Одни несчастья

      — На вот. — Фин протягивает ему зажигалку — обычный «Крикет», красный непрозрачный пластик.       — Что это? — Илья косится недоумённо, но зажигалку берёт.       Точно такая же, но другого цвета лежит у него в кармане.       — Она счастливая, — говорит Фин.       Несколько секунд он сохраняет невозмутимость, а потом щурится, заросшая светлой бородой морда плывёт в шкодливой ухмылке. Илья улыбается тоже, натягивает Фину бандану на глаза.       — Иди ты, — говорит.       Фин подносит самокрутку к губам. Шипит, зардевшись, мелкая сухая труха. Фин долго держит дым внутри и выдыхает одной длинной струёй. Только затем поправляет бандану. Они вдвоём спрятались в тёмной арке, ведущей во двор. Над головами бухает, просачиваясь в приоткрытые окна клуба, музыка. За аркой улица — цокот людских подошв по каменным плитам, движущиеся тени, а за спиной тишина и полумрак крошечного двора.       — Сколько тебя не будет? — спрашивает Илья.       Фин, снова всосав дым, показывает два пальца.       — Два дня? — пытается угадать Илья. — Две недели?       Фин мотает головой.       — Два месяца?       Тот кивает. Выдувает дым и отдаёт самокрутку Илье.       — Кольский, — говорит Фин. — Камбала, — показывает руками, растопыривает в воздухе пальцы, — грибы. Ну и, э, грибы.       Он играет едва торчащими из-под банданы бровями. Илья понятливо кивает, говорит:       — Губа не дура.       — Не дура, не дура, — соглашается Фин.       Домой Илья едет на метро. Кожу на руках и лице печёт: перегрелся на солнце за день, пока таскался с Фином. Почти пустой вагон покачивается. В другом конце только компашка из троих молодых людей. Илья долго моргает, а когда открывает глаза, оказывается, что проехал уже шесть станций. Куда это всё подевалось? Временной промежуток просто выпал в ничто. Но Илье это состояние очень привычно.       Снаружи тёплая летняя ночь. Воздух плотный и душный. Илья долго бредёт сквозь дворы к дому: торопиться некуда. По дороге встречается метнувшийся под припаркованную машину кот. Илья немного ждёт, выйдет ли, нет, а потом вяло плетётся дальше.       У дома возле подъезда сверкает в молчании синими огнями машина скорой. Илья притормаживает, обходит машину по дуге. Водитель скучает за рулём, лицо жутковато подсвечено снизу телефоном. Илья недолго таращится, щупает себя за карманы, ищет сигареты. Одну суёт в рот. Зажигалок попадается почему-то две — жёлтая его и красный Финов «Крикет». «Счастливая», — вспоминает Илья. Не то чтобы он верит в такие вещи. Не то чтобы было известно, верит ли сам Фин… Илья думает: «Ладно, хорошо, счастливая так счастливая. Счастливая. Что бы это ни значило».       Только Илья прикуривает, как дверь подъезда распахивается. Наружу выбираются два медбрата с носилками. На носилках что-то упакованное в чёрный мешок. Илья роняет сигарету, испытывая мощное чувство дежавю. Такое уже бывало. Он всё это уже смотрел. Неясный порыв заставляет его открыть рот, Илья уже собирается окликнуть медбрата, что-то спросить, тянется в его сторону рукой, но тут следом на крыльцо выскакивает соседка. Медбратья вместе с носилками осторожно сползают с лестницы. Тот, что идёт впереди, останавливается, заметив соседку.       — Я же вам сказал, сейчас ничего не нужно.       Илья знает, её зовут Диана. Они иногда встречаются в подъезде и на этаже. Бывает, что пересекаются в магазине неподалёку. Бывает, попадаются друг другу просто на улице, перебрасываются парой слов. Куда больше Илье доводилось говорить не с ней, а с её бабушкой — Тамарой Алексеевной.       — Диана, — окликает соседку Илья. — Диан, — он указывает в сторону носилок и почему-то переходит на шёпот, — это что, Тамара Алексеевна?       Только теперь он замечает в тусклом свете подъездного фонаря, какое у Дианы лицо — зарёванное и опухшее, пошедшее мелкими пятнами. Руки она прижимает к груди, сцепив ладони у рта. Щёки влажно блестят. Заметив Илью, Диана издаёт сложный звук — не то всхлип, не то вскрик — и кидается к нему. Илью берёт оторопь, когда она мокрыми пальцами стискивает его руку.       — Да, да, — Диана много раз кивает, — да, бабушка умерла.       — О господи, — произносит Илья.       Что ещё сказать — он не знает. Оглядывается на носилки. Медбратья грузят их в машину. Мелькают за синей формой чёрные полиэтиленовые складки. Где-то там, внутри, должна быть Тамара Алексеевна. Илья вспоминает, что мельком видел её живой несколько дней назад в приоткрытой двери соседской квартиры. Она провожала Диану на улицу, и они о чём-то собачились.       — От чего? — спрашивает Илья.       — Не знаю, я не знаю. Она просто сидела, а потом как упала назад, глаза закатила, и прямо раз, и всё, — частит Диана, — прямо так вот, и всё…       — О господи, — повторяет Илья.       Скорая медленно отплывает от дома. Диана поднимается на верхнюю ступеньку крыльца и замирает, провожая её взглядом, словно отходящий корабль. Илья взбирается наверх следом.       — Ты что, одна там? — спрашивает, кивнув в сторону квартиры.       — Нет. Мама с документами ещё разбирается, — говорит Диана, не замечая ничего вокруг, кроме скорой, заворачивающей за дом. — Илья! — восклицает она. — Побудь со мной, пожалуйста. Она сейчас уедет домой! Она сказала, что не останется, а я не могу, я в этой квартире…       Дыхание её пережимают слёзы, Диана всхлипывает. А Илья ведь никуда не торопится. У Ильи вообще никаких дел и тоже пустая квартира — не самое приятное обстоятельство, даже если учесть, что покойники в ней бывали очень давно.       — Хорошо, — легко соглашается Илья.       Она приходит через полчаса, с вытаращенными, но уже сухими глазами, и зовёт к себе.       — Она просто, понимаешь, она просто взяла и… Мы сидели смотрели телевизор, а она внезапно как охнула, как начала заваливаться, и… — Диана жмурится, делает несколько частых вдохов и выдохов.       Илья идёт за ней на кухню, оглядывается. На столе хлеб в пакете, в раковине грязная посуда, на плите кастрюля под крышкой.       — Хочешь компот? — внезапно предлагает Диана, тоже уставившись на кастрюлю.       — Нет, — отрезает Илья.       — Тогда хочешь водки? Я ужасно хочу. — Диана приседает на корточки, лезет на нижнюю полку шкафчика с посудой, чем-то гремит.       Илья чувствует, как его засасывает, словно в воронку, Дианиной суетой, её ужасом и беспокойством. «Можно пойти домой, — думает он, — можно отказаться». И эта мысль не отзывается внутри ничем. Илья забирается в угол между холодильником и окном, устраивается на табуретке. «Водки так водки».       Диана достаёт уже початую бутылку. Ставит на стол кружки — обычные керамические, для чая, с рисунками по бокам. Нервно озирается, будто ещё что-то ищет.       — А мама почему уехала? — спрашивает Илья.       Маму Дианину он никогда не видел.       — Это мамина мама или папина? — уточняет.       Диана, неприкаянная, торчит посреди кухни. Жалкий вид её задевает какое-то беззащитное, больное место внутри Ильи. Он тянет Диану за руку:       — Блин, слушай, садись.       — Мамина, — невпопад отвечает она.       Илья отвинчивает крышку с бутылки. Наливает с цоканьем по чуть-чуть. Когда Диана садится, он вглядывается в её застывшее лицо, наклонив голову, пододвигает ближе одну из чашек. Диана выпивает, морщится и машет руками в воздухе, словно что-то стряхивает. Илья выпивает тоже.       — Она сказала, у неё самолёт утром, — говорит Диана.       — Кто? У кого?       — У мамы. Самолёт по работе. Илья, блин, — Диана вдруг хватается за его плечо, — у тебя же дед умер недавно, как ты спал потом в квартире? Я не могу, как я буду, мне страшно, пиздец…       Не то чтобы это действительно было недавно, но Илья решает не спорить, это сейчас совсем несущественно.       Диана пьянеет быстро. Речь замедляется, взгляд мутнеет, опухшие веки опускаются на глаза, голова клонится к столу. Диана подпирает её руками и бормочет:       — Боже, я не знаю, я вообще не понимаю, как это так-то вообще? Как это?       Больше, чем слушает, Илья Диану разглядывает: её спутанные волосы, пальцы с криво обстриженными ногтями. От водки курить хочется сильней, чем обычно. В ушах немного шумит.       — Хочешь, — предлагает Илья, обрывая очередную бессвязную Дианину фразу, — переночуй у меня сегодня.       — Да? — Диана приподнимает голову. — Правда?       Илья кивает.       — Спасибо, спасибо-спасибо. — Она неловким движением пытается его обнять.       Илья так же неловко похлопывает её по спине в ответ.       Потом уже, когда они отправляются к нему в квартиру, он вспоминает, что положить Диану придётся рядом на диван. Больше некуда. Последним живым существом, с которым Илья спал вместе, был его приятель Миша Кумаков, бывавший в городе проездом. И случалось это в последний раз, может, год назад. Илья уже и не помнит, каково это. «Кто-то в твоей комнате, в твоей кровати», — думает он, сидя на разложенном диване, пока Диана громко сморкается в ванной. «Можно пойти спать к ней, типа поменяться», — предлагает Илья сам себе, а затем падает спиной назад. Бумажная люстра словно немного движется. Уходить никуда не хочется, и Илья прикрывает глаза.       Льющаяся вода замолкает. Шлёпают босые ноги по полу. Матрас рядом с Ильёй прогибается. Он открывает глаза и поворачивает голову. Диана тоже на него смотрит, улёгшись на бок. Взгляд мутный, расфокусированный. Она протягивает руку и дотрагивается кончиками пальцев до его лица — щекотно и странно. Илья не понимает, как интерпретировать этот жест.       — Тебе тоже было страшно? — спрашивает Диана.       — Нет.       — Почему?       Илья задумывается. Никогда не понимал этих приколов с ажиотажем вокруг кладбищ и привидений.       — Потому что это не страшно? — спрашивает.       — Ну, как это? — Диана не понимает.       — Ну, смерть — это всё. Это конец. Мертвецы больше ничего не могут тебе сделать, потому что мёртвые. Потому что их больше нет. Они ничто. Больше не участвуют, понимаешь? Вообще никак.       — Ты атеист, что ли?       — Нет. Но просто вся эта байда про призраков — хуйня полная.       — А мне страшно. — Диана обнимает себя за плечо одной рукой, встречается с Ильёй взглядом и просит: — Обними меня?       Илья не может вспомнить, когда кого-то обнимал в последний раз. Не похлопывал, не приобнимал за плечи, а именно обнимал. Шмыгает носом и подтягивается выше, чтобы ноги не болтались на полу. Покрывало под ним сбивается складками.       — Иди сюда. — Илья манит Диану к себе.       Она утыкается макушкой ему в подбородок — волосы щекочут шею, — прижимается всем телом и укладывает руку на бок. Тепло дышит куда-то в ворот футболки. Илья осторожно и медленно кладёт руку Диане на спину и думает: «А что, если я?.. А вдруг зайдёт? А вдруг… А она об этом думала?» Он косится на Диану, не поворачивая головы, но лица не разглядеть, скрылось за волосами. Пальцы на боку вдруг слегка сжимаются. Илья перестаёт дышать. Ждёт. Но рука через несколько мгновений расслабляется. Ничего не происходит, и Илья выдыхает с облегчением.

