уж на что точно можно рассчитывать, так это на смерть. Потому земля примет всех. И жалких и убогих, и старых и молодых, богатых и бедных, любых. Илья, такой, какой он есть, ей сгодится. Ничего страшного, он сможет. Ничего страшного. Илья уже не знал, что именно он сможет — ещё пожить или оперативно совершить суицид. Однако, вместо того чтобы двинуть к метро, он достал телефон и вызвал такси. А это значило — никаких поездов. Поездка стоила почти два косаря, но Илью это теперь вообще не ебало.***
Кумаков начинал доставать. Вдохновлённый возможностью поспасать кого-то, кроме своей полубывшей девушки, он постоянно теперь его донимал. Он звонил и нёс какую-то околесицу, он писал какую-то околесицу, скидывал научные статьи, которые не читал, и видео, которые не смотрел, в том числе какое-то порно — в общем, спамил как не в себя. Илья уже подумывал снова его заблокировать. Попахивало всё это дело тем самым эйфоретиком, которым Кумаков угостил его накануне. «Наркоман проклятый», — думал Илья. Но вместе с тем неадекватная активность Кумакова создавала тот социальный шум вокруг, благодаря которому перестаёшь чувствовать себя в изоляции. Илья опёрся на него, как на костыль. «Дай мне номер своего психиатра», — попросил он наконец в какой-то момент. Дозрел. С той неудачной поездки к Алёне Игоревне прошло несколько дней, во время которых Илья боролся с мыслями о том, что все психиатры такие же пидорасы и уебаны и смысла обращаться к кому-то другому нет, потому что даже за деньги никто не захочет ему помогать. Да и тем более разве ему на самом деле нужна помощь? Он ведь просто кривляется, он всего лишь жалкий симулянт, он зажрался, это всё от лени, вот если бы работал, как все, был бы нормальным человеком. Какие у него проблемы вообще? Ведь всё в его жизни благополучно: никто его не мучает и не бьёт, никто у него не умер, никаких катастроф, кредитов, проблем с жильём и работой, с семьёй. Что он вообще собирался говорить этой психиатрше? Что он хочет повеситься? Идиот, кретин, придурок. Позорище… Кумаков прислал ему номер, но внутри зудел удар, нанесённый Алёной Игоревной. Казалось, стоит Илье написать этому психиатру, и история повторится. При всей своей фактической незначительности она ощущалась кошмаром, который хочется побыстрее забыть. И теперь всякий раз, когда Илья собирался набрать сообщение, его накрывало — какой-то немотивированный ужас и слёзы, ощущения были такие, словно его вот-вот будут бить. Илья переставал соображать и весь съёживался. Хотелось, только чтобы это прекратилось, и он откладывал телефон и не писал. В общем, его заклинило. «У тебя есть рецепт на какие-нибудь антидепрессанты?» — написал Илья Кумакову чуть позже. «Ну есть. А что случилось? Госпожа Каменицкая тебя бортанула, что ли? Мальчик, ты что притворялся нормальным??!!?!» «Нет. Я до нее не дошел». «Ну так дойди». Илья долго думал, что бы ответить такого, чтоб впечатлить Кумакова, чтоб тот отстал: «нет денег», «я попозже обязательно», «ненавижу психиатров, ёбаные мрази», «я не могу встать с кровати». Кумаков тем временем прислал несколько ссылок, сопроводив последнюю стикером с мерзким мужиком в очках. Мужик показывал два больших пальца и улыбался одним сплошным белым зубом, на заднем плане висела радуга. «Это я, — приписал Кумаков. — Сделал себе стикеры с собой. Смотри какой я красивый». Он отправил ещё несколько штук. «Хочешь, тебе тоже сделаем?» Илья почувствовал, что ужасно устал. Нормальное объяснение, почему он не идёт к психиатру, не формулировалось. «Я устал», — так и набрал он и отправил. Он ни на что не рассчитывал, но эта короткая фраза неожиданно подействовала. «Давай заеду к тебе завтра днём, дам тебе рецепт на одну штуку, тебе понравится, дёшево, как грязь», — написал Кумаков. И Илья, чуть расслабившись, выдохнул.***
Кумаков подогнал ему ебучий З. В том, что он ебучий, Илья убедился довольно быстро. Он привык к побочным эффектам прошлых таблеток: к тремору и общему вялому предбольному состоянию, привык жить в полусне, где все чувства притуплены. К тому, что не сможет нормально спать, он оказался не готов. Свистопляска началась, стоило нарастить дозировку. Илья всё ещё чувствовал себя обесточенным и большую часть суток лежал, но теперь, стоило ему попытаться заснуть, погрузиться в дрёму, как он вздрагивал и просыпался. Он закрывал глаза, чуть расслаблялся, вздрагивал и просыпался. Вздрагивал и просыпался. Вздрагивал и просыпался. Это было мучительно. Спать получалось урывками: два часа тут, три там, в сумме не больше шести-семи за сутки. Перебор. Однако спустя пару недель Илья почувствовал это. Это случилось на кухне. Илья пришёл поставить вариться макароны и выпить водички. На холодильнике попалась затерявшаяся, оставленная Кумаковым конфета в блестящей фольге — халва в шоколаде. Илья взглянул на неё и вдруг услышал внутри слабый отголосок тепла. Ощущение было настолько непохожее на то, что он чувствовал всё это время, настолько контрастное, что Илья расплакался, осознав. Он забыл, каково это, забыл о том, что такое вообще существует. Это было удовольствие. Крошечное и робкое, но оно было. З. работал. А значит, надо терпеть. Через несколько дней он встал и пошёл на работу.***
