В плену обстоятельств

Едва различимая длинная тень ложится на утопленную во мраке сырую стену. Грязные кирпичные осколки хрустят под подошвой, выдавая чьё-то близкое присутствие, что заставляет замеревшего на месте Минхо тихо сглотнуть. Почти физически ощущая на своей спине чужой взгляд, парень, как вкопанный, стоит под нагнетающим необъяснимую тревогу бетонным сводом. Кто-то прокашливается. — Здравствуй, ясноглазка. Хорошая погодка, не правда ли? Собрав всю волю в кулак и обернувшись на высокий звонкий голос, брюнет с силой трёт похолодевшие пальцы друг о друга, стараясь немного привести себя в чувство. Всё-таки, идти в чьё-то тёмное укромное было заведомо провальной идеей. — Какими судьбами здесь? — с довольным видом растянув губы в плутоватой улыбке, Чонин делает несколько неспешных шагов навстречу непрошенному гостю, — потерял кого-то? — Я… — Да ты не бойся, я не собираюсь запугивать тебя или угрожать, за то, что ты зашёл на нашу территорию, — элегантным движением головы юноша стряхивает упавшую на лоб чёрную прядку, — повезло тебе, что здесь оказался именно я, а не, например, Чанбин. Тот бы мог наградить парочкой тумаков, — постукивая указательным пальцем по сигарете и глядя на спадающий пепел, краем глаза подмечает застилающий чужое лицо ужас, отчего уголок тонких губ ползёт ещё выше, — шутка. — Простите, я просто хотел… Мне надо было… Ян Чонин, правильно? Подняв взгляд и пересёкшись с взволнованным напротив, черноволосый коротко кивает. — Я не хотел вторгаться в ваше пространство, извините, но мне нужно было поговорить с кем-то из друзей Джисона, а где их искать, кроме этого места — не представляю. — Поговорить? О чём? Прикрыв глаза, Минхо глубоко вздыхает, мысленно набираясь сбежавшей так некстати смелости. — Видите ли… — О, брось ты этот официоз. Давай на «ты». — Хорошо. Видишь ли, я заметил за Джисоном одну особенность и хотел спросить совет у кого-то, кто знает его дольше меня, — борясь с дрожью в голосе, вызванной непривычной для ведения диалогов обстановкой и страхом быть недопонятым, Минхо наблюдает за тем, как парень в плотном сером пальто устраивается возле стены напротив, непринуждённо покуривая сигарету, — не хочу его обсуждать за спиной, конечно, но тут мне правда без помощи не обойтись. Мы с ним сколько ни общались, каждый раз, когда тема переходит с лёгкой на более личную, он сразу взрывается и убегает, даже, когда я очень осторожно подступаюсь. Я понимаю, что за этим, скорее всего, кроется какая-то глубинная проблема, но со мной он говорить об этом точно не станет, и помочь я тогда никак не смогу. Чонин слушает негромкую речь, со спокойным видом посматривая на несколько стоящих у чужих ног бутылок, совершенно на них не концентрируясь. Чувствительный слух напряжён, улавливая поток невидимых вибраций. Мягкий тон парня немного робкий, но звучит на удивление твёрдо и решительно. — А ты уверен, что сможешь помочь? Вы же едва знакомы. — Не уверен, что смогу, я ведь не знаю, что с ним такое происходит. Но уверен, что очень-очень хочу. Коротко улыбнувшись своим мыслям, Ян поднимает глаза и ещё некоторое время разглядывает лицо напротив, прежде чем заговорить. — А вообще, как часто вы с ним его жизнь обсуждаете? — Реже, чем хотелось бы, на самом деле. Но в последнее время он стал охотнее о себе рассказывать, и это сильно радует. Хотя я до сих пор не знаю, где он учится или работает и почему не мог переехать к кому-то из родственников. — А у тебя есть предположения, чем он может заниматься? — Вообще понятия не имею. Он и об увлечениях не особо много говорит, чтобы какие-то теории строить относительно его работы. Может, консультант в супермаркете? — Ох, ну, ты почти близко, — заставив себя улыбнуться, Чонин осторожно выдыхает. «Отлично, значит, пока не догадывается». — Мне правда неприятно просить вас… тебя рассказывать что-то о Джисоне без его ведома, — подняв глаза к потолку и обхватив себя руками, брюнет тихо вздыхает, — но, может, ты знаешь, как к нему подступиться так, чтобы он не отталкивал? — А