***

      Илья просыпается в кровати с девушкой. «Впервые», — думает он. Ситуация странная, непривычная.       Диана лежит, свернувшись в комок, оттеснив Илью к самому краю дивана. Громко щебечут воробьи во дворе. Колышет занавеску сквозняк. Илья долго валяется, думает, не торопится подниматься. Гадает, что Диана будет делать, когда проснётся, — эта, по сути, незнакомка. То, что её лицо примелькалось за несколько лет, что они живут по соседству, не делает их сильно ближе. «Пойдёт заниматься своими делами», — решает Илья, искоса разглядывая Диану — её торчащее сквозь волосы ухо, выступ плеча в большой домашней футболке. Диана едва слышно сопит. Илья прикрывает глаза. Моргает медленно.       Проснувшись, Диана, действительно, уходит, и больше Илья с ней не встречается. Проходит два дня. А на третий она появляется на пороге к вечеру, вся в чёрном, видимо, только что с похорон. Выглядит она скверно, словно надела на себя что попало. Одежда большая и явно чужая, волосы убраны резинкой в хвостик кое-как, торчат перьями в стороны.       — Я больше не могу, — говорит она.       Илья думает, что и он тоже. Говорит:       — Заходи?       И ведёт её на свою кухню. Разгребает немного места на заваленном вещами столе. Вечереет, и за окном всё оранжево-красное, прореженное глубокими провалами синеватых теней.       — Похоронили Тамару Алексеевну? — спрашивает Илья.       С похорон Диана приходит не с пустыми руками. На столе появляются две бутылки — с водкой и с коньяком. Илья прикидывает, что кто-то из её родственников будет сильно ею недоволен. В шкафчике обнаруживается вскрытая пачка печенья, Илья высыпает его на тарелку, прибавляет в придачу пару банок с джемом.       — Ничего получше нет, — разводит он руками.       — Они её кремируют, — говорит Диана со злобой. — А бабушка хотела, чтобы закопали. Но мама ебала её мнение. Я ей говорила, она слушать меня не хочет. Сборище уродов. Ненавижу.       Илья с интересом поднимает брови, присаживается рядом на табуретку.       — Много народу было?       — Не знаю. — Диана устало вздыхает. — Может, человек тридцать. Даже, — она запинается, — Ян даже пришёл.       — Кто это?       — Брат. — Диана мрачно сжимает челюсти и решительно берётся за коньяк, свинчивает крышку.       В этот раз напиваются они быстрее и в разы больше. Успевает стемнеть. Илья долго не догадывается зажечь свет и, только сбегав покурить на лестницу, замечает, как стало темно.       Диана норовит стечь с табуретки на пол и еле держится руками за стол.       — Слушай, слушай, — говорит, — мне надо лечь.       Илья чувствует, что и ему тоже.       — Самое страшное, — проникновенно рассказывает Диана, когда они оказываются в комнате на диване, — когда завинчивают гроб. А вдруг она… вдруг она там ещё не всё? А если она очнётся, когда её будут жечь?       Мягким светом горит бумажный торшер в углу комнаты. Илья трёт онемевшее на ощупь лицо. Диана говорит ему почти в ухо, и Илья не понимает, может, это и правда она, а может, это уже его мысли. Представляет себя в гробу, представляет, как снаружи что-то трещит и как становится жарко. Думает: «Сколько нужно часов, чтобы сжечь человека вместе с гробом? Сколько так умирать?»       Диван слегка покачивается и плывёт.       — Что мне делать? — спрашивает Диана.       Рука её лежит у Ильи на животе. Он не успел заметить, когда она там появилась. Со смутным чувством тревоги он накрывает Дианину ладонь своей.       — С чем? — Нить её рассуждений он потерял.       — Мне кажется, она там шуршит. Мне кажется, она всё ещё там. Я ночью спать не могу.       — Чтобы она ушла… — Илья медлит, сочиняет на ходу, — тебе надо, короче, тебе надо выгнать её. Тебе надо, чтобы ей не было места.       — Провести ритуал? — Диана прижимается ближе.       Илья шмыгает носом, качает головой:       — Нет. Просто… переезжай в её комнату?       Он приподнимается на локте, смотрит на Диану. Глаза её в темноте влажно блестят.       — А это сработает? — Диана, похоже, верит каждому его слову.       — Сработает, — убеждённо врёт Илья.       Ведь призраков не существует. Поэтому сработает что угодно.       — Ты поможешь мне?       Илья никуда не спешит, дел у него нет, работы тоже. «Ничего. Пустота», — думает он и соглашается.       — Спасибо-спасибо, — говорит Диана и стискивает его в объятиях, словно игрушечного.       Благодарность её в Илье не отзывается ничем. Хороший ли он человек? Вроде как: поддерживает соседку в её горе. Нет. Илья не обманывает себя относительно собственной мотивации. «Я какой-то урод», — думает он. И выпитое усиливает это убеждение в несколько раз. «Блядь, зачем я только это подумал?» — Илья зажмуривается. Перед веками мечутся искры, кружится голова. Дианина ладонь прикасается к голой коже живота.

