Шкатулка

      Мы молчим долго, я, разглядывая мутные пятна с обратной стороны окна, Падаль, видимо собираясь с мыслями. Наступала весна, пора слякоти, тараканов, что лезли со всех щелей, и ухода из дома кошек. Последнее было самым неприятным, без тихого мурлыканья Селены было тоскливо. Это было то время года, которое я не любила, приходилось терпеть сырость и постоянные смены погоды. А ещё приближался выпуск, что радости совсем не прибавлял. И весна еще является началом жизни? Хочется встряхнуть головой, отгоняя эти мысли, но не могу показать свою нервозность собеседнику. Падаль должен думать, что у меня все хорошо и ко всему я отношусь просто, ведь так будет лучше. Откровения показывают, что человек вам доверяет, и почти каждый начинает чувствовать мнимую ответственность. А ещё, в добавок ко всему, чувство превосходства. Покажу Падали свою слабость и он будет считать себя особенным для меня. Я и так допустила то, что юноша стал слишком близок ко мне, но все это покрывалось тем, что его общество душило меня.       Делаю глоток чая, он страшно горчит, ведь правильно заваривать его я совсем не умею, как бы не старалась. Невольно думаю о гнездовье, в последнее время все чаще возвращаюсь туда мыслями, ассоциаций слишком много — Корица? — зовет меня юноша, кажется уже не в первый раз. Он сидит за столом, я на кровати Химеры. — Да? — беззаботно улыбаюсь, а сама пытаюсь не смотреть ему в глаза. Градус неловкости растет, это неприятно. — Я хотел, — замолкает, вижу, как он крепче сжимает ручку чашки пальцами, — извиниться за то, что вспылил тогда.       Падаль проговаривает последнюю фразу, словно скороговорку. Уголки моих губ тут же опускаются. Я смотрю на его руки, они чистые, ногти коротко пострижены, а пальцы напряжены, кажется, ручка вот-вот оторвется и кружка полетит вниз. Мы услышим звук разбивающейся керамики, а жидкость въестся в пол и оставит там след. Это еще одна причина, почему я охватываю кружку двумя руками, нелепый страх перед событием, которое вряд ли произойдет. Основной все еще является желание согреться. — Только за это? — я все-таки поднимаю на него глаза, Падаль поджимает губы, — ты же в курсе, я сама в состоянии решить с кем мне проводить время. — И за это, — теперь отворачивает голову уже он, — я был не прав. — Хорошо. Я не обижена.       Делаю глубокий вдох, а затем допиваю чай одним глотком. Почти не морщусь. За окном начинает идти снег, даже забавно, учитывая, что вчера был дождь. Мы оба снова молчим, долго, чай успеваю допить не только я. Падаль не уходит и даже не делает попыток, а затем снова первым прерывает тишину. — Скоро выпуск, — он чешет затылок, а кончики его ушей неожиданно краснеют, — я подумал, что было бы хорошо оставить другу какие-нибудь контакты, чтобы не потеряться в Наружности, да и… — Я не хочу поднимать тему выпуска, — обрываю его, расставляя границы, ведь Падаль не тот, с кем мне хочется это обсуждать. — Ты не хочешь оставлять контакты? — мужской голос почти дрожит и мне становится совестно, кажется, что я поступаю немного жестоко. — Не в этом дело, — качаю головой и мягко улыбаюсь, — просто как и все побаиваюсь того, что будет дальше. Да и соседки скоро придут. — Верно, — мой гость кивает головой и поднимается, я делаю тоже самоё, — Корица, мы же друзья? — Да, друзья.       Меня тянутся обнять, почти отскакиваю с пониманием того, что пришло время поставить четкую границу наших взаимоотношений. Неловко протягиваю ему руку для рукопожания и наблюдаю за реакцией, его глаза груснеют, а сам юноша натянуто улыбается. Наше рукопожатие холодное, его руки такие же, как и у меня, только липкие. Вероятно, этот скомканный разговор и в правду оказался для него чем-то сложным. Падаль отворачивается, убирает руку и в несколько быстрых шагов добирается до выхода из комнаты. — И все-таки мне не нравится твое общение со Стервятником. У него нет перспективы, — выдает он в последнюю минуту, перед тем как закрыть за собой дверь.       