Шкатулка

      На выбеленном потолке ярким пятном ползает паук, делая одному ему понятные круги, а затем замирает, словно сам же в них запутался. Возможно ли, что он потерялся и просто старается найти дорогу, это мне неизвестно, но разве может паук запутаться в собственной паутине? У него недостает одной лапки, это его не останавливает продолжать замкнутый круг своих действий. Вот такой настойчивый паук. И место жительства специфичное — Могильник, ведь здесь особи покрупней рады его потравить. В сущности, не только его. Страшное место, где тебя рады видеть только немощным, ведь к слабым до сих пор проявляют жалость. Может, поэтому паука и не потравили, хотя, вряд ли, они просто его не видят или игнорируют.       Первое, что я чувствую это ужасное першение в горле и сухость во рту, а еще саднящие трещины на губах. Одна из главных проблем после Могильника, какая жалость, снова с этим бороться. Второе, в мою кисть поставлена бабочка. С трудом перевожу глаза на руку и ужасаюсь, кто-то явно меня не пожалел, на ней полно ярких фиолетовых гематом. Кажется, паучихам пора проходить повышение квалификации или увольняться. Рассмотреть, что же в меня поступает через инфузионную систему не удается. Прикрываю неожиданно уставшие глаза, перед ними мелькают красные круги.       Куда не посмотри, выстилается поле с высокой травой и редкими цветами. Падаю, растительность прибивается к земле под моим весом, создавая мягкую подушку. Перед взором круглый диск луны, озаряющий все своим холодным светом, можно увидеть, как сверкают капли ночной росы на паутине. Впервые за несколько лет в голове становится тихо, приятно пусто, без мыслей. Можно услышать, как шелестит трава, а где-то над ухом играют свою музыку сверчки. Сердце перестает сбиваться настолько, что возможно правильно отсчитать собственный пульс, отбивающий ровный ритм. Капли с травы падают на кожу, а прохладный ветер так и норовит расцеловать щеки. Вдыхаю полной грудью еще и ещё, головокружение не появляется. Словно попала в детство, когда не было этих проблем, а тело было легким и свободным. Кажется, я готова слиться с травой, стать однолетним цветком, лишь бы продлить это мгновение, а потом, закончить на нем. — Уходи, тебе здесь не место, — раздается знакомый голос надо мной.       Открываю глаза и сажусь, ветер тут же обласкивает спину, а по плечам выступают мурашки. В обладательнице голоса узнаю Мару, только не такую, к которой я привыкла. Эта неправильная, красивая до жути, не настоящая, словно искусственно созданная Галатея. Она и месту этому не подходит, ее золотые кудри, обрамляющие точеное лицо и покрытые цветочным венком, могли бы сверкать на солнце. Стан прямой, да и стоит девушка на двух ногах, удивительно. — Это мой сон, — произношу уверенно, такое ведь, может быть только в грезах. — А ты помнишь, как засыпала? — говорит мягко, почти нежно, только с издевкой.       И в правду, помню только пустую коляску и отражение настоящей Мары в зеркале. Поднимаюсь на ноги, в моих волосах осталась трава, которая периодически спадает с них. — Не помню, но куда мне идти? — А мне откуда знать? — вижу, что картинка не так идеальна, глаза Мары загораются злобой, а черты лица искривляются. Изо рта показываются черные острые зубы, — убирайся!       Уши закладывает от её крика, будто ещё чуть чуть и барабанные перепонки лопнут. Не мне одной от него плохо, словно в замедленной съемке вижу, как прячится мышь полевка, а из травы в небо взлетаю птицы. Стоит тоже убраться отсюда.       Открываю глаза в тот момент, когда подходит медсестра, этим пугаю её. Женщина выглядит удивленной, неужто не думали, что очнусь? Ее темные брови, сросшиеся в одну, сдвигаются к переносице, а нос морщится. Забавно. Только я не в том положении, чтобы смеяться, горло все еще ужасно першит. Медсестра молча убирает систему, прижимая вату к месту прокола. — Добрый день, — глупо расстрачиваю слова на приветствия, — можно мне выпить воды? — Нет, пока доктор Янус не придет, запрещены любые действия, — Паучиха, не оценив мою вежливость, закидывает иглу на систему и спешит удалиться, не забыв пригрозить, — вставать с кровати тоже нельзя, иначе голова закружится, упадешь, получишь черепно-мозговую, а слишком возиться никто не будет.       