***

      Просыпаются они снова вдвоём, и Илья не может решить, что хуже — вот так или всё-таки в одиночестве. Диана, только успев продрать глаза, скатывается в мерзко-слёзное состояние. Хнычет, как маленькая, уткнувшись носом в подушку. Илья чувствует себя не лучше. Молча уходит курить на лестницу. За всё утро они не говорят друг другу ни слова. Диана, поднявшись всё-таки с дивана, размазав по лицу слёзы и сопли, прячется у себя, а Илья остаётся лежать. Его мутит. Только ближе к обеду начинает легчать. А едва он немного приходит в себя, успев пожевать какой-то сухой ерунды, запив чаем, как Диана появляется снова.       — Ты обещал мне помочь.       Она помнит, и Илья вынужден поучаствовать.       — Как думаешь, она не рассердится? — тихо спрашивает Диана.       Они стоят в комнате Тамары Алексеевны. Воздух спёртый, окно закрыто. Пахнет лекарствами и старыми тряпками. Илья оглядывается. Кровать — голый матрас без простыни, рядом трюмо с пыльным зеркалом, ковёр на стене, напротив тумба и телевизор. По стенам развешены тусклые картины в деревянных рамках: портрет Тамары Алексеевны, цветы; серые, как весенняя грязь, пейзажи. На трюмо всякая мелкая дребедень: очки, капли в нос, платок, ручка, расчёска. Куча ставшего никому не нужным барахла.       — Не рассердится, — говорит Илья.       Может, никакой нормальный человек не стал бы советовать переехать в комнату покойника — Илья не знает, но чувствует: сам бы так смог, а значит — это приемлемо.       — А где?.. — Илья кивает на пустой матрас.       — Мама выкинула сразу, — говорит Диана. — Может, нужны свечки там? Молитву почитать?       — Ты знаешь молитвы?       — Ну, одну точно помню.       Илья пожимает плечами:       — Давай.       Диана уходит. Илья, помотавшись туда-сюда по комнате, садится в кресло в углу. Оно упаковано в чехол из куска гобелена, гобелен на пришитых штрипках, чтоб не сползал. Илья оттягивает резинку, уходящую под сиденье, и с хлопком отпускает. В воздух поднимается пыль.       — Вот. — Диана возвращается, суёт Илье в руку кривую церковную свечку и оглядывается.       Такая же свечка и у неё.       — Блин, спичек нет.       Илья молча достаёт из кармана Финов счастливый «Крикет». Чиркает, высекая искру. Пламя ровно поднимается вверх. Диана поджигает обе свечи.       — Ладно. И что делать будем? — Илья решает расслабиться и просто плыть по течению.       — Ну, — Диана озирается в растерянности, — встань рядом со мной, наверное.       Илья поднимается. Диана поворачивается к кровати.       — Ты будешь молиться, чтобы она ушла?       — За упокой.       — Её не отпевали?       — Отпевали. Но мне не понравился священник. Жирный урод какой-то.       Илья хмыкает:       — Ладно.       Диана сжимает конец свечи обеими руками и закрывает глаза, начинает неразборчиво шептать. Илья сначала смотрит на неё, потом на пламя своей свечи. Оно дрожит в воздухе. Свечка накреняется. Капля воска падает Илье на палец — на чистую кожу без корки, и это почти больно, а потому почти что приятно. Илья вдыхает глубже. В голову лезут неуместные мысли. «Что, если попросить её? Тогда получится? Что, если она сделает мне что-нибудь?» Диана продолжает шептать, не замечает его взгляда. Илья отворачивается, смотрит на кровать. Место, где спала Тамара Алексеевна, слегка вогнуто. «Царствие небесное», — думает он.       Одежду Тамары Алексеевны и Дианы они меняют местами, словно бы та не умерла, а просто решила переехать в другую комнату. Перетаскивают прямо стопками, вынимая из комода её сорочки и кофточки, вязаные жилетки, колготки, покрытые катышками штаны. Дальше доходит очередь до носков и трусов в пластиковых ящиках из-под фруктов. В самом низу обнаруживаются пакеты с неясным содержимым. Вещей у Тамары Алексеевны куда больше, чем места на освобождённых Дианой полках в шкафу. Поэтому Диана в какой-то момент просто начинает сбрасывать всё на пол. Илья, поглядев на это дело и немного поколебавшись, повторяет за ней.       — А это зачем? — спрашивает он.       Диана взбирается на трюмо, подвинув босыми ногами мелочь. Она снимает большой портрет Тамары Алексеевны с гвоздя.       — Ты же сказал, мне надо сделать так, чтобы ей не было места, — отвечает она. — Помоги мне. Я хочу их все снять.       