Она громко хлопает, так, что его кружка падает с края стола рядом с кроватью Нимфы, а я вздрагиваю. Нужно поднять ее, чтобы остатки чая не вылились, поэтому спешу сделать это. Резко вскакиваю, за что и получаю наказание от своего же организма. Мне хочется выкрикнуть что-нибудь обидное, но меня останавливает жгучая боль в сердце, заставляющая осесть прямо на постель. На лбу выступает неприятная и липкая испарина, а в глазах цветы со стен сливаются в одну яркую кучу, а затем все меркнет. — И снова ты здесь, — слышится приятный знакомый голос, — не надоело?       Чувствую траву, что игриво щекочет кожу, втягиваю сладкий запах и все-таки открываю глаза. Передо мной прекрасное лицо Мары, солнечные лучи играют с её волосами, от чего они напоминают злато. Моя голова устроена у неё на коленях, девушка мягко убирает пряди с моего лба. — Извини за это, — я смотрю на неё и мне хочется заплакать, кажется, мои плечи дрожат, — извини за все, за то что приходила без разрешения. За то что была так эгоистична, за то что жалела, хоть тебе это было и не нужно… — Тсс, — она прикладывает палец к своим губам и я тут же замолкаю, Мара улыбается ласково, — хоть и эгоистично, но ты единственная, кто была рядом со мной, — она отворачивает своё лицо и я замечаю, что её глаза поблескивают от влаги, — и я скучала.       Поднимаюсь с её колен, теперь мы сидим друг напротив друга, только сейчас замечаю, что вокруг нас самые разные цветы. Прикасаюсь с золоту волос, они настолько мягкие, что все действительно кажется сном, заправляю их за ухо. Я стираю слезу с её щеки, а затем тянусь к ней, заключая в объятия, облегченно вздыхаю, когда она делает то же самое.       А затем мы резвимся, бегаем по полю, играя в догонялки, и я забываю о том, что у меня порок сердца, а Мара не в состоянии ходить. В лицо бьет прохладный ветер, а сладкий запах цветов кружит голову. Все это, словно прекрасный сон, из которого не хочется уходить. Оттягиваю этот момент до тех пор, пока солнце не уступит Луне и звездам, а бабочки светлячкам и кузнечикам. Только тогда, когда ноги уже начинают болеть, я останавливаюсь и падаю в траву, прямо на то место, где появилась, Мара аккуратно опускается рядом.       Хочется остаться здесь, забыть о Выпуске, Падали и обо всем, что тяжелым грузом лежало на сердце. Думаю о том, что сейчас я снова потакаю своим желаниям. Мысль неожиданно трезвит. — Мне нужно идти, — произношу тихо и смотрю на небо.       Мара срывает один из цветов и протягивает мне, принимаю его обеими ладонями. Боюсь того, что могу повредить нежные лепестки, поэтому держу аккуратно. Девушка грустно улыбается мне и качает головой. — Ты можешь остаться, — затем, она отворачивается, словно раздумываю что-то, — я могла бы помочь тебе перейти полностью, если захочешь.       Это оказывается ярко-фиолетовый, отдаленно напоминающий орхидею. Это был ирис, что теперь соединял меня и Изнанку, а подарен он был Марой, от которой я точно этого не ожидала.       Когда я открываю глаза, удивляюсь тому, что вокруг меня так много людей. Они все заняты своими делами, абсолютно не обращая внимания на мои действия, это радовало и напрягала одновременно. В любом случае у меня было достаточно времени, чтобы прийти в себя и разобрать с ситуацией. Среди них были лишь девушки, комнату освещали только фонарики, по полу были раскинуты подушки и одеяла, а на столе была тарелка с чем-то съестным. Оглядываю всех собравшихся. Бедуинка со Стёклой, устроившиеся на моей кровати, разглядывают ладони друг друга, тихо переговариваясь и довольствуясь светом желтого фонарика. Как они добрались до второго яруса для меня загадка, чудеса колясников. Нимфа красит ногти Спице, что сидела в мужской кожаной куртке. Лак ярко-оранжевый, в полумраке кажется коричневым. Химера сидит рядом у постели, она нанизывает на черную нить красные бусины, что ей протягивает ей Кукла, выбирая из множества разноцветных стеклянных шариков.       