Безумие

POV Константина Котова Какое невероятно сложное получилось задержание, я бы даже сказал, изматывающее. И дело не в том, что пришлось почти три часа провести в наружке, а потом еще гоняться за киллером через пол-Москвы, нет. Дело в том, что на это задержание Рогозина почему-то отправила меня с Лисицыным. Хотя дело киллера из оперов вели я и Серега Майский. Так сложно было с ним всё это. Костя никогда не умел скрывать того, что творилось у него в душе. Он всегда как раскрытая книга: смотришь на него и понимаешь, о чем он думает. От него прямо волнами исходило раздражение. Даже слепоглухонемой бы понял, что моё присутствие доводит его до грани, казалось, что еще минута, и он просто... А что «просто»? Ударит? Так за что? Ведь он сам сказал мне, что ему на неё наплевать. Хотя кого я обманываю? Достаточно взглянуть на него, когда она рядом, чтобы понять, как ему на неё «плевать». Но помочь я ему ничем не могу. Потому что тоже её люблю. Хотя раньше она казалась мне такой... Как бы правильно подобрать слово... Невзрачной, что ли. Обычной. Пройдешь мимо такой и вслед не обернешься. Я никак не мог понять, почему Лисицын такой, по сути, четкий мужик, мог на неё «запасть». Не понимал я и Амелину, которая всегда враждебно относилась к Соколовой, всегда ей завидовала. А я чесал рукой затылок и пытался понять: чему тут завидовать, ну чему?! Оксана - шикарная женщина, во всех смыслах этого слова. Именно такие, как она: желанные, стервозные, но ровно настолько, чтобы сперва заманить самца в свои сети, а потом держать на коротком поводке, всегда манят нас, заставляют хотеть завоевывать их снова и снова. А Соколова... Вот смотрел я на неё и видел: ни фигуры шикарной, ни личика смазливого, а вдобавок еще и этот чертов характер! Просто тушите свечи. И я тогда никак не мог понять Лисицына, который почти полгода после её отъезда не мог прийти в себя, бухал за четверых и нес всякую чушь, вплоть до того, что хотел покончить с собой. Чудик, да и только. Мне всегда нравился Лисицын. Мне нравилось работать с ним в паре. Просто потому, что с ним все очень просто: мы знали и любили свою работу, и, если у нас все получалось, отмечали это в баре, говорили по душам, я был уверен, что он - мой друг. А если что-то шло не по плану, то было еще проще: ударил разочек наотмашь, получил сдачу - и все опять отлично. Никаких обид, никаких недомолвок. Мне нравился Лисицын и как коллега, и как человек. И я искренне хотел ему помочь. Я попытался объяснить ему, что на одной бабе свет клином не сошелся - вокруг вон сколько их бегает. Всяких разных. И красивее, и поумнее, и поспокойнее. Казалось, он меня понял, ожил. Часто хвастался, что у него все хорошо, благодарил меня за науку... А вот теперь я, когда случайно словлю его взгляд, вижу, как он мне «благодарен». А я его понимаю и не хочу винить. Я очнулся от своих мыслей лишь когда мы уже подъехали к ФЭС. Быстрым шагом поднимаюсь и иду в буфет. За те полгода, что я вместе с ней, я уже привык к тому, что она всегда меня ждет. Сидит в буфете, попивает чай или кофе (крепкий, практически не сладкий). Никогда не уйдет домой без меня, пусть даже придется задержаться на работе чуть-ли не до полуночи. Наверное, сейчас с ума сходит, ведь почти четыре часа прошло с того момента, как мы уехали. Как правило, такие операции не занимали больше часа, а тут... Сложно всё оказалось, запутанно. Как и моё отношение к ней. Как я уже и говорил, она была обычной. Таких миллионы. Я не очень-то обращал внимание на её отсутствие, и, если бы не Лисицын, то, скорее всего, уже через неделю бы забыл, что когда-то в ФЭС служило вот такое рыжее ходячее несчастье. Из наших мне, признаться, всегда нравилась Белая. Такая миниатюрная, беззащитная, по-детски наивная и непосредственная... Так уж получилось, что возвращение Белой в ФЭС совпало по времени с возвращением Соколовой. Уж не знаю, на этой ли почве они сдружились, но факт остается фактом: две абсолютно не похожие ни по внешности, ни по характеру девушки стали не разлей вода. Поэтому, приглядывая за Танюшей, я волей-неволей обращал свой взор и на неё. Первое открытие, из-за которого моя жизнь уже никогда не станет прежней, я сделал ровно неделю спустя после её возвращения. Мы работали вместе над одним делом и, так получилось, что у меня времени не было даже перекусить. Допрос, выезд на место происшествия, опрос соседей, обход близлежащих домов с фотороботом предполагаемого преступника. Когда вернулся в контору, все тело словно свинцом налилось. Хотелось громко зарычать, что-то ударить, чтобы только сбросить с себя эту усталость. Сижу я на диванчике в буфете, закрыв глаза, и представляю себе бутылочку пива, как вдруг чувствую легкое прикосновение. Открываю глаза - напротив сидит Соколова. На столике передо мной стоят две чашки с кофе и бутерброды. Даже не просто бутерброды, а произведения искусства: тоненькие кругляшки батона, папиросно наструганная салями, сверху - аккуратные дольки соленого огурца, помидора и веточка петрушки. А Юля лукаво улыбнулась и, убрав свою тонкую изящную ручку от меня, произнесла: - Я просто подумала, что ты вряд ли за день успел пообедать, решила не терять времени даром, - она еще и оправдывается! Я был так ей благодарен, а в то же