В декабре всегда много разных предновогодних мероприятий, так что работа попёрла валом. Илья ездил туда, ездил сюда, кругом происходила какая-то неразбериха, снег валил так, что уборщики не справлялись и едва можно было ходить, особенно по узким улочкам центра города. Повсюду что-то пело, светилось, мигало, блестело и обещало хорошую жизнь: вот-вот, скоро, настанет новый год, и тогда заживём. От всего этого мутило. Илья не верил и старался об этом даже не думать, потому что мысли о будущем триггерили больше других. Его задача на ближайшее время была проста: есть, спать, мыться, ходить на работу. Всё. Что-то из этого получилось — уже прекрасно. Тридцать первого они с парнями скатались в три места подряд. Илья вернулся домой глубоко в ночи, накуренный и с каким-то мешком от девушки Фина Люды. Новый год уже наступил. Где-то в районе футбольного поля хлопали фейерверки, серо-бордовое небо лениво и уже как бы устало вздрагивало вспышками, где-то поблизости истерически лаял напуганный чей-то пёс. Илья остановился у подъезда и закурил, спрятавшись в капюшон поглубже. В слишком лёгкой для зимы куртке было холодно, он давно замёрз, но практически не замечал этого. Мимо, волоча за собой шлейф смрадной музыки, прошла пьяненькая компашка. Затем кто-то выскочил из подъезда, мелькнуло смутно знакомое лицо под фиолетовой шапкой, но вспомнить, с какого этажа эта тётка, Илья не смог. Он подумал вдруг о Диане. Что она сейчас делает? Может, уехала справлять к родственникам и спит сейчас на каком-нибудь неудобном диване? Или не спит, а они вместе смотрят телевизор и пьют? В его воображении возникли какие-то гипотетические родственники, усреднённые образы, однако тут он вдруг вспомнил, что вообще-то кое-что знает о настоящих Дианиных родственниках. Была же эта стрёмная мамаша, с которой Диана сралась по телефону. Точно. Был вроде какой-то брат. Хрен знает, что за хуй и в каких они отношениях. Тамара Алексеевна мертва, царствие ей небесное. Больше никто особо, кажется, не упоминался. Но ведь наверняка там есть и какой-то отец? При мысли об отце Илья забеспокоился. Стало как-то мутно, тяжело. Он зашмыгал носом, сморгнул и попытался затянуться потухшим бычком. Нет, Диана дома, одна, это понятно. Он уронил бычок в засыпанную снегом урну и полез в рюкзак за Людиным свёртком. Диана открыла после третьего звонка. Илья запоздало понял, что не решил, что говорить, и просто завис, не справившись с тем, что события развиваются так стремительно. Чтобы как-то себя подстегнуть, он замычал, словно вот-вот что-то скажет: главное — начать, дальше поедет само. Однако само почему-то не ехало. Диана молчала тоже. Илья, как она отворила, почти сразу воткнулся глазами куда-то ей в живот. Живот был под майкой, сверху майки халат — выдранная местами махра, поверх всего этого лежали руки с длинными, странно обстриженными ногтями: все разной длины. Илья осознал, что ведёт себя не так, как планировал, и поднял голову. Диана смотрела на него поплывшим тоскливым взглядом барышень с полотен русских классиков живописи. Она была пьяна. Это Илью подбодрило. Он заговорил. — О, Диан, слушай. Диане что-то сразу не понравилось. Она сфокусировала на нём косящие глаза и спросила неприятным голосом: — Чего тебе? Илья поднял Людин мешок. — Я вот. — Он зачем-то кивнул. Диана не поняла. Илья с мучением вздохнул. — Ну, я, знаешь. Это тебе, в общем. Он попытался всучить Диане мешок, но она тормозила, поэтому несколько секунд он просто прижимал мешок к её безвольным рукам. Затем она шевельнулась и всё-таки схватила пакет с непонятной брезгливостью на лице. Илью это немного задело, но он всё равно сказал: — Давай мириться? Подкат был дубовый, насколько это вообще возможно, но в данный момент Илью не смущало совсем ничего. — Я подумал, — заговорил он дальше, воздев лицо к потолку, — мне это надоело, в общем, это всё неправильно, так быть не должно, ведь мы же оба не плохие люди. — Какие люди? Что ты несёшь? Илья опустил голову. Диана была чем-то сильно возмущена. Он протянул руку, чтобы коснуться её плеча и немного утихомирить, однако манёвр не прошёл, Диана отпрянула. — Я ничего плохого не хотел, — честно сказал Илья и шмыгнул носом. — Знаешь что! Хотел, не хотел, ты думаешь, ты просто вот так придёшь и я просто так буду с тобой тут разговаривать? Что, вот просто так? Как будто ничего не случилось? Илью заколдобило. Накатила какая-то мразотная волна то ли страха, то ли тошноты. — Прости, Диан, прости, пожалуйста, — запричитал он. — Честно, я