Будь осторожнее сегодня вечером! :)
Эрик сдерживает визг, вскидывает пятки и легкомысленно переворачивается на кровати, болтая ногами. Знакомая паутина нервов завязывается узлом в его животе, но они хорошего рода — такие, которые он испытывает каждый раз, когда Санен звонит или пишет, или каждый раз, когда Санен показывает, что ему не все равно. И у него почти кружится голова от этой мысли, когда его глаза несколько раз пробегают по словам. Он не может поверить, что он с ним встречается. Отличник Санен. Студент колледжа Санен, который предложил Эрику встречаться прямо перед тем, как он ушел. Хорошенький Санен, слишком хорошенький. И он идеален, потому что мозг Эрика просто не знает, как его еще характеризовать, кроме как «идеален». Тем не менее, Эрик почти видит, как Сону закатывает глаза и щелкает, как будто он был рядом с ним, как будто он был здесь, чтобы тщательно отчитать Эрика за то, что он так по уши влюблен в какого-то парня. Что ж, Сону здесь нет, Санен наконец-то приехал в город на выходные, и он волен восхищаться своим парнем столько, сколько ему заблагорассудится. И вот, Эрик набирает ответное сообщение с влюбленным лицом и теплотой внутри. Он тоже старается быть простым. Сохраняет его простым и стильным. Делает все, что угодно, что остановит всю отчаянную щенячью энергию, исходящую от него неестественными волнами.Ты тоже :) Мне так скучно дома... Как проходит твой вечер?
Грудь Эрика вздымается с дрожащим, взволнованным вздохом, когда он отправляет сообщения и ждет ответа. Он видит, как всплывает пузырь на клавиатуре Санен, один, два раза, прежде чем снова упасть, и это заставляет его немного расстроиться. Очевидно, ему есть что сказать, и пессимистичная часть его мозга, которая все еще не может поверить, что Санен реален, немедленно ускоряется во всех возможных негативных сценариях. Эрик сжимает свой телефон и садится на своей кровати. Сообщение Санена перестает выскакивать и появляться, и сердце Эрика немного колотится в груди, когда он пытается угадать, что за абзац посылает Санен, который такой чертовски длинный. Ожидание уже вызвало ростки сомнений, которые он не может полностью подавить. Внезапно Эрик слышит что-то, что в малейшей степени привлекает его внимание. Это скрежет, едва слышный, только звон металла и движение дверной ручки вверх и вниз. Сначала это звучит так отстраненно, так тихо, что он даже не отводит взгляда от своего телефона. Но затем раздается щелчок — слышимый и знакомый, слишком знакомый, достаточно знакомый, чтобы отвлечь его, потому что нет никаких сомнений в том, что звук открывающейся его собственной входной двери после того, как он прожил в одном доме девятнадцать лет, или правильнее сказать всю свою жизни. Он бросает взгляд на дверь своей комнаты, нахмурив брови при звуке открывающейся входной двери. Взгляд Эрика возвращается к его телефону, он хмурит брови. Санен все еще не ответил, и ему нужно отвлечься, поэтому он отбрасывает телефон и встает. Деревянные половицы скрипят и раскачиваются под его ногами, когда он наступает на них и шевелит пальцами ног. Затем он подходит к двери, немного ошеломленный тем, что его сестра вернулась так рано. —Нуна? — кричит Эрик, подходя к двери своей комнаты и хватаясь рукой за ее золотую ручку. Он ожидает услышать пение — его сестра всегда поет, когда пьяна, и ей не нужно много времени, чтобы начать, так как быстро пьянеет. И это всего лишь, типа... что? Эрик думает. Максимум одиннадцать вечера? Поэтому он удивлен, что она так скоро вернулась. Но он еще больше не в своей тарелке из-за того, что она не поет какую-то забытую R&B песню 2000-х, которую она всегда портит тем, как ее язык извивается вокруг каждого слова. Однако что-то заставляет его остановиться - заставляет его немного задержаться у двери, вместо того чтобы открыть ее. Шаркающие звуки внизу... тяжелые. Тяжелее, чем приглушенный стук высоких каблуков. И в аккомпанементе тоже нет голоса. Рука Эрика впивается в дверную ручку, тупые пальцы обвиваются вокруг нее, и усики чего-то зыбкого извиваются в углублении его живота. — Нуна? — Эрик снова зовет. Он сохраняет самообладание, чувствуя, как вены, сжимающиеся вокруг его костей, расслабляются, когда шарканье внизу прекращается. Его волосы на шее снова становятся ровными, и он выдыхает. На секунду он испугался, этого нельзя отрицать. Конечно, он это сделал — это Хэллоуин, и каждый год, когда он наступает, всегда будут небольшие импульсы возбужденного страха. Это естественно. Ожидаемо. Обыденно. Иногда ему даже нравятся острые ощущения. Эрик поворачивает ручку своей двери, приоткрывая ее, когда что-то происходит. Это неожиданно. Резко. Непредвиденно, потому что дело в том, что он не может... он не может видеть. Свет выключается, и он погружается во всепоглощающую темноту. Эрик захлопывает дверь в тот момент, когда становится темно, и его сердцебиение набирает темп, оно превращается в настойчивый стук по ребрам. Его горло сжимается, пальцы дрожат вокруг дверной ручки, когда он поворачивает и запирает ее. Это просто для предосторожности. Там ничего не происходит. Дом пуст, по соседству отключили электричество, и с ним все в порядке, за исключением— За исключением того, что это не так. За исключением того, что внизу снова слышится шарканье и звук шагов — теперь реальных, физических шагов, а не смутных перемещений, — и он почему-то чувствует, что не может дышать. Эрик набирает в легкие воздуха и наклоняется ближе к запертой двери, прикладывая ухо к дереву и закрывая глаза так крепко, что морщинистые края причиняют боль, пока он внимательно слушает. Ноги — движение, шарканье — это отчетливо. Это не каблуки, это ботинки. Кроме Юнджи, которая ушла в черных туфлях-лодочках, и единственный человек, у которого есть пара тяжелых ботинок — тех, которые издают этот особый глухой стук по земле, - это его отец. И это не может быть его отец, верно? Нет, если его матери нет рядом. Она бы позвала его по имени, чтобы поприветствовать их у двери, он бы со стоном скатился с кровати, быстро поцеловал ее в щеку, а затем побежал обратно наверх, чтобы достать костюм оборотня из глубоких темных глубин своего гардероба, просто чтобы он мог добраться до Вечеринка Джуен в рекордно короткие сроки. Но это было бы не так. Ничего подобного. Никогда звук незнакомых шагов не раздавался слишком громко и слишком сильно в напряженной тишине дома. Остатки страха начинают выползать из того места, где Эрик непреклонно прятал их, собираясь воедино, пока он не почувствует это в виде одного твердого куска внизу живота, который давит на него. Мурашки резко пробегают по его коже, когда он слышит что-то еще. Не только ноги, но и свист. Такой свист, который пронзает звук крови, стучащей в ушах, с вибрациями, которые пробегают рябью по его коже каждый раз, когда высота звука становится высокой, затем низкой, резкое растяжение и снова внезапный перерыв. Они насвистывают мелодию. Они насвистывают мелодию, и их ноги с грохотом поднимаются по лестнице. И они личность, потому что Эрик просто знает. Он знает. Он знает, что это не плод его воображения, который он вызвал в воображении от скуки или галлюцинаций, потому что больше нечего делать. Он знает, потому что ледяное осознание, которое кровоточит в его венах, слишком реально, чтобы быть иным. Эрик поворачивается спиной к двери, прислоняясь к ней спиной и прижимая ладони к расколотому дереву и облупившейся краске. Его глаза вяло обшаривают комнату в поисках. Темно — так темно, что нормальные, реальные вещи начали деформироваться и деформироваться, неясные объекты, которые слишком похожи на безликую фигуру, поднимающуюся по лестнице. Он оставил свой телефон на кровати — чертовски глупое, бесполезное, идиотское решение, — но расстояние между дверью и его кроватью превратилось во все более расширяющуюся реку. Он не хочет тонуть в глубинах, но свист становится громче, становится резче, и сигнал тревоги, безостановочно звенящий в его голове, кричит, что у него нет выбора. И вот, он идет на это. Эрик ныряет, практически перепрыгивая на другую сторону комнаты, и его сердце подпрыгивает в груди, когда он лихорадочно ищет свой телефон в простынях. Наконец ему удается схватить его, когда ни с того ни с сего свист снаружи прекращается. Он тоже останавливается — как будто ничего не может с собой поделать, как будто это инстинктивная реакция. И на мгновение ему кажется, что ему это померещилось. Но потом чья-то рука с другой стороны его ручки пытается повернуть ее, снова начинается эта насвистываемая мелодия, и Эрик не может дышать. Он возвращается в свое тело с тем же чувством, которое возникает у него всякий раз, когда он просыпается после кошмара: кожа лихорадочная, но одновременно смертельно