***
Барон толкнул дверь комнаты Анатоля. Тим был в ней один, слуга странно разминулся с бароном по дороге, сейчас оказавшись около огромных чаш, засаженных геранями. Их запах успокаивал ему нервы, но не возвращал силы. Он был измотан окончательно, как и Тим, который, несмотря на свои крохотные размеры сейчас, бросился в глаза барону. Он лежал на постели, размякше свернувшись в клубочек и уже даже не плача, не замечая, как к нему подходит барон, затаив дыхание. Видеть своего мальчика в таком состоянии было больно, как тогда, на скале, а тем более, понимать, что вина за эту муку полностью лежит на его хозяине. Трёч опустился на край постели, коснуться рукой невинно страдающего Тима было выше его сил. Он заговорил медленно и глухо, стискивая край мантии: — Тим, — мальчик даже не обернулся на его голос, услышав его, он сжался и зажмурился ожидая самого худшего, боль под сердцем нахлынула с новой силой, — послушай меня… Я тогда был очень неправ перед тобой. И я вряд-ли смогу себя за это простить. Барон готовился к этому диалогу, зная, что может произойти кое-что непоправимое. Голос его задрожал и почти заглох: — Если ты… Захочешь уехать от меня, то я тебя пойму. Я дам тебе всё, что нужно, а потом, я… Обещаю, мы можем больше не видеться. Только прости меня, если сможешь. Тим… Что я могу сделать, чтобы ты простил меня? Этот вопрос вонзился в слух мальчика, а предыдущие слова вдруг ввинтились в самое его сердце, заставляя вдруг зарыдать снова от прилива невероятной любви, почти смешанной с острой жалостью к своему покровителю, который был сейчас подавлен не меньше. Мальчик почти кинулся в объятья барону и спрятал лицо у него на груди, вмиг забыв всё, что причиняло ему боль, он хватался за барона и громко, в голос, ревел, захлёбываясь облегчением. — Никуда я не пойду, — прорыдал он и стиснул руки крепче, — папа! Я… Я тебя люблю. Не пойду!.. Барон опустил лицо в мягкую макушку мальчика и прижал его к себе крепче, словно желая срастись с ним и никогда не отпускать от себя. Вдруг он почувствовал явный запах перегара. Оглядевшись, он заметил целую батарею из пустых бутылок, примерно два ящика, валяющиеся и на полу, и на тумбочке. — Тим? Мальчик поднял на него чёрные заплаканные глаза. — М? — Ты пил что-то? Мальчик отвёл глаза. Он мало помнил эти дни как-то, кроме бесконечного сна и глотков пунша. — Я… — Маленький мой, неужели… — барон был почти в ужасе, — неужели из-за этого? Вы выпили столько… — Я боялся и это… Что с Мадсом? — прервал он сам себя и с мольбой посмотрел в глаза барону, — неужели он… — С ним всё хорошо, — барон был удивлён такому предположению, — вы уже и оплакать его успели? Тим скривил в подобии усмешки рот и заплакал сильнее, от стыда и облегчения. Барон взял его лицо в руки и нежно-нежно поцеловал, успокаивая после такого сильного волнения. На его коленях в тот же момент оказалось небольшое лезвие. Барон чуть отстранил от себя мальчика, взял холодный металл в руки и провёл им по левому большому пальцу. — Я обещаю тебе, что больше никогда и ни при каких условиях, — барон приложил окровавленный палец к груди над сердцем Тима, виднеющимся в вырезе майки, — не буду так жесток ни с тобой, ни с Мадсом, ни с Анатолем. Тим пару раз моргнул. Барон сейчас клялся ему на крови тем самым методом, который был в ходу у многих высших демонов, самым сильным и страшным способом. Вдруг Тим вскочил и потянул барона за собой. — Надо пойти к Мадсу. Барон последовал за мальчиком, тихо улыбаясь. Он был рад тому, что его мальчики так полюбили друг друга и готовы держаться до последнего, ради своих любимых. Тим почти добежал до двери барона и рванул её на себя. Мадс лежал на кровати, уткнувшись лицом в свои же перья. Он казался сейчас особенно мягким и нежным, несмотря на внушительные размеры. Кровь смазывалась об простыни, открывая взору чёрные перья, кое-где, правда, переливающиеся в багровый. Мальчик, не сознавая себя от радости, подкрался к Мадсу и наклонился над ним, мягко целуя в лоб. Миккельсен был жив и здоров, тихо отдыхая сейчас. С прикосновением губ словно новые силы влились в его тело, давая возможность открыть глаза и тут же затянуть в мягкие объятия мальчика. Тот охнул, погружаясь в тёплые перья. Мадс прижимал его когтистыми птичьими лапами, закидывая такую же ногу на него. Мальчик лежал, словно его маленький птенец, который нуждался в обогреве и защите. Мадс вдруг чуть повернул его на себя и принялся мягко целовать его лицо, прижимая всё сильнее и сильнее, наконец закрыв его крыльями, завернув в мягкий кокон из тепла, любви и перьев… Барон лёг рядом, улыбаясь тому, как его мальчики наконец погрузились в полное счастье. Он вдруг понял, что даже самый серьёзный проступок не стоит того, чтобы из-за него страдали его маленькие рабы, которые всё равно хотели ласки и заботы. И он знал, что сделает всё возможное, чтобы они по-настоящему знали, как добрый хозяин любит их — всем сердцем, вечно, на долгую бесконечность рядом…***