ты думаешь, стоит? — Что? Конечно, это ведь именно то, чего я хочу. — Нет-нет, в смысле, разве ты сейчас не на верном пути? — Чонин смотрит в тёмные глаза, обрамлённые непонимающе хлопающими ресницами, — у Джисона, действительно, нет привычки открываться первому встречному и посвящать кого-то в тонкости своей жизни. Но ведь он начал делиться с тобой чем-то новым и уже не так остро реагирует на смены тем в сторону более личных, так? — Так… «Поразительно» — проносится в голове черноволосого. — Получается, требуется лишь время. Не всё же даётся быстро и сразу, — Ян подмигивает юноше в бежевом шерстяном пальто, крепко сжимающему основания собственных рукавов. — Спасибо. Коротко и просто. Но по воодушевлённому и безмерно счастливому блеску в глазах Чонин понимает, что это гораздо большее, чем обычная формальность. — А насчёт его родни, — запустив свободную руку в шелковистые волосы угольного цвета, молодой человек снова окидывает взглядом пространство, как будто советуясь с ним, стоит ли поднимать эту тему, — всё немного сложно. И не очень радужно. — Он поссорился с кем-то? С родителями? Поджав губы, Чонин бросает под ноги дотлевшую сигарету и прокручивает на ней носок лёгкой обуви. Надёжно спрятав руки в карманах, он поворачивается лицом к Минхо, одаривая того утомлённым, без тени привычного озорства выражением. — Это долгая история. Но, если брать самую суть — то рос он в обычной семье, с двумя любящими его родителями. В начальной и средней школе я к ним иногда заходил, каждый раз было такое, знаешь, тёплое ощущение домашнего уюта. Но, когда Джисону исполнилось четырнадцать, у его матери диагностировали какое-то психическое расстройство, с которым она, оказывается, жила всю жизнь, и из-за которого постепенно теряла способность адекватно оценивать реальность и взаимодействовать с людьми. Иными словами — она сходила с ума. Распахнув глаза, Минхо устремляет испуганный взгляд на говорящего, поднося кулачок к приоткрытым губам. — Да… Они сначала искали лекарство, чтобы как-то обратить или хотя бы замедлить процесс, но им сказали, что такого не существует и придётся просто учиться уживаться с этой ситуацией. Тогда его родители начали ругаться, в основном, из-за того самого заболевания. Отец винил жену в умалчивании о диагнозе, а та клялась, что сама ничего не знала. В итоге, спустя пару лет, он не захотел терпеть такие перемены и просто ушёл. Даже не сказав куда, взял и исчез. А спустя несколько недель мать с обострением на нервной почве забрали в лечебницу, напророчив совсем маленький шанс на выздоровление. Других близких родственников у них нет. В общем, Джисон остался один, а жить на что-то надо было, поэтому ухватился за первый подвернувшийся случай, как заработать. И… как-то так и застрял во всём этом. Поражённо уставившись в одну точку, брюнет стоит, прижимая ладонь ко рту и стараясь как можно усерднее сдержать подступающие слёзы. Накатившая на колени слабость изо всех сил мешает ровно стоять на ногах. Ли не ощущает, сколько времени прошло с конца рассказа. Голова гудит от переизбытка новой, непереваренной информации, разрушающим ураганом проносящейся по всем мыслительным каналам, вызывая лёгкое головокружение. В носу покалывающе свербит. «Самые родные люди, родители, и так лишиться обоих… Бедные люди, сколько несчастий. Но как отец мог взять и уйти? Если они были так близки, просто невообразимо. Бросил их на произвол судьбы в самый трудный момент, это же настоящее предательство. А Джисон пережил всё это… Поэтому он не даёт к себе приблизиться? Не хочет привязываться к кому-то, потому что боится, что в итоге к нему просто повернуться спиной? Что снова возьмут и уйдут». Перед глазами проносятся мгновения, в которые Хан почти делился чем-то сокровенным, все те минуты, когда он был готов впустить старшего в свой тайный внутренний мир, но затем внезапно закрывался и выпускал защитные шипы. «Он не говорит о своих страхах и слабостях. Всегда меняет тему или вообще заканчивает разговор, как только я коснусь чего-то