не хотел. Правда. Показалось, если повторит это пятьсот раз, то сработает, всё между ними станет нормально, и тогда снова… Что именно снова, Илья понятия не имел, но ощущение неправильности ситуации было невыносимо. Она сейчас опять его оттолкнёт. Он не может наладить отношения, опять, он не может, какой же он идиот, тупица, придурок… — Я никогда тебя не прощу! — рявкнула Диана со слезами в голосе и швырнула Людиным свёртком Илье в голову. Попало по лбу и немного в глаз. Илья запоздало закрылся руками. Из мешка по полу разлетелись конфеты в блестящих обёртках. Диана, окинув их и Илью гневным взглядом, с силой захлопнула дверь квартиры. Щёлкнул замок. Приглушённо с той стороны раздались звуки, похожие на рыдания. — А-а, — выдохнул Илья, а потом взвыл. Из носа потекло, из глаз непроизвольно тоже. Утирая лицо рукавом, он опустился на корточки и принялся торопливо собирать конфеты обратно в пакет. На пол с его ботинок натекла грязная лужа, и казалось, если всё быстро собрать, конфеты ещё можно спасти. Однако они уже стали грязными, как и его руки. А ведь хорошие конфеты, хорошие. Их почему-то стало особенно жаль. Илья остановился и бросил конфеты на пол. Всё бесполезно. Затем спохватился и принялся собирать их обратно. Поднялся на ноги и полез за ключами. Кухня всё ещё оставалась зоной заражения, поэтому как был, прямо в ботинках и куртке, он прошёл в ванную и щёлкнул клавишей. Раздался хлопок. Свет на мгновение вспыхнул и тут же погас — Илья успел заметить лишь быстро потухшую, нырнувшую вниз искру: лампочка взорвалась. Илья постоял. Пощёлкал без толку выключателем. Ничего не изменилось. Вторая лампочка, работавшая от соседней клавиши, не загоралась тоже. Это уже вызывало подозрения. Илья выглянул в коридор. В коридоре стояла кромешная тьма, хотя пару секунд назад жёлтый стакан-абажур под потолком ещё светился. Илья с мучением выдохнул. Он поплёлся в комнату и надавил ботинком на кнопку-выключатель от торшера, валявшуюся на полу. Бумажная труба мягко зажглась. «Выбило верхний контур», — понял Илья. Однако решать эту проблему сейчас не было совершенно никаких сил. Он сходил обратно, запер дверь, стащил ботинки и, не раздеваясь, присел на край незастеленного дивана. Давно пора было менять бельё, давно пора было прибраться. Давно пора было помыть посуду, помыть пол, постирать вещи. «Ёбаный, блядь, боже», — подумал Илья и вытащил из внутреннего кармана куртки зиплок от Фина. Катастрофически требовалось догнаться, чтобы окончательно не свихнуться за эту блядскую ночь.***
Ближе к утру ему приснился коротенький сон про чьи-то похороны. Илья стоял возле могилы рядом с каким-то незнакомым долговязым парнем и не понимал, кто он и что тут делает. Вокруг толпились какие-то люди, никто его не видел и не замечал. Потом принесли гроб. «Папа?» — подумал Илья и проснулся. В квартире стояла тишина. Тишина же густо сочилась сквозь окно с улицы. Илья кое-как поднялся и, прошаркав по полу, прильнул к холодному оконному стеклу. Рассвет еле-еле разгорался, как фонарь с почти сдохшей батарейкой. Казалось, ещё немного, и солнце, спрятанное за пеленой облаков, не выдержит собственной тяжести и закатится обратно. Ночью шёл снег, и внизу под окнами был хорошо виден никем не хоженный тротуар. Улица и детская площадка пустовали. Тихо с шелестом во двор вкатилось такси и встало у подъезда. Илья шмыгнул носом. Ужасно хотелось жрать, а ещё проспать подряд часов двадцать. Проснуться где-нибудь в другой жизни, где всё уже наладилось и стало хорошо. Где-нибудь ведь такое бывает? В какой-то параллельной вселенной. Ну конечно. Илья шмыгнул носом и пошёл пить свои пыточные антидепрессанты. В холодильнике он ничего не нашёл, за исключением двух сморщившихся морковок и окаменевших остатков лаваша в пакете. На полках попадалась только какая-то слабопитательная сладкая дрянь, которую бессмысленно было в себя закидывать: парой ложек мёда или варенья не наешься. А хотелось прямо конкретно так напихаться. Илья нашёл остатки унылой овсяной каши в коробке. В целом сгодится. Однако её не в чем было варить. Он оглядел окружающее пространство: запруженную раковину, покрывшиеся налётом сморщенной белой плесени кастрюли, забрызганную подгорелую плиту и горы тарелок и мисок сверху. На плите среди прочего стоял маленький алюминиевый ковшик — не такой засранный, как всё остальное, в последний раз Илья варил в нём макароны. Он ухватился за ковшик и уже дёрнулся к ванной, как вдруг вспомнил, что света там теперь нет. Рука его вместе с ковшиком сама собой опустилась. Накатило такое бессилие, что даже защипало в глазах. «Я не смогу», — подумал Илья. Он не сможет победить вот это вот всё. Это невозможно. Какое-то время он постоял, задрав голову к потолку и неровно дыша, пытаясь успокоиться. Потом вспомнил про брошенные конфеты. Это вселило некоторую надежду. Пакет нашёлся на полу