Больше никого здесь нет. Я осторожно сажусь, но постель все равно скрипит, привлекая внимание. Кажется, словно меня сейчас вырвет, при этом безумно хочется пить. Мне нужно еще время, чтобы голова перестала кружиться от движений, а внезапное двоение в глазах исчезло. Замечаю на столе два графина, затем он становится один, рядом с ним, словно заманивая, стоит пустой стакан. Во рту становится сухо. — Очнулась? — окликаем меня чей-то голос, сначала, у меня не выходит понять кто это, поэтому теряюсь в неведенье на кого смотреть. — Да, — отвечаю в пустоту и закрываю глаза, в попытке спрятаться от всей цветовой гаммы. Она не такая сочетающееся, как поле, скорее является особо ярким концентратом одного оттенка в отдельных местах, — что здесь происходит? — Прощание, — фыркает девушка и я признаю в ней Химеру. Сжимаю губы, — мы не знаем, кого из нас заберут в субботу, поэтому решили собраться. — Ясно, — стараюсь прочистить горло, вставать с кровати страшно, есть вероятность упасть, — сколько я была в отключке? — Примерно сутки, — отвечает мне Нимфа, она закрывает лак и встает. Девушка наливает странную жидкость в стакан и подает мне, — воды нет, отключили, — отводит взгляд и тихо произносит, — я хотела позвать Пауков, но мне не дали.       На неё не цыкает разве что Спица, завороженно разглядывающая свои ногти. Невольно думаю, что она в этом похожа на ребенка, а затем отгоняю эту мысль. Знаю, ей бы не понравилось. Жидкость оказывается чем-то слабо спиртовым, горло не обжигает, но алкоголь чувствуется на языке специфичным вкусом. Помнится, в средневековье пили вино за отсутствием воды. Что ж, аристократичной особой себя ощутить не удается, ведь я скорее всего там бы уже покинула этот мир.       Напиток, действует на меня живительно, и уже через пару минут я сползаю с постели, устраиваясь рядом с Куклой. Только сейчас догадываюсь, что они плетут нечто, похожее на ловец снов. Он выходит необычным, но определенно красивым. Химера аккуратна, настолько, что я теряюсь в догадках для кого он. — Мне снова снился тот сон, — шепчу так, чтобы услышали только они двое. Моя соседка хмурится, поджимая губы, а я, не зная для чего, уточняю, — про поле. — И что же там? — так же тихо интересуется Кукла. — Там, — я приподнимаю уголки губ, — все хорошо.       Химера облегченно выдыхает. Мне становится неожиданно хорошо и так же тоскливо. Может, прямо сейчас, я вижу кого-то из них в последний раз. Они все были намного больше, чем знакомые или подруги. У меня никогда не было родных сиблингов, но, кажется, все, кто находится в этой комнате стали, почти что сестрами. Незаметно стараюсь оглядеть каждую.       Кукла была моей самой первой подругой, внешне тихая и спокойная, она всегда делилась со мной этим. Рядом с ней, каждая тревога казалась не такой уж яркой. С Химерой мы нашли общий язык не сразу, она, из чистого упрямства, старалась вытравить меня из комнаты. Затем, я оказалась для неё полезной, как и она для меня, ведь красить волосы самой себе очень неудобной. — Хей, помогите слезть! — кричит Стёкла сверху, встаю я и Нимфа. Нам обоим критически запрещено таскать тяжести, но Химера скорее всего испустит дух или измучает нас во время своих болей.       Стёкла являлась легкой и худощавой, такой, что у меня получилось бы справиться одной. Она была той в женской части Дома, что обеспечивала нас самыми разными интересными вещицами. В их с Бедуинкой комнате был самый настоящий склад, что становился больше с каждым годом. Именно Стекла научила меня пришивать карманы к юбкам так, чтобы их было незаметно.       