Только дверь закрывается, скидываю дрожащими руками одеяло, сесть получается с трудом. Опираясь о стены, чуть ли не падая на слабых ногах, добираю до раковины. Сейчас, я бы не отказалась от трости. Умываю лицо и принимаюсь пить до того момента, как тошнота начинает подбираться к горлу.       Иду к лунному диску, по тонкой тропе, где-то в далеке раздается два воя, это заставляет идти быстрей. А ещё, разыгравшийся не на шутку дождь и ветер. Волосы намокают, а с ними и льняное белое платье. Сверкает молния и воздух приобретает специфичный запах озона.       Дорога кажется нескончаемой, но, неизвестно через сколько времени, вдалеке виднеется огонек. Им оказывается фонарь автобусной остановки у пустой трассы, кажется, даже птицы вокруг не летали. Подрываюсь к ней, забывая, что ноги мои босы, чудом удается не упасть. Забегаю под навес, выдыхаю с облегчением. — Не правда ли чудесная погодка? Вздрагиваю, я и не заметила, что не одна. Смотрю на обладателя голоса, это оказывается мужчина средних лет с отчетливо восточной внешностью. Он лучезарно улыбается. Его костюм сухой, словно и капли дождя не попала, а у меня волосы от влаги вьются и платье мокрой тряпкой висит. Хочется расплакаться, но это совсем не к месту и я просто подхватываю улыбку мужчины. — Да, чудесная, — внутри становится странно, хочется сахарной ваты, — и воздух свежий, и ночь светлая, а ещё, костюм у вас красивый, а автобусы здесь ходят?       Падаю на скамейку, дождь начинает лить ещё сильнее, мужчина выглядит оторопевшим от такого потока. Болтаю ногами, откидываю голову назад и глубоко вдыхаю. Хорошо, я бежала, а одышка так и не появилась. Голова начинает приятно кружиться, кажется, словно вина выпила. — Может и ходят, а может и нет, а у вас платье красивое, — мужчина тоже устраивается на скамейке и вытягивает ноги.       Сидим в тишине, я слушаю, как капли разбиваются об асфальт, создавая чудное шуршание. Из-под остановки появляется лягушка, она прыгает и устраивается между нами, звонко квакнув. — И лягушка красивая, — проговариваю удивленно, не часто, можно их увидеть, а рядом с трассой это кажется каким-то особенным. Зеленая гостья снова довольно квакает, - может поцеловать, царевной станет. — Жил когда-то давно человек, ленивый, каких не сыскать, — начинает мужчина рассказ, покосившись на лягушку, — который очень много ел, а когда так располнел так, что подняться было не в силах, заставил свою жену таскать его в корзине, а она возьми, да урони его в реку. — А потом что? — незнакомец выдерживает паузу, словно ждет, когда его спросят о продолжении. Ноги мерзнут и я подтягиваю их себе, обнимая колени, и снова устремляю взгляд на мужчину, — что произошло с ним? — Превратился в лягушку, — трагично выдает, чувствую, как мои глаза расширяются, он продолжает, — поэтому целовать её не следует, даже если это царевна, то очень ленивая и не подъемная.       Я начинаю смеяться, чувствуя, как в уголках глаз выступают слезы. Неудавшаяся царевна, словно поняв о чем мы, спрыгивает со скамейки и оскорбленная удаляется.       А потом приходит автобус. — А медсестра сказала пить не разрешено, — раздается по палате хриплый голос, видимо, пришло моё время пугаться.       На кровати сидит незамеченная мной ранее Длинная Габи, кажется, пора заняться проблемами с вниманием. Только не сейчас, когда голова, словно забита ватой. На Габи без макияжа и короткой юбки смотреть непривычно, но достаточно приятно, чтобы залюбоваться. Она все-таки и на лицо симпатичная, только фигуры в больничном костюме не видно. Смотрю на рукава своей рубашки, они благополучно пропитались влагой. — А ты часто делаешь то, что тебе скажут? — силой выдаю улыбку, тем же путем добираюсь до своей кровати и усаживаюсь, в сопровождении ужасного скрипа. — По настроению, — она кидает взгляд на тумбу рядом со мной, — тебе столько добра занесли, а с подругами делиться надо.       