подобного. Я же не поверю, что у него нет уязвимых мест и, чёрт возьми, почему он всегда стесняется своих слёз? Слабости ведь есть у каждого». До скрипа стиснув зубы, брюнет напряжённо размышляет и бегло вспоминает свои предыдущие умозаключения, по крупицам выстраивая уже такую близкую желанную истину. Пока горькое осознание не ложится мрачной тенью на юное лицо. «Неужели это всё специально? Чтобы случайно не спугнуть человека своими особенностями, он прячет хрупкие незащищённые стороны подальше. Потому что в прошлом маму покинул дорогой человек из-за её болезни. Когда болезнь вылезла наружу. И теперь он не даёт показаться на свет ничему, что расценится другими, как та самая слабость. Он просто решил казаться сильным, каменным. Боже, Джисон…» Чувствуя тонкой кожей век, как невесомая влага образуется в уголках глаз, Минхо сглатывает ком в горле. Ресницы пляшут, умываясь прозрачными слезами, пока распахнутые глаза подрагивают от переизбытка обрушившихся на парня эмоций. Глубокий вдох — и наваждение проходит. Утерев нос, он несколько раз моргает, наконец ясно взглянув на мир. А заодно и на те вещи, что так долго были надёжно скрыты от его глаз. *** Монотонный шум воды, всплесками ударяющейся о гладкую поверхность раковины, заглушает тихое скольжение тканевой салфетки по компактному кухонному столу. Плавным движением хлебные крошки и капли соуса исчезают, прячась в тонких слоях синтетики. Рядом пролетают мелкие брызги, столпом падая прямо на пластиковые домашние тапочки, когда белокурый парень тыльной стороной запястья поправляет лезущую в глаза кудряшку, пока большая часть его ладони скрыта под густой мыльной пеной. Круглая губка в другой руке издаёт чавкающий звук. Ударяются друг о друга тарелки. — Ещё раз, спасибо, что остался помочь, — парень встряхивает пепельной шевелюрой, кидая взгляд себе за плечо, на высокую стройную фигуру, тщательно наводящую чистоту на чужом тускло-сером столе. — Ещё раз, не за что, — сквозь слабую улыбку, вырывается тихий голос, пока его обладатель производит завершающие штрихи по уборке холодной деревянной поверхности, — готово. Тряпку куда? — Сюда можно, — кивнув на столешницу у раковины, Чан сдувает очередную спадающую прядь, завитком приставшую к тёмной брови. — Не пробовал ободок? Или заколки. Меня часто выручают, — Хёнджин оставляет испачканный кусок ткани в положенном месте и идёт в сторону короткого веника, примостившегося возле стенки холодильника. — Придётся, видимо. Да нет, оставь, я сам потом, — проследив за движениями младшего, хозяин квартиры улыбается, по своему обыкновению сощурив глаза и явив миру впалые ямочки, — садись, я чай поставлю. — Да мне несложно, — но, всё-таки, неспеша опускается на потёртую невысокую табуретку, приняв любимую позу лотоса. Щелчок кнопки и приглушённое гудение, нарастающее с каждой секундой, говорят о том, что скоро по кухне распространится горький, слегка пряный аромат крепкого чая. Обводя неторопливым взглядом скромное кухонное убранство, Хёнджин подпирает щёку запястьем, обмотанным ворохом пёстрых фенечек. Едва слышно отбивают ритм настенные часы. Полочка над закопчённой плитой плотно уставлена баночками и пакетиками с всевозможными приправами и душистыми специями. На пластиковом крючке — своём законом месте — висит сине-зелёная прихватка. Крупы тоже стоят на видном месте, расположившись в маленьком стеклянном буфете, рядом с вскрытой упаковкой ягодных леденцов. Коробочка яблочной пастилы оказывается в бледных юношеских руках, спустя мгновение опустившись прямо на стол. — Уютно тут у тебя. — Вот-вот, а вы всё не заглядываете. Я давно зову вас на чай, но у всех всегда дела, — посмеиваясь, Чан тянется за рассыпчатой заваркой, — посидеть за горячей кружечкой, поболтать — чего ещё в холодную осень для счастья надо? — Да, — сжав пухлые губы в улыбке, Хван наблюдает, как в чашку напротив льётся кипяток, и прозрачные стенки тут же мутнеют от пара. — Как знал, взял на днях пастилу, а конфеты с прошлой недели лежат. Тогда только Чонини заходил, а