Бедуинка немного тяжелее, но и понятно, её фигура более пышная и округлая. Она была по-восточному прекрасна и была именно той, что помогала находить красоту в самой себе. А ещё, у неё всегда припрятана пачка печенья, даже когда Летуны давно не возвращались.       Мы помогаем устроиться им в колясках, они обнимают каждую. Мы все делаем вид, что это просто так, под конец вечера, но в глазах можно увидеть истину. Завтра суббота, а это преждевременное прощание, ведь неизвестно, кто покинет Дом первым.       Химере становится плохо, я вижу это по закусанной губе и тому, как она пытается не смотреть на нас. Девушка собирает кружки и идет в ванную комнату, никто её не останавливает, даже Спица, что тоже собирается уходить. Мы знаем, что её не заберут, лично мне от этого спокойней, значит, новости Дома точно будут доходить до женской части.       Мало кто знал, но мы со Спицой недолюбливали друг друга. Ровно до того момента, как вырвали друг другу по клоку волос, а затем вдвоем отсиживались в клетке. Обе, на тот момент тихие и спокойные, мы однозначно произвели фурор. Причину той ситуации вспоминать не хотелось, но там большая часть вины была на третьей стороне. К сожалению, всегда есть те, кому хочется стравить кого-то. Затем, в качестве извинений, Спица связала мне просто потрясающий свитер зеленого цвета, а я, в свою очередь, порадовала её небольшим сладким подарком. Помнится, это все, что пришло мне в голову на тот момент. Я просто не умею делать подарки и, кажется, никогда не научусь. Девушка шепчет мне на ушко, что нужно будет потом переговорить, крепко обнимает Нимфу и удаляется, оставив меня в неведенье. Кукла тоже нас покидает, мягко улыбаясь.       Химера возвращается из ванной и убирает кружки в тумбу. В одно мгновение мы начинаем действовать как единый организм, Нимфа закидывает кровать Мары всеми подушками и пледами, что у нас есть, я достаю бутылку с непонятным содержимым из-под половицы, Химера зажигает свечи. Когда она заканчивает, нам отключают свет. Мы втроем устраиваемся на кровати Мары, Нимфа посередине.       За ней приедут родители, она держала это в тайне от остальных, но нам сказала. Завтра в нашей комнате ещё одна постель будет пустовать, я и Химера останемся вдвоем. Никто из нас не может начать разговор и все, что нам остается это сидеть, прижимаясь плечами к друг другу. Химера откупоривает бутылку и делает глоток прямо из горла, а затем передает мне. — Нужно выбрать кем я хочу быть, — тихо начинает Нимфа, — в детстве у меня была мечта.       Жидкость поблескивает в пламени свечи, обжигает моё горло до такой степени, что хочется закашлять. Затем жар доходит до пустого желудка. — И какая же? — спрашивает ее Химера, в голосе ни капли иронии, издевки и прочего напускного хлама.       Я передаю напиток в руки Нимфы, краем сознания, думая, что ей не нравится алкоголь. Девушка принюхивается, а затем все-таки делает глоток. Даже кашель и брызганье слюной не портит её внешний вид. Я хихикаю, хотя и в этом действии мало искренности. — Быть актрисой или моделью, — она поджимает к себе колени, — банально, да? — Как же банально! — восклицает Химера одновременно с Нимфой.       Обстановка сразу меняется, ведь хоть кто-то из нас пришел в норму. Я смотрю на свою соседку и думаю, что если не ее болезнь, то модель и в правду бы вышла отличная. Они начинают пререкаться, без обид, так дружеская перепалка суть которой в устройстве этой самой перепалки.       Нимфа пишет на желтом листке бумаги свой адрес и материнский номер телефона. Мы все понимаем, что есть шанс того, что никто на него не позвонит. Даже та, что покинет дом завтра, наполненная реализмом и наружностью. Я опускаю голову на её плечо, слушая, как за окном начинается дождь, а мои соседки говорят о чем-то.       Я совершенно не знаю, чего хочу дальше и где мне быть.