холодная. А затем он пытается найти номер своей сестры на своем телефоне. Если это она, то зазвонит ее телефон. А потом он откроет дверь, и она будет смеяться до упаду над тем, что все еще способна на такую шутку с тех пор, как в первый раз напугала его до того, что он описался в семь лет. Но болезненное чувство в животе, жар в животе и тянущий комок в горле говорят ему, что этого не произойдет. Ему удается позвонить сестре, когда грохот за дверью становится немного более натянутым, немного более неистовым. Телефон его сестры звонит один, два раза, но— — Эрик-а. Это имя, которым его называет сестра. Его мать и отец тоже. За исключением голоса, который сказал, что он был слишком глубоким и скрипучим, чтобы быть любым или любым. Его телефон звонит его сестре, но за дверью ничего не слышно. Ужас пронзает его, когда его затруднительное положение действительно наступает — шокирует его, вызывает дефибрилляцию, стучит в его сердце, когда дверная ручка перестает дребезжать, и вместо этого к ней применяется грубая сила. Однажды раздается удар тела о дерево, когда Эрик прерывает неотвеченный звонок своей сестре. Раздается двойной хлопок, когда он поднимает экран, чтобы набрать еще один трехзначный номер. И в третий раз раздается хлопок — надрывный хрип, который врезается в его череп, когда дверь распахивается, и Эрику едва удается дозвониться до 112, службы экстренной помощи. Линия щелкает в трубке, когда Эрик резко разворачивается, и он просто... он просто разбивается вдребезги. Там, в дверном проеме, маячит устрашающая фигура, одетая во все черное. Мрачный жнец. Серийный убийца. Худшие кошмары Эрика слились в один. Он вскакивает на ноги, замечая незнакомца и его маску, громоздящиеся неподалеку. Маска кролика — с высокими ушами, широкой улыбкой, неестественно розовыми щеками и голубыми глазами-бусинками. Фигура тоже поглощает его; то, как дрожат его пальцы на телефоне, то, как дрожат его ноги под ногами, и то, как его зрачки расширяются настолько, что коричневое кольцо, окружающее его, исчезает. Эрик открывает рот, чтобы закричать, заплакать — сделать что-нибудь и все сразу и предупредить чрезвычайную ситуацию из фильма ужасов, в который его засунули, - когда что-то блеснуло в тусклом свете, и острый нож поднесли к фальшивым губам маски с невысказанной командой. Эрик отчаянно кивает, держа рот на замке, несмотря на покалывание в глазах и внезапный спазм в животе. Его пальцы сжимаются вокруг краев телефона еще сильнее, впиваясь так глубоко, что его ладони, должно быть, покраснели, но боль затмевает каждый шаг, который злоумышленник делает вперед. Паника пробегает по венам Эрика, и его взгляд устремляется к лампе у кровати в углу комнаты. Он совершает прыжок веры — этот кажущийся бесконечным прыжок между жизнью и смертью, — но это как если бы злоумышленник увидел мерцание его глаз в темноте, потому что так же, как Эрик бросается к лампе, злоумышленник тоже бросается на него. Это происходит за долю секунды; Его пальцы касаются гладкого края лампы. Грубая сила сталкивается с его телом таким образом, что он падает. И его телефон катится по полу, когда его кости ударяются о землю. Сильный удар заставляет его внутренности чувствовать себя раздробленными — все рассыпается, разбитые осколки — и он смотрит на незваного гостя широко раскрытыми глазами в 50 оттенках страха. Его локти едва поддерживают его, а тело незваного гостя удерживает его на месте. Голова Эрика кружится от ощущения тела на нем. Краска отслаивается от их маски, пятно белой штукатурки падает в замедленной съемке, и что-то смертельно холодное прижимается к нижней части его челюсти. — 112, что у вас случилось? — спрашивает голос из трубки. — Вам нужна полиция, пожарные или скорая помощь? Телефон Эрика все еще включен где-то вдалеке — где-то там, куда он приземлился, - но он ничего не может с этим поделать. К его шее приставлен нож, а сверху на него смотрит незнакомец в маске кролика - истинное лицо смерти. Как будто злоумышленник знает, что Эрик не будет звать на помощь — как будто он знает, что не может, — он поднимает руку в кожаной перчатке и гладит Эрика по щеке. Кожа, каким-то образом, прохладная на ощупь, и в тот момент, когда Эрик чувствует это, его сердце сотрясается. Если он когда-нибудь выберется отсюда живым — когда он выберется живым, - он знает, что никогда этого не забудет. Он