он у нас разборчивый, такие не любит, — Чан устраивается на скрипучем стуле, сложив руки в замок возле обжигающих стенок своей жёлтой кружки, и довольно поднимает глаза. В голосе читаются сердечная нежность и тёплая, почти отцовская, забота, — да… Его сейчас почти не видно: вечно занят, постоянно о чём-то думает или куда-то несётся. Джисон теперь много времени у Минхо дома проводит, а Чанбин не задерживается без причины. Беспокоит он меня, столько в себе носит… — А ты? — А? Моргнув, старший, сбитый с толку, переводит удивлённый карий взгляд на чужой проницательный напротив. — Когда ты последний раз говорил о себе? Или хотя бы думал? Рассеянно опустив потускневшие глаза, Чан пальцами обнимает горячий сосуд с душистым напитком. Сморгнув подступающие эмоции, сглатывает ком в горле. — А… Хёнджини, ну ты что, нет ничего особенного. Живу себе спокойно. — Сколько тебя помню, ты всегда открыт для разговора о чьих-то чувствах или трудностях, но не могу вспомнить, когда ты рассказывал о своих. У тебя на лице написано, что ты переживаешь. — Конечно, о вас всех беспокоюсь. — Чан… — прикрыв глаза, блондин делает тихий вдох, — возможно, ты такое даже не допускаешь, но и о тебе тоже могут беспокоиться. Я, например. Расскажешь мне, как ты себя чувствуешь? Почти белые пальцы сжимают высокую тёплую чашку цвета весеннего солнца. Под кучерявой пепельной чёлкой мечется тревожный, как у загнанного охотником зверя, взгляд. Снова сглотнув, парень опускает голову, отчего концы кудряшек касаются пухлых бледных губ. — Мне правда не хотелось бы вешать на тебя что-то, что может испортить настроение или заставить нервничать. Я здесь для того, чтобы помогать вам справляться с проблемами, а не создавать новые хлопоты. Тёплая ладонь с длинными пальцами ложится поверх чужой, мертвенно холодной. Яркие фенечки щекочут кожу. — Прямо сейчас я здесь для того, чтобы ты поделился со мной тем, что тебя так гложет. Приглушённое тиканье часов отбивает извечный выверенный ритм. Заполонившая пространство тишина висит совсем недолго. — Я снова пытался слезть с наркотиков. Твёрдо решил, что бросаю. Держался почти неделю, но вчера вечером сорвался, — дрогнув, неуверенный голос старшего звучит чуть тише, — я понимаю, что это разрушит мой организм, а в дальнейшем — и мою жизнь. Но я просто не могу сопротивляться. — А что именно ты чувствуешь в такие моменты? — Что меня выворачивает изнутри. Как будто сосуды лопаются и кожа горит. А с эйфорией приходит облегчение, как если при температуре выпить лекарство от жара. Только потом начинаются судороги и тошнота. — Ничего себе. Должно быть, очень сложно этому противостоять. Особенно, в одиночку. В следующий раз, когда почувствуешь, что начинается — можешь позвонить мне. Я тебя об этом очень прошу, в любое время. Попробую как-то помочь, отвлечь хотя бы. — Не стоит, Хёнджини, спасибо, — вымученно улыбнувшись, белокурый парень поднимает глаза с поблёскивающей в них признательностью. — Чан, я серьёзно. Не мучайся один. — Хорошо, — вздохнув, старший шмыгает носом, — ну а ты? Златоволосый выгибает густую бровь. — Что я? — Ты в последнее время какой-то тихий, в облаках витаешь, — слабая улыбка Чана заметно теплеет, — о чём думаешь? — Ах, это… — сжав пальцы рук в своеобразный клубок, Хёнджин опускает их на тонкие поджатые ноги, — вернее будет сказать не о чём, а о ком. Один человек из головы вы выходит. — Хёнджини! Неужели, влюбился? Усмехнувшись чужому всплеску эмоций, Хван чувствует, как ощутимо теплеют щёки. — Скорее, симпатия. Мы учились в одной школе, ещё при тебе. Ким Сынмин, может помнишь. Я иногда вечером вижу его из окна, когда он гуляет. Но мы не общаемся. А как раз недавно случайно получилось поговорить. Совсем недолго, но теперь он постоянно занимает все мои мысли, как наваждение. — Надо же, — Чан задумчиво подпирает подбородок, переводя несосредоточенный взгляд на пустой белый подоконник, — вы никогда не общались, но длится это прямо со школы? — утвердительный кивок, — слушай… Очень похоже на влюблённость. Навязчивое