в прихожей. Илья врубил фонарик на телефоне и пошёл в ванную. Там вытряс конфеты на стиральную машинку и пристроил телефон на раковине. Свет от фонарика неприятно бил по глазам. Илья врубил воду. Телефон сполз и шлёпнулся вверх экраном, стало темно. Илья вернул его обратно. Телефон опасно накренился. Илья, не дыша и стараясь не создавать колебаний воздуха, принялся по одной разворачивать конфеты и промывать их под холодной водой. Конфеты липли к рукам, с них кусками отваливался шоколад, а некоторые норовили совсем размякнуть и полностью смыться в слив. Илья побросал их кое-как на сдёрнутое с трубы полотенце. Видела бы его сейчас его мать — орала бы, как ненормальная. «Надо будет ей, кстати, позвонить», — решил Илья. Потом он лежал в постели, положив себе на грудь сырое, изгвазданное шоколадом и разноцветными слюнями полотенце, медленно жевал, залипал в телефон и старался не прокручивать в голове минувшую встречу с Дианой. Она мелькала перед внутренним взором мучительными короткими слайдами, полными стыда, ярости и обиды. «Ничего, — мысленно подбадривал себя Илья, — ничего». Нужно просто это забыть. Оторвать от себя одним гнусным гнилым куском. Когда он доел, пооблизывал липкие пальцы, потупил в потолок под бормотание из телефона и решил наконец сходить покурить, выяснилось, что сигареты закончились. Пришлось умыться в тусклом свете направленного в потолок фонарика и двигать на улицу. Улица стояла грязная и контуженная. Там, где уже кто-то прошёлся, вперемешку со снегом блестел серпантин, на обочинах валялись какие-то коробки, бутылки. Илья нервно сунул руку в карман за сигаретами и опять обломался, потому что на секунду забыл, что их нет. В «Пятёрочке» за кассой сидела одна-единственная толстая кассирша с прокуренным голосом. Илья насобирал себе хлипкий набор еды, состоявший из кефира, хлеба, яиц, шоколадки и гречки, и встал за двумя пожилыми леди бомжатского вида. Они пробивали, разумеется, только бухло, однако по какой-то необъяснимой причине происходило всё это так медленно. Илья успел заскучать, разглядывая жвачки, сникерсы и презервативы. Леди отчалили, и кассирша обратила на Илью усталые собачьи глаза. Илья сразу попросил сигареты, и после долгого копошения в закрытом на жалюзи ящике выяснилось, что тех, которые он курит, нет. Это почему-то так укололо. Захотелось побросать жратву и свалить. Однако Илья сделал над собой усилие и принялся выяснять, что тогда есть. Кассирша долго рылась и рассеянно отвечала какую-то чушь, слабо соображая, чего Илья от неё хочет. В конце концов он не выдержал. — Можно я сам посмотрю? Мы так никогда не договоримся. — Пожалуйста, — индифферентно отозвалась кассирша. Сигарет не было примерно ни хуя. Пришлось взять блядские тонкие и короткие, как спички. Илья шмыгал носом и бесился, но уходить с пустыми руками не собирался. Пилить до другого магазина предстояло минут пятнадцать, и эти пятнадцать минут без сигарет он не переживёт. Дёрганой походкой шагая по улице, он курил третью подряд, когда вдруг из-за одного из домов показался светящийся зелёный крест. Илья резко затормозил. Ощущение было такое, словно вот именно сейчас нужно сделать что-то решительное. Не дав себе даже полностью сформулировать это намерение, Илья шагнул к аптеке. Когда он вышел, то чувствовал себя абсолютнейшим победителем: фармацевтшу не смутило его опухшее лицо, она даже не спросила, есть ли у Ильи рецепт. Такое в последний раз случалось с ним года четыре назад, если не больше. Это была настоящая пруха. И на волне прухи Илья решил быстро порешать прочие неприятности. В хозяйственном, однако, начались проблемы. Илья не помнил, какой был цоколь у лампочки, которая взорвалась в ванной. Он походил вдоль плотно набитого стеллажа, попытался определить на глаз размеры цоколя по картинке на упаковке. Потом не выдержал и, оглянувшись, нет ли кого поблизости, полез вскрывать одну из коробок. В это же время у него зазвонил телефон. Илья дёрнулся и чуть не выронил лампочку на пол. — Да. — Ты знал, что самец клеща оплодотворяет самок, ещё находясь вместе с ними в утробе матери? — спросил Кумаков. Илья это представил. — Отвратительно. — Ну-у, — протянул Кумаков, — не так отвратительно, как друзья, не отвечающие на сообщения. В его голосе явно сквозила язвительность. Илья замер, тупо глядя на лампочки. Затем шмыгнул носом и, чуть наклонившись вперёд, принялся читать ценники. Хотелось закончить по-быстрому, вернуться домой, принять К. и хорошенько проспаться. — Я тебе писал, ты прочитал и не ответил. Илья шмыгнул носом. — Извини. Не в кондиции был. — Не делай так. Это некрасиво, — повелительным тоном произнёс Кумаков. Илью резануло, однако он промолчал. Он сцапал с полки одну из коробок за двести двадцать и направился к кассе. — Если близких ни во что не ставишь… — продолжил тем временем Кумаков. — Ого. — Илья даже