не забудет, как незваный гость наклоняет остальную часть своего тела вниз, наклоняет голову, чтобы посмотреть на него, и проводит большим пальцем по челюсти Эрика. Он не убирает палец, вдавливая в кожу Эрика, пока не достигнет кости. Нож убирают от его шеи, но не так, чтобы Эрик мог дышать. Вместо этого он поворачивается к боковой стороне его щеки, поднимая кончик выше, как будто дразня, как будто дразня тонкую плоть, прежде чем снова упереться льдом в его кожу. Приемник телефонной линии отключается. — Эрик-а... — начинает незваный гость. — Я скучал по тебе. Тошнота подкатывает к горлу Эрика. Они знают его имя. Они скучали по нему — они скучали по нему. — Отпустите меня, — начинает Эрик таким сухим и расстроенным голосом, каким он никогда не был. Он не может узнать себя. Он не слышит себя из-за стука собственного сердца. И все же он знает, что не в том положении, чтобы предъявлять требования, поэтому он выдавливает — Пожалуйста. Незваный гость сначала не отвечает, позволяя тишине разрастаться между ними на секунды, которые превращаются в минуты. Они смотрят на Эрика сверху вниз своими пристальными глазами-бусинками, как будто видят его насквозь, как будто этот человек действительно знает его; Где он живет. Что он делает. Его семью и его друзей. Холодок пробегает по позвоночнику Эрика при мысли, что это кто-то, кого он знает - при мысли, что кто-то, кого он знал, был достаточно болен, чтобы сделать это в качестве какой-то шутки. Если это Сону, он хочет сказать ему, чтобы он снял эту маску. Если это Ханен, он хочет сорвать с него эту маску. Но он знает, что это ни то, ни другое. Ни один и ни один из них не стал бы так играть с жизнью и смертью. Никто не приставил бы нож к горлу Эрика или к его залитым кровью щекам и не сказал бы ему, что они скучали по нему. — Разве ты тоже не скучал по мне, Эрик-а? Эрик крепко зажмуривает глаза. — Ты так хорошо выглядишь в этом, — голос понижается, приглушенный маской и чем-то похожим на ткань. Это зернисто-едкие всплески статических помех в его ухе. — Я наблюдал за тобой вблизи. Эрик крепче зажмуривает глаза. — В течение долгого времени. Никто и никогда не привлекал моего внимания так долго. Такой нетерпеливый и энергичный, — нож скользит по его щекам, не задевая кожу, но давления достаточно, чтобы удержать его на месте. — С тобой никогда не бывает скучно. Ты такой особенный, Эрик... Такой особенный. Сердце Эрика колотится так сильно, что он чувствует, как хрустит каждое ребро. Нож убирается от его щеки, его холодность исчезает, и его заменяет вторая рука в перчатке. Дрожь пробегает по нему, когда обе руки обхватывают его лицо и проводят большим пальцем по коже. Затем пальцы скользят вверх, призрачно пробегая по его губам и носу, прежде чем остановиться на глазах. Его сердце тоже замирает, когда незваный гость медленно прижимает оба больших пальца к глазам Эрика и легко давит, наблюдая за ним так же, как кто-то наблюдал бы за жуком, пойманным в ловушку под стеклом, — зрелище. Незваный гость проводит рукой по прядям своих ресниц, насвистывая тихое и рассеянное «Милашка» Прежде чем Эрик успевает передумать — прежде чем сам злоумышленник может даже увидеть, что это происходит, — Эрик поднимает свои свободные руки, сжимает каждое из плеч злоумышленника обеими руками и поднимает колено сильнее, чем он когда-либо делал раньше. Внезапность действия заставляет злоумышленника потерять равновесие, и Эрик пользуется моментом, чтобы толкнуть их в грудь и заставить упасть. Его сердцебиение взлетает до небес в тот момент, когда он вскакивает на ноги — от облегчения, от страха, от того и другого — и ему удается подняться и броситься к двери. Но в долю секунды пальцы обхватывают его лодыжку. Эрик почти спотыкается, почти падает, но адреналин дает ему последний прилив энергии, и он бьет пяткой в ответ, прежде чем отдернуть ногу так сильно, что чувствует, как разрываются связки у кости. Сердце Эрика бешено колотится в груди и ушах, когда он вылетает в коридор и бежит вниз по лестнице. Он слышит движение позади себя — знакомый топот сапог, раздающийся неподалеку, — и все же он не останавливается. Он не оглядывается. И он не останавливается, чтобы надеть ботинки, когда бежит к полуоткрытой входной двери и толкает ее. А потом он убегает. В то время как ветер хлещет и жалит его кожу, в то время как подошвы его ног отрываются