ощущение такое, почти привычка. Когда думаешь о человеке, на самом деле не зная о нём самом ничего, придумываешь какой-то образ. Идеальный, можно сказать. И потом страдаешь по нему — прекрасному, но недосягаемому. Закусив губу, Хёнджин отводит тёмные глаза в сторону, осторожно стараясь сохранить ровное дыхание. — Конечно, это не обязательно твой случай, просто похоже. — Да нет. Как-то слишком похоже, — сжимая пальцы рук сильнее, юноша не может сдержать вырвавшийся полный сожаления вздох, — я ведь правда его совсем не знаю. Зато болезненно мечтаю хотя бы о короткой встрече или разговоре. Поэтому на болезнь это и похоже. Гораздо больше, чем на настоящие чувства. Положив поверх стола одну на другую руки, Чан глядит на притихшего парня напротив. Открытый сочувственный взор отражает неуёмное желание помочь, полностью забрать на себя чужие тяготы и волнения, только бы они перестали мучительно досаждать младшему. Освободить сердце этого светлого мальчика от томящей зависимости. Но обстоятельства позволяют ему лишь слушать тихие вздохи, время от времени заглушающие тиканье настенных часов. *** Ползучий холод, исходящий от стены, даже сквозь серую ткань футболки немало подмораживает спину, но Джисон продолжает сидеть на своей незаправленной кровати, отрешённо пялясь в одну точку. На тумбочке рядом, под тонкой пластиковой крышкой пробивается пар, ударяя по обонятельным рецепторам запашистой приправой лапши быстрого приготовления. Белый пластик изнутри покрывается капельками влаги. Простыня под парнем ещё не успела нагреться — он только-только вернулся из скромного супермаркета с шуршащим пакетом наперевес. И теперь без интереса рассматривает соседнюю стену, мысленно не замолкая ни на секунду. «Допустим, я взял чуть больше денег, оставленных на комоде, чем лапша стоит. Но это просто на всякий случай. А зачем я купил молоко? Подумаешь, в холодильнике его нет, я его даже не пью. Какое к чёрту молоко?» Блестящие угольные зрачки хаотично блуждают по бетонной, оклеенной заурядными обоями поверхности. «Ну ладно, предположим, молоко в хозяйстве пригодится. В каком к чёрту хозяйстве?.. Ладно, пригодится. Но печенье. Мне оно вообще не надо, его этот только берёт. И что, что пачка стоит пустая, я его раньше никогда и не ел. Чтобы я купил какое-то дебильное печенье — нахрена? Ну, раз не дебильное, так сахарное. Конечно. К чаю. Молодец». Криво фыркнув, парень с шумом выдыхает, прикрывая лицо холодной рукой. Кончики пальцев исчезают под длинной сливочно-кофейной чёлкой. «Если из-за этого дурня у меня появится привычка брать в магазине всякое ненужное барахло, то пусть за это отвечает. Мне такой радости не надо. Лучше пусть, наоборот, берёт пример с меня — зачем тратить время и деньги на ненужные покупки? Как он вчера полчаса сидел над каталогом, мотал туда-сюда, не мог выбрать между песочной скатертью с белыми узорами и однотонной пастельно-розовой. Они даже не сильно отличаются: что одна светлая, что другая. Но нет, думал, представлял, как смотреться будет. Подойдёт ли ко всему интерьеру. Было даже забавно, хмурился так. И радостный положил в корзину песочную, для атмосферы. Любит же во всём эстетику, цветовую гамму нужно соблюдать. Будет потом довольный готовить на ней, говорить, как она ему нравится. Посмеётся над чем-то в своей голове и обязательно это озвучит. Захочет поболтать. А потом расскажет какую-нибудь историю из жизни, снова вспомнив про поездку с классом на… Чёрт!» Качнувшись корпусом вперёд, шатен старательно трясёт лохматой головой, упрямо развеивая нежданно возникшую картину. Всплывающие перед глазами образы старшего тут же лопаются хрупким мыльным пузырём, рассеиваясь на миллиард невидимых частиц и улетая со струями нагретого воздуха в распахнутое окно. Осязаемо становится прохладно. Прикусив губу, Джисон опускает взгляд и почёсывает открытое предплечье, удивляясь собственному поведению. Больше всего вводят в ступор случайные мысли о Минхо и о вещах, что с ним связаны. Назойливые и странные — совсем непривычные