Только Габи мне не подруга, скорее знакомая, с которой хотелось бы сохранить нейтралитет. Открываю тумбу, действительно, добра много. Печенье, которое любила Бедуинка, крекеры, от Куклы, наверное, банка кофе, это точно от Химеры, и гранат. Откуда в Доме взялся Гранат? Кажется, я его года два уже как не видела. Удивительное, конечно, событие, но не первой важности. — Конечно, угощайся, только гранат не трогай.       Она довольно благодарит меня и через минуту Габи уже хрустит печеньем, роняя крошки на кровати. Винить её в этом не могу, попробуй побыть на больничной еде, с ума сойти можно. Заглядываю в окно, судя по солнцу, сейчас послеобеденное время. — Габи? — Ммм? — у края её губы остаются крошки. — Сколько я в Могильнике? — Дня три, — девушка хмурится и смотрит вверх, вероятно, вспоминает что-то, — навела ты шороху, сначала пауки думали, что ты решила повторить прошлогоднюю историю Лорда, но в крови ничего не нашли. — А ты, как я вижу, хорошо осведомлена, — вырывается, совсем не со злости, скорее от желания, чтобы это все оказалось ложью. — Что ты сказала? — недоумивает, мне становится стыдно, Габи на самом деле эмпатичная личность, ее обижать не хочется. — Много знаешь, — выкручиваюсь, как могу, — Спасибо.       Меня пробивает дрожь, кутаюсь в одеяло, это не помогает. Сердце делает ранее привычный, но уже позабытый кульбит. Просто немыслимо, я не могла быть а отключке всего три дня. Неужели, все было проклятым сном? И поле, и остановка с лягушкой, и даже город? Нет, Габи шутит, как могло пройти всего три дня, когда есть воспоминания о целом месяце жизни, правда, словно не моей. Прикладываю пальцы на пульс, он сбивается, от этого становится горестно, хочется выть и лезть на стены. Там, в том странном сне, все было не так, я ведь почти позабыла о своем недуге.       Вскоре палату посещает Янус, приходится успокоиться и взять себя в руки. На вопросы о самочувствии отвечаю в своей обычной манере, так, чтобы было ясно, что хорошо не все, но смысла в лечении нет. Намекнуть, что торчать в Могильнике мне вовсе не нужно, выходит плохо, в конце не выдерживаю и спрашиваю напрямую. Он дружелюбно смеётся, чуть ли по голове не гладит, сообщая, что быть в заточении здесь еще неделю минимум. Янус принимается осматривать Габи, она выстраивает одну из своих улыбочек и выглядит довольной оказанным вниманием. Я раздосадована, мне паршиво от самой мысли пребывания в Могильнике. Здесь стены говорят больше, да тени мелькают чаще. Страшное место.       В этом городе тяжело, но сразу это я понять не могу, слишком уж окрыленная. Первая и вторая недели проходят сумбурно в поиске жилья и работы, устроиться выходит только уборщицей в больнице, а домом является небольшая комната в общежитии. Приходится разделить ее с одной девушкой, она работала ночью, я днем, в связи с этим пересекались редко. Комната была уютной, работа хоть и тяжелой, но помогла заполнить голову, да и желудок. По наступлению третьей недели, я привыкаю, чувствую себя довольной и начинаю делать все, что с моим сердцем раньше запрещалось, бегаю по утрам, к примеру. Периодически получается заскочить в пекарню на углу, там просто восхитительные булочки с корицей и очень милый продавец, который так и норовит продать лишнюю булочку. Иногда, угощаю соседских детей конфетами, их бабушка приносит мне шарлотку. К концу четвертой недели на работе начинается неразбериха, синнабоны перестают делать, а меня настигает один из главных страхов — осознание своего одиночества. В пятую неделю приходит осознание, что в кармане вместо конфет лежат сигареты.       Люди здесь были не такими, как там, они отличались внутренне и внешне. Некоторые из них и на человека были похожи с натяжкой, у других, было два облика. Животные головы, кожа самых разных неестественных цветов и многое другое можно было увидеть на улицах города. Это пугало, но при этом заставляло каждое утро всматриваться в зеркало. Может, и во мне что-то изменилось. Только я не в романе Брома про волшебную страну и волшебства в пище нет, хотя фей довелось встретить. Премерзкие кусучие создания, при этом, глупые, постоянно путались в паутине, которую устроил мой мохнатый друг в одном из углов. Единственный в этом городе. Возможно, будь я хоть немного чем-то похожа на его жителей, на меня бы перестали коситься, не шептались бы за спиной. Забавно, говорю как Мара раньше. Мы с ней всегда были похожи, вероятно из-за этого я так старалась с ней сблизиться, но, к сожалению, только сейчас понимаю, что было очень важное отличие. Она всегда старалась отгородиться, чтобы просто игнорировать свои изъяны и о них никто не напоминал, а мне хотелось быть нужной, чувствовать, что я не одна. Только здесь этого сделать не получилось, а от старой привычки обдумывать все несколько раз я избавиться так и не смогла.       