от гравия и камней под ними, и в то время как его легкие набирают так много воздуха, что они кажутся расходуемыми и готовыми лопнуть, Эрик этого не делает. Остановка. Он бежит через дорогу, вниз по улице и в следующий переулок, через маленький город-призрак, который сегодня опустел. Он не останавливается, чтобы оглянуться, даже когда его бедра горят огнем. И он не оборачивается, даже когда любопытство съедает его внутренности заживо, чтобы проверить, бегут ли за ним. Он также не воспринимает свое окружение. Просто бежит. Бежит так, как будто это то, для чего он был рожден. Бежит, потому что это единственное, что он может сделать. В тот момент, когда Эрик наконец останавливается, он сразу же поворачивает голову. Позади него никого нет. За ним никто не следит. Достаточно темно, чтобы сделать его предположение рискованным, так как трудно понять, но, так или иначе, он просто делает это. Точно так же он знает, что в глубине души, еще до того, как дверь в его дом впервые открылась и внизу послышались шаркающие шаги, сегодня вечером что-то было не так. В глубине души он знал, что ему не следовало оставаться дома. И теперь он сожалеет об этом. Без телефона, без телефонной будки поблизости, по крайней мере, в двадцати минутах езды от дома, Эрик полностью застрял. Он оглядывается вокруг, широко распахнутые и безумные глаза, и металлический, похожий на железо привкус крови, который он получает от бега, поднимается по его горлу и попадает в рот. А затем Эрик делает паузу. Замирает. Он знает, где находится. Он уверен в том, где он сейчас находится. Как будто в момент паники, вызванной адреналином, он побежал в единственное место, которое, как он знал, сегодня вечером будет в безопасности. У Санена. Дом его парня с подстриженной травой и фальшивой паутиной на одном из верхних окон. Эрик ведет свои ноющие, дрожащие ноги к двери. Подъездная дорожка пуста, ни одной припаркованной машины не видно, и на мгновение — на долю секунды, не рискуя ни секунды вообще — он думает, что Санена сегодня нет дома. Но он отбрасывает эту мысль. Сегодня вечером он дома. Он должен быть там. И вот, Эрик поднимает свои дрожащие пальцы, сжимает кулак и стучит в шаткую дверь. Сначала его удары легкие, вежливые на случай, если родители Санена тоже дома, но затем волосы на затылке снова начинают вставать дыбом, и осознание того, что он повернулся спиной, закрывая прежнее поле зрения, превращает его удары в тяжелые удары. Так сильно, что он трясется и дрожит в своей тонкой одежде при каждом стуке, оглядываясь через плечо и выбивая дверь. Свет в доме рядом с домом Санена включается, останавливая руку Эрика от повторного стука в воздухе, и он замирает. Он только подумывает сменить планы и вместо этого перейти к этому, как сзади доносится тихий голос. — Эрик? Кости Эрика сцепляются — а потом тают. И переключение между двумя действиями происходит так внезапно, что, когда он поворачивается лицом к обладателю голоса, он почти физически приваливается к двери с явным облегчением. Санен стоит в конце подъездной дорожки в большой, пышной куртке, которая закрывает всю верхнюю половину его сложенного тела и делает его таким, таким нежным. Он одет в серые спортивные штаны и кроссовки, его каштановые волосы откинуты назад, закрывая лицо от ветра. И даже когда Эрик все еще испытывает страх, даже когда ужас поселился внутри него, и он не может найти в себе сил или энергии, чтобы справиться с ним, он все еще думает, что Санен выглядит потрясающе красивым. Санен держит маленький пакетик еды навынос и улыбается так, что освещает даже тени на его лице. Колени Эрика подгибаются, и с этого момента все становится размытым. В одно мгновение он оказывается в объятиях Санена, он начинает рыдать. Это переполняет его, сотрясая все его тело, даже когда Санен прижимает его к груди. Он раскачивается взад и вперед под тяжестью рук Санена, под сильным давлением его груди и лопаток. И когда Эрик поднимает взгляд с налитыми кровью глазами и влажными щеками, Санен отступает на несколько дюймов от него, с беспокойством изучая его лицо. Эрик проглатывает комок размером с уголь в горле и желание продолжать безобразно плакать перед своим парнем, пока он говорит. Он встречается взглядом с Саненом, черные точки заполонили его зрение, и он шепчет то, что должен был сделать, когда все это случилось: — Позвони в полицию.