для Хана. Которые, надо признаться, стали посещать его всё чаще. Отчего и отбиваться от них приходится с новой силой. Накатившее раздражение постепенно проходит, оставляя после себя лёгкую потерянность. Подавшись к изголовью, Джисон тянется за едва тёплым контейнером с бледной разварившейся лапшой. Узкая кровать коротко скрипит. Лениво повозив неудобной вилкой по волнистой поверхности, парень с хлюпающим звуком втыкает её обратно. На мгновения замерев, всё так же с протянутой рукой, брюнет невольно вслушивается в заполнившую квартиру тишину. Абсолютную и ничем не тревожимую. Как будто тяжёлая пустота опустилась на холодный паркетный пол и расползлась по воздуху, цепко карабкаясь вверх по стенам. Хоть бы где вещь упала или половица скрипнула. «Непривычно». Гладко потерев торчащие коленки, Джисон натыкается взглядом на дверь. Подступившие воспоминания разливаются по организму медленным током. «Не то чтобы, когда он дома. Всегда чем-то шумит или шуршит разными пакетами. Вещи роняет. Чаще всего слышно кипящий чайник. Почему Минхо пьёт столько чая, как он вообще в него помещается? Или эти отголоски его дорам, слезливых, конечно же. И потом всхлипы и сморкание. Стал ещё какие-то девчачьи группы включать. Не слушаю такое, но, в принципе, прикольно звучит. И ставит их на фон, пока вяжет что-то затейливое в своей комнате. Нитками такие узоры выделывать — во даёт. Нальёт себе чая, сгребёт охапку ниток и… Твою мать». Подскочив на пружинящей кровати, в горячем порыве парень ударяется сокрытым чёлкой лбом о ближайшую стену. Студёная матовая поверхность на долю секунды перенимает на себя часть жара от порозовевшего, пышущего смущающим замешательством лица. Низкое дыхание неровно сбивается. Шмыгнув носом, Хан снова бьётся головой, только гораздо слабее. Если не сказать, до отчаяния беспомощно. Придерживая свой вес на опирающейся о стену руке, сосредоточенно старается отогнать непрошенные, лезущие со всех сторон мысли, слишком напоминающие вязкий бред и не дающие заветного покоя. Хотя бы сосредоточиться на чём-либо отвлечённом уже было бы неплохо. Но, как назло, перестроить своё сознание и сосредоточиться на чём-то другом у парня совершенно не выходит. *** Бесшумный леденящий ветерок обдаёт нежными порывами чёрную крышу одинокой автобусной остановки. Проходится по открытым щекам спешащих укрыться в желанном тепле прохожих. Холодными прикосновениями закрадывается под лёгкие шапки и за торчащие воротники, вызывая тем самым лёгкую дрожь и заставляя людей ускорять темп своих шагов, переходя на своеобразный бег. Салатовые и медные граффити, красующиеся пятнами и подтёками на замутнённой стеклянной стенке, придают маленькой унылой остановке дерзкий, даже несколько задорный вид. Некогда бывшие яркими, они утратили прежнюю броскость, повидав на своём коротком веку уже несколько разных смен сезона, особенно запомнив проливные дожди. Белоснежно чистые кеды поочерёдно взмывают вверх: то одна, то другая. Активное шевеление непременно ускоряет кровообращение, в некоторой степени дополнительно согревая организм, но обладателя светлой обуви это не особо интересует — скорее, так просто веселее. Тонкие провода наушников спадают по обе стороны от плечей, укрытых плотной кожаной курткой. Невесомые лавандовые пряди колышутся на ветру. Провожая взглядом мелькающие мимо машины, Феликс увлечённо кивает в такт льющейся в уши песне, заодно выстукивая ритм на круглой металлической коробочке в руках маленьким подмерзающим пальцем. Будучи единственным ждущим здесь автобус и не преминув воспользоваться таким положением, тихо напевает мелодию себе под нос. Пока краем глаза не цепляется за чужую фигуру, приближающуюся тёмным пятном. Молочно-аметистовая голова оказывается с интересом повёрнута в сторону объекта, не отрываясь смотрящего себе под ноги на массивные коричневые кроссовки. Несколько тяжёлых шагов — и Чанбин с уставшим взглядом приземляется на узкую скамейку, давным-давно сколоченную из старых залакированных досок. Ноги принимают расслабленную