время... смущен. Никто, кроме мамы, обо мне никогда не заботился. Все девушки, с которыми я знакомился, предпочитали занять позицию «пусть он целует, а я лишь милостиво подставляю щеку». А тут... Это решение подождать (ведь давно же могла домой уйти!), приготовить... Я тогда в первый раз посмотрел на неё по-другому. Как я раньше не обращал внимания на то, какая она... уютная? Ведь создавалось всегда впечатление, что «холодная», «неприступная». Сколько там за ней бегал Лисицын по пятам? А тут - сидит, улыбается, осторожно дует на горячий кофе и что-то весело рассказывает. А я её абсолютно не слышу, просто смотрю и вспоминаю слова Кости, который когда-то мне признался: «Ты не понимаешь, Котов. Такой, как она, больше нет и не будет. Она такая...». И вот именно в те минуты, украдкой рассматривая сидящую напротив меня девушку, я в первый раз понял, что он имел ввиду под той фразой «она такая». Второе открытие я сделал буквально на следующий день, случайно столкнувшись с ней в дверях лаборатории. Лишь тогда я сообразил, что на самом деле она вовсе не «железная», а хрупкая. Маленькая. И мне так безумно захотелось схватить её в охапку, прижать к себе, вдохнуть дурманящий аромат её волос. А она, не подозревая о картинах в моем воображении, молча потирала ушибленный лоб, уставившись на меня своими пронзительно-голубыми глазами, внутри которых где-то глубоко плясали озорные огоньки. Надо же, как я раньше этого не замечал? Был слеп что ли? А теперь что, прозрение?... А своё же третье открытие я сделал утром того самого дня, когда спросил у Лисицына, дорога ли ему еще она. Тогда шел проливной дождь, Соколова в контору ворвалась промокшая до нитки. Выглядела она довольно жалко, вся взъерошенная. Настоящий воробушек после купания в луже: одежда облепила её субтильную фигурку словно вторая кожа (и как я мог раньше считать её некрасивой?), а по спутавшимся волосам стекали капельки воды. Но девушка весело улыбалась и приговаривала: «В первый раз за месяц зонтик с собой не взяла, и вот, пожалуйста». А у самой зуб на зуб от холода не попадает, ведь всё уже, не лето на улице. И именно в тот момент я понял, что хочу быть с этой женщиной. В голове моей ярко вспыхнула картина, как я заворачиваю её, словно маленькую девочку, в огромное махровое полотенце и несу в кроватку. Но одно не давало мне покоя: Костя. Лисицын. Я не смог бы переступить через нашу дружбу, пусть даже и ради любимой девушки. Как сейчас помню, что вопрос задал, а сам перестал дышать: внутри всё было натянуто, словно струна. Я был уверен, что он скажет «Да», потому что такие, как она, запав в душу, оттуда уже не уходят. Но он дал «добро», и я облегченно выдохнул. Я решил подняться по лестнице, а не ехать лифтом. С Лисицыным к буфету мы подошли одновременно. Я пристально на него посмотрел. Ничего, никаких эмоций, никаких чувств. Только бесконечная усталость. Так выглядят люди, которым нечего терять, незачем жить. И тут по коже пробежал холодок. Сегодня мы брали киллера. А Костя рванул вперед, не дождавшись указаний. Ему очень повезло, что скользнуло по касательной. А ведь мог получить пулю в лоб. Мы были рядом, сидели вместе за старыми, вонючими ящиками, укрываясь от пуль. Костя решительно кинул: «Я пошел». Я хотел было спросить «Куда?», но, поймав на себе его отчаянный взгляд, промолчал. Тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что с ним происходит. Почему он так себя ведет, ведь уже не в первый раз за последнее время балансирует на грани. Я хочу с ним поговорить, поговорить по-мужски, но... Не могу. Я не хочу сам себе признаться в том, что она... Что она всё еще... всё еще его... Сердце вздрагивает при виде её маленькой, сжавшейся за столиком, фигурки: - Юль, это я. Мы вернулись, - я говорю тихо, чтобы не испугать, но она все равно вздрагивает. Наверное, от неожиданности. Вскакивает с места, делает пару шагов в мою сторону. В её глазах горит облегчение. Но быстрый взгляд мне за спину, и просто за какие-то доли секунды облегчение сменяется крайним ужасом. Я знаю, на кого она смотрит. Повисшее в комнате напряжение разряжает Белая: - О, Господи, Костя, что с тобой? Он сначала проходит мимо уже опустившей в пол глаза Соколовой, включает чайник и лишь потом, словно нехотя, отмахивается: - Ерунда, до свадьбы заживет... - и от этой неловкой шутки опять устанавливается напряженная тишина.

***

Не могу уснуть. В голове все стоят эпизоды сегодняшнего неправдоподобно длинного дня. Никак не могу забыть взгляд Лисицына перед его броском. И то отчаяние, сквозившее в каждом его жесте, взгляде, движении... А Юля? Осторожно прислушиваюсь. С самого начала повелось так, что засыпала она только на самом краю. Объяснила мне это просто: «Не могу спать у стены, люблю пространство». И вот теперь с того конца кровати не доносится ни звука, ни вздоха. Значит, тоже не спит. Тут же непрошеное воспоминание: как она посмотрела на раненого Костю... Аж выть хочется. Кого я обманываю, девочка моя? Да, я все понимаю... Стискиваю зубы, скулы при этом словно наливаются свинцом. Мое отчаянье не должно сейчас потревожить тишину, мое дело - молчать. Она, будто прочитав мои мысли, повернулась ко мне и прошептала неуверенно, но настойчиво: - Кость... Костя, ты ведь не спишь, а? Костя?