На второй день в сознательном состоянии меня пришли навестить. Не знаю, каким образом у них вышло получить разрешение Януса, но мне сразу стало спокойней, а теплое чувство благодарности заполнило грудь. Я оглядела их, совершенно разные, но при этом такие родные. Химера, прижиться с которой было той ещё задачей, принесла некоторые элементы одежды и мои уходовые средства, без которых уже хотелось оплакивать свою кожу. Муха протащила карты и ещё одну целую банку кофе, и смылась, строго шепнув, чтобы не увлекалась. На месте кое-кто так и не может сидеть, это заставило улыбнуться. Робкая Нимфа всунула одну из своих книг, судя по возрастному ограничению, она обязывалась быть очень интересной.       Мы остались втроем, Габи позвали на одну из физиопроцедур, которые, к сожалению, были мне недоступны, а так хотелось бы сходить на какой-нибудь амплипульс, подлечить затекшую спину. Химера недовольно оглядела мои руки, точнее сказать, россыпь фиолетовых с желтым пятен на них. Кукла старалась не смотреть, к лучшему, это действительно просто отвратительное зрелище. К несчастью, рукава больничной рубашки не прикрывали их, а прятать руки под одеялом было бы глупо. Стараюсь скрасить неловкую тишину, я решила узнать подробнее о событиях самой длинной, в частности о том, каким путем мне удаслужилась невероятная удача оказаться в Могильнике. — Это моя вина, я должна была найти тебя первой, — произносит Химера, она бы голову опустила, да шина мешает. Такая себе, своебразная грива, — не пришлось торчать здесь. — Ничего, кончай винить себя и не серчай на Нимфу, — вероятность того, что это могло быть нечто серьезное мы игнорируем, — она ведь хотела как лучше.       Химера фыркает, но ничего не отвечает. Уже хорошо, значит, меня услышали. Я улыбаюсь, безумно приятно видеть их после разлуки, хоть для них она не была столь длительна. Девушка сидит рядом на кровати, касаясь бедром о мои колени. Кукла тоже рядом, колесами практические упирается в тумбочку. — Зато, — тихо начинает она, приподнимая уголки губ, — не каждую Р первый носил на руках, особенно, в сопровождении Стервятника. — Жаль, что я была без сознания, — театрально прикладываю руку ко лбу и убираю улыбку, не забыв горестно вздохнуть, — а еще, что Рыжий опередил меня.       Химера фыркает еще раз, тоже наигранно. Думаю, что нужно поговорить с кем-нибудь из них наедине, но как это провернуть, так, чтобы ни одна из них не осталась обиженной, в голову не приходит. Да и, вряд ли получится узнать от них что-то интересное. Легче было дождаться окончания срока пребывания в Могильнике и расспросить Крысу. От чего-то не сомневаюсь, что она что-то знает. Только в некоторых случаях терпения не хватает, а размышления заглушить сложно. — Мне такой сон все время странный снился, — решаюсь, думаю, что по одиночке добьюсь не больше чем так. Начинаю из далека, боясь спугнуть, — сначало было поле, затем трасса и под конец город.       В глазах неожиданно темнеет, неужели, упала так, что с головой начались проблемы, только этого не хватало. Смотрю на девушек и понимаю, они все-таки что-то знают, причем обе. Кукла побледнела и начала внимательно изучать больничную тумбу, словно это самый интересный предмет в мире, а Химера скривила губы. Мне только становится легче и я продолжаю. — Там ещё на поле Мара была, только немного другая, — стараюсь выглядить непринужденной, внутри начинаю трястись, — к слову, как она? — Видимо, — первой берет себя в руки Химера, с интересом поглядывая на дверь. Мне почти обидно, не думала, что такой вопрос мог заставить девушку захотеть уйти, — осталась там, её не смогли найти в Доме.       