позу, указывая коленями в разные направления. Парень набирает побольше воздуха в длинном утомлённом вдохе, когда замечает справа от себя человека с открытым внимательным взглядом, устремлённым прямо на него. Что мгновенно заставляет Со негодующе съёжится и, приняв угрожающе пасмурный вид, старательно нахмуриться. — Чё палишь? — Ничего. Грубиян. Сдвинув бровки к переносице, Феликс одним движением отворачивается от угрюмого парня в длинной чёрной футболке. Круглые драже внутри жестяной баночки с характерным стуком перекатываются, звонко ударяясь о круглые стенки. Тишина, изредка прерываемая скорыми автомобилями. Холодное дуновение, пронизанное свежим октябрьским морозом, проносится мимо насупленных молодых людей, каждый из которых рассматривает машины исключительно со своей стороны. Вдалеке хрипло кричит одинокая ворона. Сдув упавшую на глаза чёлку, Феликс плавно смягчает выражение лица. Задумчиво опускает взгляд, прикидывая что-то в своей голове. На высокой скорости проносится глянцевая дымчатая киа, оглушительным рёвом напугав юношу, поочерёдно достающего из ушей белые проводные наушники. Резкий скрип куртки врезается в слух Чанбина, когда сидящий рядом сосед ревностно пытается сделать что-то со своей цветной железной банкой. Напоминающий жалобный писк, этот звук, как следствие трения блестящего чёрного кожзама, вместе с шумящим грохотом быстро начинают действовать на и без того натянутые нервы. Но недовольный Со не успевает огрызнуться, так как слышит приглушённый мирный бас: — Будешь? Нехотя взглянув на светловолосого, парень сперва сталкивается с улыбающимся веснушчатым лицом, а затем смещает внимание на расписную коробочку, протянутую в его сторону, полную неровных многоцветных шариков. Приоткрыв рот, Чанбин на короткое мгновение теряется, но тут же злобно рыкает, резко отвернувшись. Костяшки пальцев заметно напрягаются. — Они вкусные. Я брал недавно. Невозмутимый голос вливается в правое ухо старшего, молча сверлящего взглядом дорожные каменные борты напротив. Феликс показательно гремит маленькой упаковкой, как бы намекая, что отступать он не собирается. С протяжным вздохом, Со всё-таки берёт одну шарообразную конфету и лениво отправляет в рот. — Какая у тебя? — Не жнаю. Искажённый липкой жевательной сладостью голос забавляет блондина, вызывая порцию добродушного хихиканья. Он поворачивается к сгорбившемуся рядом парню. — По-моему, жёлтая. Это лимонная, она должна быть кислая. Но не такая кислая, как яблочная, хотя это странно, — на расстоянии пытаясь разглядеть глаза собеседника, Ли всматривается в нависшую угольную чёлку. Но их по-прежнему не видно, — мне в прошлый раз попалось много вишнёвых, поэтому немного надоели уже. А больше всего нравятся клубничные, напоминают бабушкино варенье. Возьмёшь ещё? Как и в первый раз, охотно протянув круглую баночку, юноша немного наклоняется к старшему, с улыбкой наблюдая за тем, как тот снова берёт предложенное угощение. — Какая сейчас? — Бордовая. — А, это как раз вишнёвая, у них выразительный вкус. Плотно закрутив жестяную крышку, Феликс отставляет вещь на свободное место рядом с собой и снова поворачивает голову к старшему. Подобно скале, тот сидит статично, не шелохнувшись, опираясь голыми локтями о колени. Приподнятые рукава тёмной футболки едва колышутся под воздушными дуновениями, открывая взору верхнюю часть рельефного предплечья. Гладкие литые мышцы, добиться которых, наверняка, стоит немалого упорства и затраченного времени. Изучающе скользя взглядом по чужим рукам, светловолосый замечает, что они слегка напряжены под весом удерживаемой ими головы. Крепкие, словно стальные, кисти подпирают подбородок твёрдыми костяшками. Парень проходится глазами по небольшому скоплению синяков и поднимается выше, вдоль кривой линии выступающих мышц. — Тебе не холодно так? В очередной раз вздохнув, черноволосый медленно откидывается на стеклянную стенку позади, недовольно разминая широкие затёкшие плечи. — Нет. Закалённый. — Ого, круто. Всегда удивляло, как люди так могут. А