Илья оглядывается. Комната Тамары Алексеевны выглядит разорённой. Ящики раззявили рты, на полу валяются Дианины вещи, створки тумбы под телевизором распахнуты. И нет совершенно никакой уверенности в том, что они поступают правильно. «Осквернение», — приходит Илье на ум. То, что он предложил, это ведь чушь собачья.       — Илья. — Диана протягивает ему портрет Тамары Алексеевны.       Она наклоняется, коленки дрожат — видно, что боится упасть. Илья шагает ближе, придерживает её за талию и забирает портрет. Поворачивать уже поздно.       Картины они снимают все и складывают их в бывшей Дианиной комнате. На обоях обнажаются тёмные силуэты — невыцветшая краска.       Диана долго стоит перед приклеенным к двери календариком с котёнком. Синей ручкой обведены две даты в почти подошедшем к концу месяце. Под кружочками неразборчивые корявые подписи.       — Это, наверное, тоже. — Диана с неуверенностью оглядывается на Илью.       Илья пожимает плечами, мол, тебе решать. Впереди ещё полгода. Если только она пользуется календарями. Диана решается и сдирает котёнка вместе с державшим его скотчем, кажется, что даже с ненавистью. Илья спешит поскорее отвернуться.       Из трюмо они вынимают несколько пластиковых поддонов с лекарствами. Илья беглым взглядом проходится по кое-каким названиям. На одном тормозит. Думает: «Ни хрена ж себе». «От боли в спине» — подписано на коробочке. Илья усмехается, думает, что у Тамары Алексеевны странные заблуждения. Хочется порыться, посмотреть остальное, но, кажется, это будет перебором. Илья сдерживается.       — Уродско стало, да? — спрашивает Диана, когда они заканчивают.       Вид у неё теперь ещё более потерянный. Илья неловко пожимает плечами. Может, зря всё это заварил вообще. У человека проблемы, а он тут лезет со своими завиральными идеями. «Придурок». Илья шмыгает носом. Хочется курить.       — Повесь что-нибудь своё? — предлагает он, кивнув на стену.       Диана кривит губы.       — У меня нет своего.       — Сделай?       — В смысле, нарисовать что-то?       — Например.       — Ненавижу рисовать, — с отвращением произносит Диана.       — Почему?       — Потому что сначала ходила в сраную художку, а потом в ебучую шарагу. Ненавижу это дерьмо.       — О-о, — Илья удивлённо выдыхает, — так ты, выходит…       — Ненавижу, — повторяет Диана.       — Ну, тогда не знаю. — Илья задумывается. — А что вы там не делали?       Взгляд его падает на стопку журналов на комоде, которую они ещё не вынесли.       — А коллажи клеили?       — Коллажи? — Диана задумывается. — Может, пару раз всего, не помню.       Диана берёт журнал из стопки, раскрывает — это буклет из продуктового: яркие картинки, крупные надписи.       — Попробуй, — предлагает Илья.

***

      Ночь он проводит один. Долго пытается заснуть, но ничего не выходит. Диван давит на все больные места сразу, лежать неудобно, сон не идёт. Илья пялится в темноту. Медленно за окном начинается ранний летний рассвет — сероватый, нерадостный. Илья не выдерживает и поднимается на ноги. С нижней полки стеллажа снимает коробку. Внутри бумажки, пластиковые папки с документами, под ними — маленькая жестяная коробочка из-под леденцов. Илья снимает крышку, достаёт пачку вскрытых помятых блистеров. Перебирает, словно карточки для игры, находит нужную. Под фольгой во вскрытой выемке — белые раскрошенные обломки. Илья вытряхивает их на ладонь — в общей сумме не больше половинки таблетки нейролептика — и слизывает. Запить нечем, во рту горько, а язык начинает ощущаться так, словно слегка онемел. Илья сглатывает противную слюну, ложится и ждёт. Хочется встать. Хочется куда-то идти. Хочется быть где угодно, только не здесь. Но Илья знает: это неправда. Где бы ни был, что бы ни делал — ощущение это не пропадёт. Дело не в месте, где он находится, не во времени суток. Дело в нём самом. Бежать бесполезно. Илья закрывает глаза. В комнате почти светло. Десять минут. Пятнадцать. Илья считает про себя до шестидесяти раз, считает два, три, четыре. За счётом не так мучительно тянется время. Где-то на двадцать шестой минуте Илья сбивается, а потом его выключает — неотвратимо, почти насильственно, как и надеялся.