Я хотела узнать, что она имела в виду, но догадка сама пришла. Мара осталась в поле, бродить прекрасной полуночницей. Почему-то это показалось таким реальным, что мне стало страшно. В голове проносились записи со стен, загадочные перешептывания и совет Стервятника. Картина складывалась необычная, больше подходящая для фэнтезийных миров фильмов, да мистических книг, а не сухой реальности. В ней не хватало конкретности, по одним глазам девушек я поняла, что они не смогут дать мне ее. От этого было грустно, вспоминались первые дни в Доме, когда никто не хотел брать на себя ответственность и отвечать на вопросы. Что ж, в любом случаем, мне не хотелось их напрягать, да и я сама могла попытаться во всем разобраться, не впервые все же.       Первой уходит Химера, утомленная моим любопытством, она криво улыбается, шепнув в своей манере, не совать свой длинный нос в некоторые дела. Кукла остается и начинает рассказывать, что же еще произошло за эти дни. Я достаю гранат, она замолкает и смотрит на него со смесью замешательства и детского восторга. Прекрасно ее понимаю. — Ты не говорила, что тебя Стервятник посещал, — удивленно распахиваю глаза и смотрю с непониманием. Кукла моргает, ее рестницы напоминают мне, как не банально, крылья бабочек, и поясняет, — такие вещи, могут быть только в третьей. Я слышала, что Стервятник Ральфу однажды притащил кокос, а мне Красавица мандарины как-то принес, кислые, до ужаса. — Чтож, одной загадкой меньше, — Кукла на этих словах неловко улыбается, пока я с большим интересом рассматриваю красную ягоду.       Забавно, вот и обсудили мифологию. Старательно игнорирую символизм граната и стремительно вспыхивающие жаром щеки. Уверена, ничего такого юноша в виду и не предполагал, просто у кое-кого разыгралась фантазия. Нужно будет поблагодарить, вот и повод встретиться, приходит робкая мысль, что я не только по подругам соскучилась. — Корица, — откликает меня подруга, кажется, она приняла мою задумчивость по своему, — Химера права, в некоторых делах Дома стоит быть осторожней, и лучше не вмешиваться в них, если это возможно. — Спасибо, что беспокоитесь, — наблюдаю, девушка отводит взгляд в сторону, снова к тумбе. Страюсь мягко улыбнуться, — для меня это очень важно.       Ловлю улыбку в ответ, мы ещё немного сидим вдвоем, беседуем о незначительных вещах. Кукла уезжает с приходом Габи, крепко обняв меня. Вижу, как ей почти физически некомфортно рядом с Длинной, слишком они разные. Кажется, больше посетителей у меня не будет, лимит исчерпан, вдруг, медсестры забунтуют из-за нарушения их стерильности.

***

      Ночи в Могильнике были неправильными, свет из-под двери раздражал, а медсестры ругались, если включать его в палатах. Не положено, режим надо соблюдать, мелатонин сам себя не выработает. Приходилось спать, лежать перед этим больше часа, уставившись в темноту, отдаваться на съедение своим мыслям или болтать с Габи, как вариант. Я предпочитала первый, Длинной мне и днем было достаточно, как и ей меня. Мы были равносильно не интересны друг другу, поэтому девушка тоже предпочитала спать, что у неё получалось значительно лучше.       Мой сон был беспокойный, перед глазами стояла Мара со своими острыми гнилыми глазами, кричащая убираться. Потом я ворочалась, постель казалась слишком мягкой, а пружины неприятно скрипели, затем стало холодно, тонкое одеяло не спасало. По стенам палаты шаловливо пробегали тени, заставляя кутаться сильнее. Не знаю, когда дрема все-таки взяла свое и на сколько времени её хватило, но когда в очередной раз пришлось открыть глаза, передо мной была темная фигура. Стало страшно, снова в голову пришел образ полуночницы. Пошевелиться не получалось, пришлось так и лежать в кромешном мраке, не решаясь поднять глаза и узнать, что же это.       