куда ты едешь? Приподняв густую бровь, Со всё-таки поворачивается в сторону болтающего ногами Феликса, натыкаясь на поблёскивающее любопытство в тёмных карих глазах. Коротко моргнув, возвращает взгляд на пыльное придорожное ограждение. — Жду приятелей. Живут в паре кварталов отсюда. Собираемся в качалку, — мотнув тёмной копной на другой конец скамейки, усмехается, — а ты куда с подарочком? — Что, подумал, к девушке еду? — задорно обножив зубки, Ли своим шутливым тоном заставляет старшего замереть на месте. Резко тряхнув головой, тот со злостью рявкает: — Мне плевать. Маленькие белые кеды неспешно перестают покачиваться, опустившись, слабо касаются носками грязного асфальта прямо под своим владельцем. Переменившись в лице, парень с тенью печали, опустившейся на аккуратные черты, горько поджимает губы. Только доносится тихое: — К родителям в гости. Приподняв глянцевый воротник, молодой человек застёгивает куртку плотнее, полностью скрывая под ней чисто-белую футболку. Нагрянувшее накануне похолодание всё ощутимее даёт о себе знать. Мельком взглянув на чужое лицо, Феликс улавливает, как напряжены мимические мышцы этого парня, старающегося прочно удержать на себе ледяную маску безразличия. Пустой взгляд словно бы устремляется в никуда, гранича с искусственной отрешённостью. — Почему ты ненавидишь меня? Густой мелодичный голос проникает в чувствительное сознание старшего, наконец задевая там что-то мягкое и живое, отчего на короткий момент у того перехватывает дыхание. Со теряется, но усилием воли вынуждает себя хотя бы внешне изобразить равнодушие. — Я уже много раз говорил. Не выношу тех, кому легко и без труда всё достаётся. — Мне кажется, нет ничего плохого в том, что кому-то повезло больше, чем другим. — Ясное дело, тебе будет так казаться. Скупо хмыкнув, Чанбин не сводит глаз с дороги и как можно незаметнее сглатывает образовавшийся в горле ком. — Ты слишком мало знаешь обо мне, чтобы судить. Гулкое тарахтение плавно подъезжающего автобуса заглушает менее выразительные звуки вокруг, выдавая едкий шипящий выхлоп. Крупные колёса замедляются, уже полностью остановившись напротив хлипкой остановки. Пока открываются зелёные дверцы, усеянные песочными брызгами грязи, Феликс аккуратно поднимается со своего места и, не забыв сунуть в карман баночку с конфетами, шагает ко входу в транспорт. Уже наступив на запылённый порог, оборотом головы возвращает глаза к хмурому старшему, застывшему со скрещенными на груди руками. И по-прежнему сосредоточенному исключительно на одной, ведомой лишь ему одному, точке. Сильные челюсти напрягаются, придавая лицу очередную порцию нерушимой серьёзности. Как будто он насильственно удерживает шею от короткого поворота, делая это с большим трудом. Лишь когда зелёная махина с тихим гулом трогается, он позволяет себе сделать тихий вздох. Но по-прежнему запрещает пошевелиться. Благополучно оказавшись возле свободных мест, Феликс медлит, кидая задумчивый взгляд на небольшое заднее стекло. Пройдя вдоль одинаковых тёмных рядов, достигает нескольких последних сидений и, с секунду поколебавшись, забирается на одно из них. Коленки касаются грубого холодного материала. Снаружи, за мутными разводами, виднеется сидящий в одиночестве Чанбин, с сосредоточенным видом и крепко сжатыми кулаками. Как-то неосознанно, не до конца понимая мотивы собственных действий, светловолосый приковывает к парню свой карий взгляд, затянувшийся неосязаемой тоскливой вуалью. Просто ждёт, пока тот обернётся. С ладошками, обхватившими резиновую спинку, и коленями на гудящей синтетической поверхности. Транспорт, как и положено, продолжает набирать скорость, размеренно удаляясь. А сгорбленный молодой человек в тёмной футболке всё не перестаёт бездумно глядеть на бесформенные пятна прямо перед собой. До тех пор, пока маленький зелёный автобус полностью не скрывается из поля зрения. Прикрыв уставшие глаза, юноша не замечает, как маленькие трепещущие на ветру хлопья первого снега невесомо опускаются на его лохматые чернильные пряди.