остановился. — Считаешь, это нормально? — Я извинился. — Это неуважение. Илья сбросил вызов. Да пошёл он на хуй со своими предъявами. Он вчера накурился, но это ничуть не расслабило, наоборот, его размазало ещё больше, и полночи он рыдал до икоты. Где-то в этом промежутке времени написал Кумаков. Илья тапнул по его сообщению случайно, и мем с ублюдскими котятами в цветах вызвал в нём настоящую ярость. Кумаков после мема писал что-то ещё, но Илью это уже не волновало совершенно. Он пробил лампочку и полез в телефон посмотреть, из-за чего весь сыр-бор. У Кумакова он уже был в чёрном списке. Обиделся. А вероятнее всего, получил по шапке от кого-то левого и решил взъебать в отместку Илью. Или просто слишком долго торчал и теперь чувствовал себя плохо. Поводов могла быть масса. Илья без интереса прочитал его поздравления с Новым годом и прочую херню, потом зацепился за чью-то фотку. На ней строгая темноволосая женщина пила кофе из крошечной чашечки. «Моя психиатрошка», — писал Кумаков с кучей румяных улыбающихся смайликов. Илья вспомнил Алёну Игоревну, и его передёрнуло. Он вышел на улицу и сунул в рот дурацкую тонкую сигарету. Дома он поднял рубильники в щитке, запустив выбитое электричество. Затем полез менять лампочку. Цоколь подошёл, всё было хорошо до той поры, пока он не включил свет. Ванную залило кроваво-красным свечением.***
— Зеленушки ещё положи себе. — Я не хочу. — На вот, держи. Что ты не держишь, бери давай. Илья сдался и взял. Мать, удовлетворённая, но всё ещё с раздражением на лице, уселась обратно. На заднем плане с холодильника играл телевизор. Дядя Антон, сидевший сбоку от Ильи, пялился в него, как загипнотизированный. Показывали какие-то, как всегда, тревожные новости. Внизу экрана быстро бежала полоска суфлёра. — Антон, мало картошки взял, я тебе побольше положу. Дядя Антон лишь кивнул, явно даже не услышав. Илья позавидовал его способности принимать неизбежное сразу. Мать уже накладывала дымящуюся картошку ему в тарелку. По случаю прошедшего праздника были вынуты из шкафа красивые тарелки с золотой каймой и цветочками. Мать любила такую вот милую хренотень. Ещё любила хрустальные салатницы и пластиковые салфетки с цветами. Ещё она любила варенье. Поэтому Илья подарил ей и дяде Антону в придачу несколько мелких баночек и орехи в меду. Мать была довольна, но недолго. Почти сразу же она переключилась на свои заботы. Илье же досталось денег от дяди Антона, за что он чувствовал ужасную неловкость, и кошмарное вафельное полотенце от матери с двумя сладострастно обнимающимися поросятами — чистая порнография. Он сфотографировал полотенце, чтобы позже отправить Кумакову, когда помирятся. Хотелось отправить кому-нибудь ещё, но больше никого не нашлось. В комплекте к поросятам шла красная разделочная доска в форме свиньи постарше. Как будто Илья домохозяйка, любящая готовить. — Зеленушку чего не ешь? — окликнула мать. Илья вздохнул и шмыгнул носом. Пришлось есть зеленушку. Сегодня у матери на ней случилась фиксация. Такое периодически бывало: из-за тревоги или ещё по каким-то причинам мать начинала пристально следить за тем, кто что ест. Сейчас поводом служила приближавшаяся операция на глазу — ей должны были заменить хрусталик. — Когда операция? — спросил Илья. — В среду, — ответила мать и укусила малосольный огурец. — Мне тебя проводить? — Не нужно, — сказала она с набитым ртом. — Антон меня отвезёт. — Да я поддержать типа хотел. — Илья шмыгнул носом. Мать отмахнулась. — А, нет, оставь. — Нет, ты, если хочешь, — включился вдруг дядя Антон, повернувшись к Илье, — поезжай с нами. Илья криво улыбнулся. — А-а, вино! — Мать хлопнула себя по голове. — Я совсем забыла про вино, нет, ну ты посмотри. Она вскочила и куда-то убежала. Дядя Антон, покосившись ей вслед, приблизился к Илье. — Нет, правда, ты, если хочешь… — заговорил он. Илья вздохнул. — Да нет тогда. Она не хочет. — Да не не хочет она. — Да, ей просто это не нужно. — Илья криво улыбнулся. — Ладно, не важно. Вы не беспокойтесь, правда. Всё хорошо. Дядя Антон не повёлся. — Всегда-то у тебя всё хорошо. Такой беспроблемный ты, — проворчал он. Илья улыбнулся шире. В это время вернулась мать с бутылкой кагора. — Нет, ну, главное, бокалы поставила, а вино забыла. Антон, открой, пожалуйста. Дядя Антон технично ввинтил штопор в пробку и так же технично вынул её из бутылки. — Я не буду, — сразу предупредил Илья. — Как не будешь? — возмутилась мать. Илья занервничал. Накануне, чтобы заснуть, он принял сразу две таблетки К., и теперь мешать их с бухлом было очень плохой идеей. Почему-то, отправляясь сегодня к матери в гости, он не додумался, что придётся об этом что-нибудь сочинять. — Ну… — Илья замялся и забегал глазами. На помощь пришёл дядя Антон. — Да пусть не пьёт, если не хочет. — Для кого же я тогда открывала? — расстроилась мать. — Для нас с тобой. Дядя Антон привстал и, мягко взяв под руку, усадил её обратно за стол. Он забрал у неё бутылку. — Позволь за тобой поухаживать. Илья наблюдал за ними и чувствовал себя лишним. Это ощущение посещало его всякий раз, как он оказывался рядом с матерью. Это ощущение сопровождало его всё детство и даже после до тех пор, пока он не съехал в квартиру отца дяди Антона. Илья привык. Но почему-то, когда они с матерью начали видеться реже, болеть стало сильнее. Расстроилась бы она, если бы он вдруг умер? А сильно? Мать в это время пристально за ним наблюдала. — Зеленушку не ешь, — сказала она недовольно. — Да ем я, ем. Просто медленно. — Ай, — махнула она на него рукой.***