В нос ударил запах ацетона и мятной жевачки, по началу, мне показалось, что это сон, игра больного разума, а затем, случилось то, что я никак не могла ожидать. Теплая рука убрала прядь волос мне за ухо и одними костяшками погладила по щеке. Он хотел было убрать руку, но допустить это я не могла. Страх окончательно утих, но вопросов стало больше. Я потянулась к легкому прикосновению, своей рукой обхватив его запястье. Видимо, ночной гость не замечает моего пробуждения, иначе сложно объяснить, почему он вздрогнул в ответ на мои действия. — Рада тебя видеть, — шепчу, улыбаясь и радуясь, что темнота скроет румянец. — Я тоже рад, — раздается хриплый голос Стервятника, значит не ошиблась. Руку он не убирает, — не хочешь пройтись? Здесь поговорить будет проблематично. — С удовольствием, — откидываю одеяло, надеясь, что в больничном костюме выгляжу не слишком ужасно, — только, у меня сейчас небольшие проблемы с координацией.       Мы выбираемся в коридор Могильника, стараясь не побеспокоить сон Габи, свет тут же бьет в глаза. Стервятник в приглашающем жесте сгибает руку в суставе, другой опираясь о стену. Обхватываю ее не раздумывая, когда ещё предоставится такой шанс. Оглядываюсь, медсестра спит на своем посту, сладко похрапывая. Краем глаза смотрю на юношу, губы, украшенные все той же темной помадой, сжаты, да и сам он как-то напряжен.       Вожак птиц не ведет меня к выходу из Могильника, мы направляемся в другую сторону, молча удивляюсь этому. Он черное пятно на стенах лазарета, на нем костюм двойка, водолазка с высоким горлом и, помимо всех привычных украшений, золотой кулон в форме ключа. Я, одетая в сорочку с длинными рукавами, скрывающими фиолетовые следы, к интерьеру Могильника подхожу значительно лучше. На нас глядят пухлощекие здоровые лица с плакатов, в их мертвых глазах ловлю насмешку. Вся эта картина не достает до сюрреализма, но находится где-то близко. — Куда мы идем? — отвлекаюсь от невольных наблюдателей. Стараюсь сильно не опираться на Стервятника, вижу, без трости ему тяжелее. — Если мне не изменяет память, — он направляет глаза к потолку, словно обудумывая что-то, жест артистичный, от чего пускаю тихий смешок, — ты хотела увидеть рисунки Леопарда, которые остались здесь.       Прикрываю рот рукой, чтобы не охнуть, желтые глаза внимательно изучают мою реакцию пока детское предвкушение берет на себя бразды правления. Кажется, даже проблемы с координацией уходят на второй план. Довольно расплываюсь в улыбке, крепче сжимая руку Стервятника, интуитивно поглаживаю пальцами. — Тогда, идем быстрее, — нравится ли ему моя реакция понять сложно, он лишь качает головой, но я замечаю, как уголки его губ слегка приподнимаются, а плечи расправляются.       Мы минуем палаты, больничные лампы и странные плакаты. Приходится отпустить руку юноши, когда цель достигнута, а кабинет Януса остается только открыть. С этим Стервятник справляется быстро, а затем пропускает меня вперед, заходя следом в темноту комнаты. Мне труднее различать объекты интерьера после яркого света коридора Могильника, он же уверенно движется в сторону стола и щелкает выключатель настольной лампы. В комнате тут же наступает желтый полумрак, его вполне хватает, чтобы разглядеть обстановку. Нахожу глазами желанные картинки, подхожу ближе.       Рассматриваю переплетия белой паутины, она кажется почти прозрачной на фоне деревьев, травы. В некоторых местах можно встретить пятна, приглядевшись узнаешь в них восьминогих созданий, а если быть еще внимательней образы обитателей Могильника. Вот, паучиха с одной темной бровью, другая коричневая с рисунком цветочка на брюшке. В голову приходит образ медсестры, разлившей эфирное масло три года назад, она всегда носила забавные сережки в форме ромашек. Самый большой лист, из всего обилия, украшает надорванная паутина, а на ней самый большой паук со слишком четкими признаками, указывающими на доктора Януса. Линии не четкие, не такие плавные, как на коридорных стенах, от этого кажутся устрашающими. Дети Дома Могильник не любят, точнее, боятся, здесь остались самые болезненные воспоминания, горькие слезы и призраки товарищей.       