***

      Утро не наступает. День тоже. Илья выдирается из химического сна в неясное время суток. Кто-то настырно звонит в дверь. Голова у Ильи кружится, глаза не собираются вместе, тело словно порублено на куски, ощущается бессвязными фрагментами. Илья бы продолжил спать, но кто-то снаружи очень хочет его увидеть. Он кое-как поднимается и шагает в коридор, шатаясь, держась за стену рукой. Пол под ногами — чёрный провал болота. Стоило принять вчера четвертинку. Кажется, что даже дышать тяжело. Илья отпирает дверь.       — Привет. — Снаружи торчит Диана.       Илья долго моргает. Моргает зеленоватая коридорная лампа. Бледное лицо Дианы растворяется.       — Илья. — Имя складывается из отдельных звуков, теряет смысл.       Илья разлепляет глаза. Между бровей у Дианы складка. В вороте халата на груди обнажилось что-то белое — голое тело, нет? Майка?       — Что? — спрашивает Илья.       — Можно к тебе?       Мысли расползаются. Илья повторяет про себя вопрос раз пять. Можно к нему? Нет? Внутри ничего не отзывается. Пустота.       — Заходи, — говорит Илья.       Что-то в теле зудит. Непонятное чувство. Чего-то хочется. То ли лечь, то ли пить. «Курить», — вспоминает Илья. Останавливает Диану жестом:       — Погоди. Надо покурить.       Долго пытается попасть ногами в ботинки. Диана ждёт молча. Заметит ли, что с ним что-то не то, или нет — Илье наплевать.       На лестнице он устраивается на ступеньках, приваливается к стене и суёт в рот сигарету. Диана садится рядом, прижавшись боком.       — У меня была ужасная ночь, — говорит она.       Илья согласен: у него тоже. Снился отец. Он стоял на берегу реки, губы шевелились, но звука не было. Манил Илью к себе, звал и улыбался. Но ни радости, ни желания подойти Илья не испытывал. Точно знал: подходить нельзя. Иначе умрёшь.       Даже днём всплывший образ этот вызывает дрожь. Какое у него там было лицо — Илья пытается вспомнить и не может. Собственных воспоминаний об отце у него нет, из сознательных — только то, что видел на фото: старые карточки из альбомов дома у матери. Раньше смотрел часто. Пытался узнать, угадать, какой он был человек. Потом перестал. Всё это абсолютно бессмысленно.       Илья чиркает счастливым Финовым «Крикетом», подпаливает сигарету и втягивает дым.       — Мерещилось что-то?       — Нет. Мне кажется, мы всё сделали правильно и теперь она правда ушла, — говорит Диана.       — Это хорошо.       — Но я, знаешь, я просто… — Она опускает голову. — Я просто не понимаю больше, что мне делать. Раньше мы вставали утром, ей всё время что-то было нужно. То чтобы я сделала кашу, то помочь ей подстричь ногти, то что-то купить в магазине. Потом мы смотрели передачу. Она отмечала кружочками то, что мы будем смотреть. А сейчас… — Голос Дианы утоньшается, начинает слёзно вибрировать.       Она прерывается, шумно дышит у Ильи над ухом, стараясь сдержаться.       — Газета, в которой она наотмечала передачи на неделю вперёд, закончилась. Ещё она писала списки дел на неделю, что надо сделать, список покупок… Она ужасно любила списки. И я обыскала всё, все списки закончились, и, понимаешь…       Диана мокро хлюпает носом. Илья понимает.       — Она без конца меня заёбывала этими своими поручениями! — восклицает Диана.       Илья обжигает палец: сигарета догорела до фильтра. Рефлекторно вздрагивает, но от затылка по спине прокатывается волна мурашек. «Блядь», — думает Илья, вдыхает глубже. Хочется сдвинуть палец обратно, ближе к горячему.       — Это такая игра, — говорит Илья. — Тебе дают задание, ты его выполняешь, и тебе кажется, что типа ты живёшь и всё нормально. Но на самом деле, только когда ты перестаёшь делать задания, ты замечаешь, что происходит. Понимаешь?       Он поворачивает голову. Дианино лицо слишком близко. Заломленные в гримасе страдания брови, плотно сжатые губы.       — Я не понимаю, — произносит она. — Я не понимаю, что теперь…       Изречение Ильи проходит сквозь Диану. Она не слышит. Слишком занята собой. Илья смотрит на потухший бычок между пальцев и ловит тошнотворно-острое чувство отрезанности от мира. Вот он что-то говорит, вот что-то делает, а мир продолжает своё движение, никак не задетый, не сдвинутый, не изменившийся ни на атом. Словно бы Ильи нет. Словно он — пустота.       — Мне нужно ещё поспать, — говорит Илья и поднимается, держась за стену.       Диана, пошедшая на второй виток рассказа о бабушкиных списках, замолкает, задирает голову.       — Погоди, ты же звал меня к себе.       — Давай попозже? Мне что-то нехорошо. Окей? — Илья застревает в дверном проёме, поднимает примирительно руки и слегка покачивается, оступившись.       Он не дожидается, пока Диана скажет что-то ещё; уходит, почти сбегает. Запирает дверь и долго зачем-то стоит в прихожей, прислушиваясь. Клацает приглушённо в коридоре ручка, щёлкает замок — Диана уходит к себе. Илья, прильнув к глазку, её провожает. Шмыгает носом. Закрывает глаза и пытается воссоздать перед внутренним взором её образ. Запускает руку в штаны. А он мог бы? А получилось бы? Картинка перед глазами нечёткая, меняется, будто в полусне, как бы Илья ни пытался её удержать. Съехавший ворот халата, голая кожа в вырезе тускло светится на фоне тёмной ткани. Человек делает к Илье шаг. Это уже не Диана, не нужно смотреть, чтобы знать. Вообще не нужно смотреть, не надо. Но лицо всплывает само. Губы шевелятся. Он зовёт за собой. Отец.       — Блядь. — Илья судорожно выдыхает и стукается лбом об дверь.       Подрочить не получается.