***

      Собрать всю стаю для медосмотра — это одна из самых непростых забот вожаков. Конечно, можно пренебречь ею, но это будет безответственно, ведь если ты пускаешь на самотек что-то одно, то и все остальное, вероятно, начнет катиться в пропасть. И тогда потеряется смысл существования вожака. Ко всему прочему, закрепленные воспитатели будут спрашивать посещение состава стаи именно с тебя. Не скажу, что это сильно волнует, но недовольство Ральфа радостных красок не добавляло. А при особо тоскливой картине можно и затрещину словить.       Что ж, в любом случае, мне грех жаловаться, ведь птенцов было собрать легче, чем тех же псов и крыс. Первыми медосмотр проходят фазаны, что и не удивительно, а дальше все идет вразброс. Рыжий ловит своих крысят, в очереди они мелькают своими яркими головами то тут, то там, изредка объединясь в небольшие дуэты. Большинство из них вклинивались к девушкам, количество которых росло в прогрессии. Знакомой макушки я ещё не наблюдал, прискорбно.       Забавнее всего было наблюдать за Черным, что столкнулся с таким впервые. Завидев меня, он кивает, а затем дает затрещину кому-то из своих. Вот они, методы воспитания, нашего Ральфа. Можно сменить стаю, но нельзя сменить привычный уклад. Все же хорошо, что мне не нужно применять такие меры. Смотреть на все это без очков практически невозможно и я надеваю черные очки, чтобы хоть как-то препятствовать головной боли.       Становится жаль, что четвертая и все мои птенцы, кроме, разумеется, логов, организовавших себе импровизированные лагеря, уже в могильном коридоре. Главное, чтобы без меня у них не началась паника, особенно у Неразумных. То и дело, снующие в разные стороны домовцы наступают на Тень, что добавляет ещё одну ложку дёгтя в бочку дёгтя. В любом случае чем раньше они пройдут медосмотр, тем больше нервов останется у Большой птицы. Становится любопытно, есть ли кто-то из логов в Могильнике. Если нет, то разве это профессионально?       Когда боль в колене становится почти не выносимой, а мигрень начинает сдавливать голову кольцом, я останавливаюсь у стены, облокотившись на нее. Идея вернуться в гнездовище и дождаться конца очереди кажется настолько манящей, что я мысленно придаюсь мечтанию о возможности пройтись в коридоре без любопытных зевак. Рядом приземляется Рыжий, на его лбу выступила испарина, да и в целом вид у вожака Крыс более растрепанный, чем обычно. Обмениваемся сочувственными взглядами и закуриваем. Идиллия длится не долго, ведь пока я разглядываю серый потолок, устраивая отдых глазам, Рыжий выглядывает нечто другое. — Ты глянь, как на тебя вздыхает, — Рыжий присвистывает и краем сигареты показывает на кого-то в толпе, — Симпатичная. Я слышал, в травках всяких разбирается.       Лениво, из чистой вежливости, прослеживаю направление, Крысиный вожак показывает на девушку, сливающуюся в одной из групп. Завидев мой взгляд, она расплывается в улыбке, а дамы вокруг начинают хихикать. Отворачиваюсь, закатывая глаза, под очками не видно, а жаль. Вспоминаю кличку, это Мята, что успела доставить проблем даже без личного знакомства. В добавок ко всему где-то в стороне начинает визжать Длинная Габи, Рыжий, словно не замечает или делает вид. — Не интересует, — появляется желание достать связку ключей и перебрать их, этот процесс удивительно хорошо успокаивает и приводит мысли в порядок, — Смерть, со всем уважением, оставь это сводничество.       Старая кличка Рыжего действует просто чудным способом, он замолкает, поджимая губы. Мне не хочется его задеть, но личные границы нужно отстаивать сразу, даже если человек следует благим намереньям. Зачастую, понятия о хороших делах различаются. Разобрать даже текущую ситуацию, у меня возникает ощущение, что под меня хотят кого-то подложить, Рыжий же просто желает скрасить досуг Старой птице. Мне почти неловко, может и переборщил я с кличкой, возможно, стоит сгладить угол. Не успеваю, ведь Рыжий снова оживает, улыбается во весь рот и взъерошивает яркий ежик волос, одновременно с этим поправляя очки. — Лады, прости за бестактность, — соглашается он, пожимая плечами, и тушит сигарету о стену, — знаешь, мы вожаки личности публичные, чуть что, так весь Дом знает. — И к чему же ты клонишь? — делаю последнюю затяжку и выдаю серый дым. Кажется, я поторопился с сочувствием к Рыжему. — А