Диана явно чего-то ждала. Первые пару недель Илье, по счастливой случайности ли, удавалось с ней не встречаться. Затем случайность закончилась, и они начали сталкиваться, преимущественно в общем коридоре. Когда Илья куда-то собирался уйти, Диана собиралась тоже. На третье такое совпадение он начал подозревать, что она его сталкерит, но ситуация всё же выглядела неоднозначно: при встрече они смотрели друг на друга, словно два перепуганных животных, словно и Диана неприятно удивлена. Потом она, скорчив рожу, говорила «привет». Илья не говорил ничего. История с конфетами его сильно задела. Диана, однако, казалось, не замечала, что что-то существенно поменялось. Его молчание её будто бы и не смущало. И чем дольше это длилось, тем более изумительной Илье казалась эта её непрошибаемость. В четвёртый раз она поймала его у лифта. — Илья, стой! Илья подумал: «Ого, даже так». — Илья, послушай, не убегай от меня, пожалуйста. Ты не понимаешь, ты не понимаешь, каково мне сейчас. Если бы всё было просто, конечно бы я… Мне и так очень плохо! Я делаю, что могу, а ты просто игнорируешь мои попытки с тобой нормально разговаривать. Илья улыбнулся. — Чего ты улыбаешься? Чего ты смеёшься надо мной? Думаешь, это смешно, когда человек пытается поговорить? Ты не понимаешь, ты понятия не имеешь о том, каково мне. — Бля, да я… — Илья со вздохом покачал головой. Диана уже не раз сделала ему больно, Диана порой бывала невыносима, но этот вот её шаг навстречу, пусть и в обвинительной форме… Илья начал колебаться и тут же возненавидел себя за это. Он уже всё решил. Ведь будет же то же самое, она просто продолжит его давить. Диана стояла и хлопала глазами, и вид у неё был такой открытый и беззащитный. Она вот-вот собиралась заплакать и к тому же схватила его за руку своими липкими холодными пальцами. — Ты просто не понимаешь, — повторила она и влажно шмыгнула носом. — А ты не понимаешь меня, — ответил Илья. Диана засуетилась и запричитала. — Ну, Илья, нет. Ну, ты должен понять, я знаю, что бываю злой, но и ты меня пойми, мне сейчас очень сложно, я не знаю, что делать, я просто ничего не понимаю, мне так плохо. Илья особо не вслушивался в это бормотание, он вслушивался в себя: внутри сидела обида — такая, которую несложно проигнорировать, но довольно трудно изжить. «А Иисус прощал всех», — напомнил Илья сам себе. Хотелось ли ему быть как Иисус? Илья улыбнулся. Однозначно нет. Иисус, как известно, плохо кончил. — Отпусти меня, давай. — Илья потянул руку на себя. Диана вцепилась в него сильнее. — Илья! — Да блядь. Мне на работу нужно. — Обещай, что, когда вернёшься, зайдёшь ко мне. — Что? Да не буду я… — Обещай! Илья издал неопределённый звук и, вырвавшись, ушмыгнул на лестницу. Диана, к счастью, не стала его преследовать.***
Вечером, однако, он к ней зашёл. Это был странный и совершенно иррациональный порыв. Илья просто не смог поступить по-другому. Диана, судя по поведению, пребывала в отчаянии. Она врубила кроткую овечку на максимум, предложила чаю, а когда Илья от чая отказался, попыталась поделиться с ним своей скудной едой. «Бери всё, что хочешь», — сказала она. Больше купить Илью ей было совершенно нечем. Илья, интереса ради, заглянул в холодильник: один только хлеб и селёдочное масло с творогом. Что она ест? Она вообще ест? Он захлопнул дверцу, уселся за стол в углу у окна и молча уставился на Диану. Она нервно теребила обветрившуюся губу. Что делать дальше, не знал, видимо, никто. Илья подумал, что зря зашёл. Зачем? — Хочешь посмотреть мои коллажи? — внезапно спросила Диана. Илья растерялся, не ожидав такого поворота. — Ну-у, э, давай, — согласился он с некоторым внутренним недовольством. Диана, похоже, хотела усыпить его бдительность, заболтав, чтобы потом сделать вид, что никаких скандалов между ними и не было. Вот так подлость. Они вошли в её комнату. Тускло горела лишь лампа на трюмо возле кровати. Диана шлёпнула по выключателю, свет зажёгся, и Илья изумлённо застыл. — Ни хуя. Диана, словно какая-нибудь маньячина из фильмов ужасов, устроила в бабушкиной комнате инсталляцию. На месте висевших на стенах картин теперь к обоям булавками были приколоты десятки разноцветных картинок. Илья ещё не успел