***

      С отцом у Ильи хорошие отношения. Настолько хорошие, насколько они могут быть с человеком, которого ты никогда не знал и не помнишь. А вот с матерью всё сложнее. Хотя бы потому, что она-то никуда не девалась спустя несколько месяцев после его рождения.       Мать режет хлеб. Дядя Антон на работе, и в квартире они одни. Мать что-то тарахтит с кухни, сквозь шум льющейся воды слов не разобрать. Или разобрать можно, просто Илья не пытается. Он смотрит на свои ладони, покрытые шершавой коркой. Вода течёт ровной струёй рядом, бьётся о керамическое дно раковины. Илья подвисает, мыло с рук давно смыл. Мать что-то говорит. Работающий телевизор из гостиной тоже. Илья моргает. Медленно. А когда открывает глаза, чувствует, что на эту секунду, пока они были закрыты, уснул. Микросон. Словно оступаешься, проваливаешься в чёрную яму небытия. «Перебор, — думает Илья медленно. — Надо было принимать меньше». Он завинчивает краны и идёт на кухню.       — Зеленушку порежь. — Мать сразу суёт ему в руки мокрый пучок укропа с петрушкой.       Илья пытается протиснуться к столешнице рядом с раковиной, чтобы достать нож, но мать как будто всюду одновременно. Илья тормозит и вздыхает. Мать споласкивает редиску, грохает блюдечком, заворачивает хлеб в полотенце и хлопает дверцей холодильника. Илье хочется сесть. А ещё больше — лечь и закрыть глаза. Перестать сопротивляться тянущей за ноги черноте.       — Что ты стоишь? — пеняет ему мать.       Она уже протирает у стола мокрые тарелки. В движениях мерещится что-то яростно-отчаянное. Илья смаргивает. Достаёт нож. Тянется к разделочной доске за баночками со специями. Рука будто чужая. И сам Илья словно то появляется, то исчезает из собственного тела. Что происходит, пока его какую-то долю секунды нет, — он не представляет. Мать продолжает тарахтеть. Зелень с хрустом крошится под ножом в мелкую труху.       — На работе тётя Таня сегодня… — Мать прерывается, вскрикивает. — Илья, ну что ты делаешь?!       Она отбирает у Ильи нож и смотрит на порезанную зелень с негодованием.       — Это же не в суп, а вприкуску! Одни несчастья от тебя, господи… Сейчас Антон придёт… Ну я не могу, Илья, ну что ты будешь делать. Отойди. Всё, сядь. Не мельтеши перед глазами. — Она раздражённо машет на Илью рукой.       Илья оступается, делает неуверенный шаг назад. Всё вокруг словно под водой, будто нечёткий сон, но всё равно сквозь ватность реальности её слова задевают что-то внутри — медленно и болезненно, как входящий в тело нож. Дыхание останавливается. Каждый раз. Так случается каждый раз, когда она его упрекает. «Мелочь», — думает Илья. Это всё мелочи. Он отходит и садится на стул возле стола. Дядя Антон должен появиться с минуты на минуту. Мать суетится. В кастрюле на плите потеет под крышкой суп. Едой пахнет душно и густо. Под тарелками на столе салфетки. Всю жизнь, сколько Илья себя помнит, ели так. Завтрак, обед, ужин. Мать деревенская. Её многочисленные сёстры тоже. И все едят только так. Все вместе. А Илья почему-то сжиться не смог. Даже его мёртвый отец из таких же. А он сам как будто чужой.       Чёрно-белое фото отца стоит у матери в спальне. Там же её отец и мать и ещё кое-какие мёртвые родственники. Рядом иконы в позолоте. За ними на полке книги — сборники классической литературы — не материны. Она такое не читает. Её больше увлекают журналы по садоводству или про исторические заговоры и пришельцев. Она следит за фазами Луны, считает биоритмы и смотрит всех своих знакомых по знакам зодиака, что никак не мешает ей ходить в церковь и отмечать православные праздники. Илья не понимал её в детстве. Не смог понять и когда повзрослел. Дядя Антон, кажется, никогда и не пытался. Ему нормально и так. Иногда Илье кажется, что дядя Антон вообще живёт в каком-то другом слое реальности. Ничто его не колышет, не задевает. И если это так, если не просто фантазии, Илья очень хотел бы так же.       — Помидоры помой, — бросает через плечо мать. — Но не режь, а то ещё…       В коридоре раздаётся шебуршение. Мать бросает помидоры в раковину и усвистывает в коридор. Сквозь продолжающееся бормотание телевизора слышен их тихий говор и громкое чмоканье.