вот, молва идет, что тебя все чаще можно застать в компании нашей общей знакомой, к тому, не в светлые часы! — снимаю очки словно это поможет осознать суть и смысл разговора. О ком речь понимаю ясно. Продолжаю внимательно слушать, — я бы не спрашивал, твое дело, да только… — Что же? — вижу, что Рыжий задумывается, начиная теребить бабочку. Пурпурная в коричневый горошек, истинный авангардизм, не каждый может спокойно перенести — Есть у меня один, все не знает, как ней подойти, смотреть больно, а тут ещё неопределенность такая, занята или нет, смекаешь? — парень слегка отодвигает очки к середине носа, показывая глаза. — Смекаю, — кривлюсь и хмурюсь, а затем выплевываю, — что твой крысенок разучился пользоваться языком и не может сам узнать у девушки.        Рыжий вскидывает руки в примирительном жесте, хочет что-то сказать, но завидев, как кто-то из его подопечных решает устроить кровавое выступление прямо на площадке стремительно кидается к нему. Тяжела роль крысиного вожака.       Вот оно, безумие, вызванное новым законом, а я его участник, что совершенно добровольно втянул себя в него. Оглядываю вторую стаю в поисках того самого крысенка, не совсем отдавая отчет для чего. Рыжий не называл никаких отличительных признаков, поэтому действую на обдум и нахожу же. Это оказывается неожиданно легко, словно человек хотел быть замеченным. А смотрит как зло! Можно только восхититься искренностью эмоций. Наблюдаю, как молодой человек сплевывает прямо на паркет, начинаю вспоминать делал ли я так же и делаю пометку не делать. Зрелище нелицеприятное.       Думаю все же уйти в родное гнездовье, подальше от всеобщего балагана, как в ноздри ударяет пряный сладковатый запах. Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто пришел на площадку, но я делаю это. Меня замечают и улыбаются, приятно. Оглядываю девушку, зацепляясь за слишком болезненный внешний вид. Разумеется, в Доме в принципе отсутствуют здоровые личности, но есть же предел. Корица не одна, рядом, если не изменяет память, её соседка по комнате, увиденная мной в самую длинную. У неё я вызываю антипатию, ведь она почти незаметно хватает девушку за запястье. Так держат дети своих приятелей, в попытке эгоистично удержать рядом, от того, что не нравится лично им. С края площадки виднеется шевеление, это тот юноша, направляется к ним.       Серые глаза Корицы продолжают смотреть на меня, она даже что-то говорит своей соседке. Затем отворачивается, фокусируя внимание на крысенке, видимо, заметила его. Срываюсь с места, неожиданно для самого себя. Простому глазу может показаться, что я дальше от неё, но это Дом, здесь все более хитроумно. Всего мгновение и девушка рядом, а от пряного запаха начинает кружиться голова. Я могу почувствовать ее костяшки пальцев своими. В голове начинает кружить лишь один вопрос: а позволено ли мне быть эгоистом? — Можно? — Да.       Выворачиваю ладонь, с целью взять её руку. Легко прохожусь большим пальцем по лучевой артерии, чувствуя сбитый пульс и мягкость чужой кожи. Я останавливаюсь на этом ощущении всего на секунду, впитывая. Её руки снова холодные, почти незаметно качаю головой, и обхватываю фаланги с желаньем поделиться тем теплом, что могу дать. Его не так много, как хотелось, ведь кожа скрыта металлом колец. На лице и кончиках ушей Корицы расцветает едва заметный румянец. Она отворачивает голову и что-то быстро говорит своей соседке, та кивает и уходит, не добро сверкнув глазами. — Все в порядке? — спрашиваю тихо. — Угу, — чувствую, как мою руку сжимают крепче, — только…       Указывает взглядом на домовскую публику, что с неприличным любопытством наблюдала за нами. Мне все равно, а вот Корице, вероятно, неловко, поэтому беру на себя смелость и веду прочь. Прямо в родное Гнездовье. Она не сопротивляется, кажется, даже вздыхает с облегчением, когда мы покидаем площадку. — Что думаешь, — вспоминаю одно из своих размышлений, — как можно назвать подругу Лога? — Логша, — отвечает, даже не задумавшись, потом, спешит добавить, — если я не ошибаюсь, суффикс «ша» раньше использовали для обозначения чье-либо жены.       Гул с площадки стихает ближе к перекрестку.       