Отворачиваюсь от них и делаю глубоких вдох, это слишком тяжело, рисунки на стенах мне нравятся больше. Стервятник опирается о белый стол, в освещении он принимает оранжевый оттенок, и, повернув голову, разглядывает что-то на нем. Светлые пряди выпали из-за ушей, заслоняя собой его глаза. — Ты хотел о чем-то поговорить, — произношу тихо, хотя в этом и нет необходимости, нас тут услышат только в случае того, если кто-то будет кричать. — Считай это поводом, чтобы показать рисунки, — Вожак птиц переключает свое внимание на меня и медленно улыбается. Он запускает руку в карман, сжимая что-то, кажется, снова напрягается, либо чем-то недоволен, но усиленно старается не показывать это. Подхожу ближе. — Спасибо, — на душе остается приятный осадок, интуитивно тяну руку к его лицу, — тебе некомфортно здесь?       Заправляю светлую прядь за ухо, слегка проходя костяшками пальцев по его щеке. Мне нравятся волосы Стервятника, на удивление мягкие и прямые. Открывается вид на его композицию из сережек, красиво, даже в таком освящении. Юноша вздрагивает. — У тебя снова руки холодные, — желтые глаза как-то странно сверкают. В одно мгновение ко мне приходит осознание совершенной шалости. Кошмар, до чего дошла, крыша просто кругом идет, полное безобразие действий. — Здесь немного прохладно, — стремительно краснею, становится стыдно за свои привычки, руку убираю.       Хочу извиниться за нарушение личного пространства, но не успеваю и рта открыть, как на мои плечи накидывают черный пиджак. Тепло тут же окутывает приятным коконом, а сердце предательски бьется чаще, чем успеваю дышать. Стервятник в своих действиях не останавливается, убирает мои волосы из-под пиджака, затем, на мой манер, заправляет их за ухо. Мои не такие приятные, точно знаю это, они сухие из-за краски и слегка волнистые. Горящей щекой ощущаю прохладу колец, чуточку подаюсь вперед, в надежде, что этот жест останется незамеченным. Только он усмехается, и даже уголки раскосых глаз приподнимаются, в них замечаю мимические морщинки. Стервятник останавливается, разглядывает, раздумывая о чем-то. — Я очень боялась, — одними губами, а сама не знаю, для чего говорю это, просто хочется быть откровенной. — Чего же? — так же шепотом, руку не убирает, легким касанием первых фаланг проводит по скуле, приятно. — Что больше не увижу подруг, стен Дома и тебя, — отвожу взгляд от его глаз, внимательно разглядываю водолазку где-то на уровне его ключиц, — а все этот странный сон, в котором прошел целый месяц. — Сон? — Стервятник становится серьезным, кажется, я снова вернулась к этой теме. — Да, Химера с Куклой отказались его обсуждать, — робко поднимаю глаза, он собирается убрать руку, я ощущаю себя немного разочарованно, — я там была немного другой, здоровой, представляешь?       Он кивает, а затем отводит взгляд в сторону окна. Так не пойдет, подхожу ближе, теперь между нами не больше полшага, это привлекает его внимание. Стервятник смотрит грустно, но с неожиданным пониманием. — Сны иногда бывают на грани реальности и часто схожи у различных людей, особенно в Доме, — на его губах появляется успокаивающая улыбка, — о некоторых лучше не говорить в простые дни. — Ночи сказок, — получаю ещё один кивок, в голове начинает складываться единая картина, — но почему? — Корица, ты задаешь вопросы, на которые ответить сможет разве что Слепой, — вижу, что я достаточно утомила его, становится стыдно. — Можно последний вопрос? — Стервятник вздыхает, но кивает, — «всякий раз, потакая своим желаниям, теряешь волю и становишься их рабом» — цитирую его же слова, кончики пальцев немеют, руки немного трясутся, — это как-то связано? — Связано, — юноша закрывает рот рукой, сладко зевая, и прикрывает глаза, — думаю, нам пора заканчивать, ты, к слову, обязана соблюдать постельный режим.       Притворно недовольно смотрю, он посмеивается. Мы отключаем свет, вожак Птиц закрывает на замок дверь, больше ничего не напоминает о нашем присутствии. Молчим, добираясь до палаты, там прощаемся, но Стервятник не уходит, вопрошающе смотрит на меня. Я порываюсь отдать ему пиджак, но меня останавливают. — Спасибо, — неловко выдаю, прислушиваясь, есть опасение разбудить медсестру или, того хуже, Габи. — И все? — А что-то ещё? — Нет, ничего, — отводит взгляд, смотрю на Стервятника и моё не понимание ещё больше растет. Его щеки слегка розовеют, захватывая кончики ушей. Я вздыхаю, как же много всего неизвестного.