***

      Диана не посещает его несколько дней. Илья почему-то об этом думает. Потом решает: «Да и похуй». Не то чтобы он от неё чего-нибудь ждал. Илья и сам не знает. Просто почему-то показалось, что она так легко не исчезнет, словно что-то между ними наклёвывается. Какая-то заваруха. «Да ты просто совсем одичал, — объясняет себе Илья, — начал цепляться за всех подряд. Идиот». Дошло до того, что захотелось в какой-то момент даже позвонить матери, поговорить хоть с каким-нибудь живым существом. Но потом он вспомнил, как обычно ощущает себя после этих разговоров, и звонить передумал. Так что, когда Диана появляется, Илья даже чувствует что-то отдалённо напоминающее радость. Распрощались они в последнюю встречу так себе, и она вполне могла и обидеться.       — Привет, — говорит Диана. — Ты занят сейчас?       Она всклокоченная, с головы до ног замотана в большущий халат, выглядит так, словно совсем недавно встала с постели. Взгляд потухший. Илья шмыгает носом, говорит:       — Нет. Тебе, кстати, не жарко? На улице почти тридцать градусов.       Август душит теплом, словно хочет уморить всё живое.       — Не знаю. — Диана трёт глаза, вздыхает. — Я не открывала окна.       — Я не занят. Что ты хотела?       — Посидишь со мной?       — Хорошо, — соглашается Илья.       Он заныривает обратно в душную квартиру, напяливает футболку и выходит к Диане.       Они устраиваются на её кухне. Сквозь разросшиеся деревья под окном солнце едва-едва пробивается. В квартире от этого зеленоватые сумерки. Мрачно, пусто и тихо. Илья сразу ловит это ощущение, только переступив порог: квартира как брошенная.       — Ты как вообще? — спрашивает Илья Диану.       Она вялая и кислая. Садится, вздохнув и повесив голову. Плечи ссутулены, руки лежат на прикрытых халатом коленках.       — Ты знаешь, я подумала, — начинает она, разглядывая свои ногти, — может, я была неправа? Может, я зря это всё сделала с комнатой? А то теперь, знаешь, у меня такое чувство, словно я её выкинула. Знаешь, как отрезала насильно, а это было неправильно, может?       — Хочешь вернуть всё обратно?       — Ну, не знаю. Глупо уже, наверное. Это же какой-то бред? — Она поднимает глаза на Илью.       Он понимает, что именно она чувствует.       — Это не из-за комнаты. Это потому что она умерла, — говорит он.       Брови Дианы медленно приподнимаются, заламываются к переносице, подбородок начинает дрожать. Илья берёт её за плечо.       — Всё нормально. Так должно быть, — говорит он.       Диана кивает, сжимает челюсти, пытаясь сдержать заблестевшие в глазах слёзы.       — Тебе ведь перестало быть страшно?       Диана кивает опять. Нервным движением вытирает намокшие глаза, промакивает их рукавом халата.       — Да, да, — задышав, соглашается она.       — Тогда хорошо.       — Блин, Илья, мне так хуёво сейчас.       Диана приваливается к нему плечом, Илья чуть её приобнимает. Она громко, влажно шваркает носом.       — Это пройдёт, — говорит Илья.       — Да? Ты думаешь?       — Да.       — У тебя прошло?       — Да, конечно, — врёт Илья.       Она ведь спрашивает про деда, а не о прочих его скончавшихся родственниках. Да и что ещё тут можно сказать, он, на самом деле, не знает. К своим собственным переживаниям про смерть он относится как к чему-то напрочь больному и извращённому. Но Диана, к его облегчению, не развивает эту тему. Переключается и спрашивает, подняв голову:       — Хочешь посмотреть со мной телевизор?       Она купила новую газету и наотмечала там передачи, которые они раньше смотрели вместе с Тамарой Алексеевной. Илья чувствует себя странно, заняв её место на кровати рядом с Дианой. Словно делает что-то неправильное. Словно прикидывается, выдаёт себя за кого-то другого. Кровать узкая, и они, подложив под спины подушки, полулежат на ней плечом к плечу. Показывают передачу по Первому — в углу экрана просвечивает блёклый сатанинский значок канала. Показывают какую-то дикость. Люди в студии смотрят видюхи из интернета, беседуют с их авторами и прочий бессмысленный бред. Илье плевать, на что тупить.       У Дианы в квартире не так жарко, как у него, а лежать удобно. Диана под боком иногда даже начинает хихикать. Илью постепенно затягивает в дрёму. Ночью почти не спал, таскался из угла в угол, не зная, чем занять руки. В конце концов зачем-то принялся гладить постельное бельё, хотя клялся самому себе, что никогда таким заниматься не будет, полжизни наблюдая за зачуханной матерью. И вот теперь у него в шкафу всё бельё отглаженное. Илья не знает, до чего ещё докатится этим летом. Есть ощущение, что сейчас всё движется куда-то не туда особенно быстро.       Он приоткрывает глаза — почти уснул — и украдкой глядит на загипнотизированную телевизором Диану. Если он её сейчас поцелует, как она отреагирует? Это будет вообще уместно? Илья шмыгает носом и отводит глаза. Не то чтобы он взаправду этого хочет. Он не знает. Диана ему точно симпатична, но вот до какой степени…       Он проводит с ней целый день, и день этот выходит даже почти терпимым.