Медицинский осмотр я прохожу практически последней, признаться и забыла бы о нем, если не Черный Ральф. Мужчина заявился в Третью, чтобы вытащить из нее людей, что решили обязательное посещение Могильника пропустить. Их было не так уж много: один неразумный, Конь, которому надоело сидеть в очереди и Стервятник, ушедший со мной. Было видно, что Р первый уже собирался возмутиться или дать воспитательную затрещину, только вот, увидав меня, сдержался и просто процедил, что если через десять минут пауки не поставят галочку напротив наших имен, то затрещиной точно не обойдется. Воспитатель определенно был раздражен всем этим балаганом, поэтому я ему посочувствовала, да и большинство третьей группы, вероятно, тоже. Готов был возмутиться только Дорогуша, хотя осмотр он прошел. Предупреждающий взгляд Стервятника очень быстро подавил этот маленький бунт и одновременно напомнил мне, что вожак Птиц личность пугающая.       Пауки осматривают меня настолько тщательно, что становится даже страшно. Сначала медсестра берет кровь, высосав не менее пяти пробирок, потом осматривает голову. Видимо, на наличие вшей. Эх, если бы они завелись в женской части, то были бы у всех без исключения. Затем меня направляют в другой кабинет, где приглашенный гинеколог спрашивает о таких вещах, как менструация, был ли у меня первый раз и попутно рассказывает о правилах гигиены и методах контрацепции. Меня загоняют в страшного вида кресло, где осматривают и берут мазки. Краснею и бледнею, успокаивая себя мыслью, что через это проходили все девушки. Я потеряна, ведь это впервые. Конечно, в Дом приезжал гинеколог, но к нему ходили только те, кому это было необходимо. Мне, в основном, нужен был кардиолог, а знаний и профиля Януса вполне хватало.       Он же, в свою очередь, держит меня ещё дольше, снимая ЭКГ, слушая и опрашивая. Мне начинает казаться, что остальных держали не так долго, ведь как тогда объяснить то, что очередь прошла настолько быстро. Либо этот случай был из тех, когда минуты длятся часами, а часы сутками. Странная вещь время, одновременно слишком скоротечное и медленное. Его всегда нет, когда оно так нужно и всегда в избытке, когда уже хочется что-то закончить.       Кабинет навивает воспоминания о небольшой ночной прогулке и я стараюсь не смотреть на картины Леопарда, чтобы не уйти в грезы о прошлом. Действую проверенным методом — цепляюсь за нечто другое. Могильник все еще нервирует, поэтому переключить внимание сложно, я кидаю взгляд с одной вещи на другую, но не останавливаюсь. Вот, календарь под стеклом стола Януса, стопка медицинских карт, что так и угрожала свалиться и рассыпаться на пол, распадаясь на тысячи страниц, кружка с остывшим кофе… — Куда думаешь пойти учиться после выпуска? — неожиданно спрашивает мужчина, а затем добавляет, — тебе нужна спокойная работа.       Он улыбается, принимая человеческий облик. Вот, предо мной уже не строгий паук, а один из самых добрых работников Дома, что был со многими с самого детства. Янус мне нравился, а с людьми, что мне симпатичны хотелось быть честной. — Ещё не решила, — смотрю в глаза и отвечаю улыбкой, а затем говорю первое, что в голову приходит. Надеюсь, что выходит не грубо, — а существует ли спокойная работа? — Возможно, — вздыхает и поправляет очки, — но определенно не в медицине.       В Могильнике меня, к счастью, не оставляют. Выдают лекарства, которых мне должно хватить до Выпуска, суют контакты кардиологических клиник и санаториев, я складываю визитки в карман юбки, хоть и знаю, вряд ли ими воспользуюсь.       На площадке одиноко ждет Большая Птица, скуривающая одну из своих самокруток. Втягиваю носом дым, что горьковатым привкусом оседает на языке, и вздыхаю.       У нас снова не получилось побыть вдвоем, на этот раз из-за птенцов. На вопрос Стервятника, не огорчило ли меня это, отвечаю, что знала на что иду, когда связывалась с мужчиной с детьми. Шутка мерзкая, но она помогает разрядить обстановку, а это мне и было нужно. Юноша усмехается и продолжает курить, мы оба молчим, каждый думая о чем-то своем. Не скажу, что время было потрачено зря, я сыграла в карты с Дорогушей, выпила чаю, а ещё мне пообещали, что научат вышивке гладью. Учиться чему-то новому казалось почти необходимым, ведь процесс очень хорошо отвлекал о мыслях о Выпуске, в те моменты, когда доводилось остаться одной.       Когда Стервятник докуривает, мы переплетам руки. Всего на мгновение, мне кажется, что его тень дергается, а моей и нет вовсе.