вглядеться, но уже почувствовал их мрачно-жутковатое настроение. Он подошёл ближе к стене, возле которой стояло трюмо. На него в упор уставилась кошмарная морда, покрытая человеческими глазами, словно угрями. Рядом с мордой в воздухе болталась маленькая весёлая девочка, рядом с девочкой рос забор, из-за забора торчали снова чьи-то глаза. Соседняя картинка повествовала о потопе, судя по количеству наклеенной на него воды. Из воды торчали руки, вероятно утопленников. Третья изображала тело в стиле Франкенштейна — из множества разных частей. Илья нервно усмехнулся. Картинки ему понравились. — Прикольно, — сказал он. Над ухом довольно засопели. — Я и тебя сделала, — с некоторой неуверенностью сказала Диана. Илья обрадовался. — Да? Покажи. — Но только там… Я злилась, ты там обезглавленный. — Ничего. — Илья не смутился. — Обезглавленный — это заебись. Обезглавленный Илья висел над телевизором. Он, конечно, не являлся Ильёй в буквальном смысле, а был лишь смутно напоминавшим его персонажем, однако каким-то удивительным образом Диане удалось зацепить и зафиксировать что-то такое внутреннее, что при взгляде на картинку Илью сразу же посетило узнавание. Он завис, разглядывая вырезанный из нескольких слоёв чужой кожи силуэт, светящийся на фоне чёрной, словно колышущейся вокруг тьмы, — что-то отравленное и страшное, почти живое. Илья упёрся взглядом в промежуток между туловищем с коротким обрубком шеи и головой. Потрогал машинально свою собственную шею. «Может, я проклят?» — подумал он. А потом шмыгнул носом. — Прикольно, — кивнул он и повторил: — Прикольно. — Тебе правда нравится? — Диана несмело приблизилась. Илья снова шмыгнул носом и пожал плечами. Врать об этом было бессмысленно: картинки у Дианы получились классные. — А себя? — Он кивнул в сторону обвешанной стенки. — Ты сделала себя? — Нет, — растерянно отозвалась Диана. — Почему? — Не знаю. — М. Понятно. Илья вздохнул и засобирался уходить. Диана, почувствовав это, преградила ему дорогу, встав поперёк дверного проёма. — Ты не злишься? — Нет, — автоматически соврал Илья. — Тогда что? — Ничего. — Тогда почему ты уходишь? Илья поднял брови. — Потому что хочу уйти? — Но ты злишься. — Блядь, Диана, всё, хватит. Она замолчала. Илье стало стыдно, а её жалко. Стоит тут такая бедная, одинокая, злобная крыса. В конце концов, как же сильно они похожи. Илья шмыгнул носом и проскользнул мимо Дианы в коридор, а оттуда к входной двери. Диана несмело выплыла следом. — Пообещай, что зайдёшь ещё, — попросила она. Илья встретился с ней взглядом. Сказать «нет», вот так, глядя ей прямо в глаза, было совершенно невозможно. Да и к тому же глубоко в душе Илья этого «нет» не хотел. Он кивнул, а затем юркнул из квартиры в общий коридор. Дверь за ним с щелчком закрылась.***
В следующий раз Диана позвала его, чтобы показать свой автопортрет. Покрытая золотом и украшениями, она была хороша, как какая-нибудь проклятая принцесса, вместо серёжек в ушах блестели две маленькие ёлочные игрушки. Со всех сторон на принцессу взирало множество чужих голов. Они смеялись, хмурились, что-то говорили, но все смотрели только на неё: Диана вырезала им глаза и нарисовала заново. Жуткое насильственное пристальное внимание. Илью пробрало мурашками. — Ты слышишь голоса? — спросил он. — Какие голоса? — Она завертелась и задрала голову. — Я ничего не слышу. — Да нет же. — Илья шмыгнул носом. — Я имею в виду… — Он покрутил пальцем у виска. Диана уставилась на него как на больного. — Чего? С чего я должна их слышать? — Да нет. — Илья сразу смутился. — Нет. Просто ты нарисовала… — Я нарисовала не это, — свирепея, проговорила Диана. Илья поднял руки и отдал ей коллаж. Он бы поразглядывал его ещё, но Диана была явно больше к этому не расположена. Илья вздохнул. Наверное, пора было опять уходить. Общение как-то не клеилось. Он пошмыгал носом, покрутил головой. Взгляд сам собой зацепился за пачку таблеток на трюмо перед зеркалом. Раньше её здесь не было. Все таблетки, как Илья помнил, они скинули, когда переселяли Диану сюда ещё летом, в дальнюю комнату. Название он прочитать с этого расстояния не смог, но упаковка была ему смутно знакома. — Это твоё? — спросил он, указав пальцем. Диана проследила, куда он показывает. — Это от головы, — не слишком уверенно сказала она. — Серьёзно? — Илья присел рядом с трюмо на корточки и взял пачку в руки. — Ну, в смысле, не совсем от головы, там написано от спины, но я всё равно выпила… — затарахтела Диана. Поверх коробки кто-то ровным почерком написал: «От боли в спине». Илья прочёл название и присвистнул. Да, он не ошибся, эта штука была от чего угодно вообще, но только не от боли в спине. Рецептурный препарат, нормотимик. — И как ты себя чувствуешь? — спросил Илья. — Как голова? — Нормально. — Диана пожала плечами. Илья встал. — Давай меняться. Я тебе от головы, а ты мне эту хуйнюшку? Диана скрестила руки на груди. — С чего бы? — Да просто. — Что «просто»? Илья улыбнулся. — Спина болит. На лице Дианы отразился весь скепсис мира. — Лапшу-то мне не вешай. — Да ну, слушай. Это от головы-то даже не помогает, это вообще от другого. Зачем тебе? — Я смотрю, тебе прям очень надо, да? — Да не то чтобы, — попытался отбрехаться Илья. — Ну, хочешь, я их у тебя куплю? Диана сразу оживилась. — За сколько? Илья открыл телефон и вбил название в поисковик. Диана запыхтела у него над ухом. Запахло потом и еле ощутимо стиральным порошком. Илье иррационально нравилось. Ещё ему, вопреки всему, по-прежнему нравилась сама Диана. Это расстраивало. — А почему ты сам себе не купишь? — спросила она, заглядывая в экран. — Ну, там сложно, неудобно, — пробубнил Илья, не отрываясь от телефона. — Их, понимаешь, не во всех аптеках продают, муторно ездить, искать. Ну, сама понимаешь, всякий геморрой. Таблетки стоили пятихатку. Илья показал Диане цену и кивнул, мол, решай сама. В том, что она согласится, в этот момент он уже не сомневался. — Ладно, — с некоторым недовольством сказала она. — Идёт. Это дало толчок к последующим сделкам, почти насильственного характера. Сообразив, что Илье можно что-нибудь продать, Диана решила использовать эту возможность по полной. — А магнитофон будешь брать? А ещё ложки есть красивые. — Мне не нужны ложки, ты прикалываешься? А магнитофон у меня у самого есть. Нет, не такой же, нет, пизже. Какая разница чем? Просто пизже. — А видик тебе не нужен? На видике Илья подвис. Чёрный продолговатый ящик стоял на одной из полок в шкафу-стенке в проходной комнате. Точно такой же имелся у них дома, когда Илья был ещё маленьким. Знакомая пластиковая штуковина с квадратными кнопками, только без наклеек. На их видике была стёршаяся «Love is» с голыми мальчиком и девочкой. — А у меня даже кассеты есть, кстати, — задумчиво произнёс Илья, вспомнив про склад ненужных вещей в комнате отца дяди Антона. Где-то в шкафу были коробки с кассетами. — Ну, вот и бери, — решила Диана и полезла его доставать. Илья всё ещё колебался. Зачем? Неужели он что-то будет смотреть? Какой бред. — А провода к нему у тебя есть? — вместо того чтобы отказаться, спросил он. — Не знаю, надо поискать. На поиски ушло ещё десять минут. Потом Илья сходил за деньгами и зачем-то отдал их Диане, а сам пошёл домой с видиком. Он положил его на пол рядом с диваном, уже мысленно готовясь к тому, что видик какое-то время там поваляется, покрываясь пылью, а затем он спрячет его в шкаф к кассетам, чтобы никогда больше не доставать. От этого сделалось грустно. Грустно, в целом, было и до того. «Зато Диана что-нибудь себе купит», — не слишком весело подумал Илья. Потом подумал, почему вообще это делает. Он мать Тереза? Он кто вообще? Надо как-нибудь прекратить и начать заниматься чем-то реально полезным и продуктивным. Действия должны в перспективе приводить к чему-то хорошему, нужно вкладываться в своё будущее. На ум из вложений, однако, шла только помывка грязной посуды. Все инвестиции, которые ему доступны. Илья усмехнулся. Завтра. Он попытается сделать это завтра. Или нет.***
Завтра, вопреки ожиданиям, настал не самый плохой день. Илья решил, что не будет ставить себе сверхзадач справиться с помоищем одним разом — вымоет, скажем, пару тарелок, для начала, или спустит раковину. Но тут оказалось, что посудомоечного средства осталось на донышке. Это застопорило весь процесс. Решимость Ильи пошатнулась. Он полежал немного, затем сходил покурил, выпил чая, позалипал в телефоне, потом ещё раз сходил покурил, а потом оделся и вышел на улицу. Пару дней назад началась оттепель — улица раскисла и потекла. Стало сыро и грязно. Илья спрятался в капюшон поглубже и пошагал по слякоти к ближайшей «Пятёрочке». Настроение было настороженно-нормальное. Илья старался внутренне не колыхаться, чтобы его не спугнуть. Он купил посудомоечное средство и шоколадку, немного погулял, несмотря на начавший вдруг сыпаться с неба снегодождь. Довольно скоро он, правда, закончился. Илья подмёрз, но всё равно ещё пошатался по окрестностям. Дышалось свободно и легко. По лестнице на свой этаж он поднимался в глубокой задумчивости, поэтому не сразу заметил, что там кто-то стоит. Сперва увидел ноги, испугался от неожиданности и споткнулся. Долговязый парень с мрачноватым видом приткнулся рядом с подъёмом на третий этаж, в руке у него дымилась сигарета. Илья встретился с ним взглядом и сразу подумал: «Бля, какой». Захотелось поздороваться, но он вдруг струсил, смутившись. Ему всегда нравились такие вот — темноглазые, немного угрюмые типы, но, по иронии, это никогда не бывало взаимно. Илья с некоторым сожалением скользнул мимо парня на свой этаж. Его лицо показалось смутно знакомым. Видел его уже где-то, что ли, или на кого-то он похож? На кого? Илья не смог вспомнить. Он вынул ключи и отпер дверь.