Анатоль со странным волнением вошёл в свою же комнату, нервно моргая от осознавания того, что барон видел следы этого запоя. Барон сидел в его кресле и похлопывал пальцами по своему колену. Он ждал своего первого мальчика. Ждал его, как никогда. — Барон… — Анатоль чуть склонился и приблизился к хозяину. Его сердце часто забилось. Он не знал, что с ним сейчас будет — боль или удовольствие? Барон мягко улыбался. Когда слуга подошёл слишком близко, он опустил руки ему на талию. Демон вздохнул. Вдруг эти же руки схватили его поперёк спины и потянули к себе на колени. Ладонь хлестнула его по ягодице, уже обнажённой от брюк. Слуга негромко застонал и уткнулся лицом в крепкое бедро. Ему нравилось. По-настоящему нравилось, когда его приятно наказывали за небольшую провинность, в очередной раз показывая место слуги своего хозяина. Вся горечь, пронизывающая его желудок в эти дни исчезала, оставляя место только теплу и невероятно сильному и глубокому чувству где-то внутри, за рёбрами, от которого не было возможности вдохнуть, проглотить выскакивающие наружу сердце, просто пошевелиться, он словно стал ритмом шлёпающей его руки, почти незаметным сердцебиением барона, сам стал его ладонью, пальцами, костями, растворился в его теле целиком и полностью… — Не будешь больше так запивать? — спросил барон и поднял слугу наверхя глядя ему прямо в тёмные глаза. — Н-нет… — только и смог сказать он. Барон взял его руками под затылок, чувствуя на своих пальцах мягкие седые волосы. Его язык скользнул в приоткрытые губы и прошёл дальше, давая дорогу для жадного, но такого нежного поцелуя. Анатоль таял от умиления и своего собственного счастья. Барон чуть оторвал его от себя и тихо заговорил: — Послушай меня… Я хочу, чтобы ты забыл всё, что было в эту неделю. Просто забыл, как и не было. А ещё… Он провёл пальцами по шее Анатоля. Под ними тут же оказался прохладный светлый металл. Платина с гравировкой таким родным и знакомым острым почерком: «Daddy's boy». — Прости меня, что я тянул так долго, — барон смотрел в глаза своему Анатолю, — ты ждал 700 лет, а я… Я был не таким уж и собственником, до тех пор, пока не понял, что ты слишком дорог. Губы Анатоля тронула нежная улыбка. — Оно того стоило, — ответил он и снова вовлёк барона в поцелуй…***
Мадс негромко вздыхал, расслабляясь в очередной раз в руках барона. Его руки и ноги, ещё сохраняющие черты лап, вытягивались, давая больше места для нежных прикосновений. Он жмурил глаза, прогибался и всецело наслаждался тёплыми руками, гладящими его полностью. Для барона он был сейчас невероятно маленьким, тёплым и хрупким, как удивительная смесь птицы и кота, почти грифон, но в человеческом теле. Пальцы скользили по его груди, погружаясь в мягкие перья, перебегали на локти и буквально высасывали новые вздохи. Мадс любил лежать на руках у своего хозяина, полностью теряя себя в этом удовольствии. Барон всегда держал его как маленького ребёнка, так было удобнее дотягиваться до любой приятной точки на очень чувствительном теле. Мадс приоткрыл глаза. Барон внимательно вглядывался в каждую черту его лица, в розовый и очень притягательный шрам на глазу, в белую плёнку, уже затянувшую его, но, однако, нисколько не мешающую зрению. Мадс чуть приподнялся к нему и потянулся к мягким светлым губам с тёплым и ласковым поцелуем. Барон прижал его к себе, одной рукой незаметно поглаживая шею, на которой будто вырастало непроницаемое золотое кольцо с тоненьким креплением для цепочки, ошейник, настоящая награда для страдавшего, но теперь такого благодарного и самого счастливого мальчика своего хозяина. Пальцы барона сползли на мягкие перья и принялись погружаться в тёплый пух. — Ты такой мягкий… — проговорил он и пощекотал одно крыло Мадсу. Тот тихо замычал и повернулся на бок, вжимаясь лицом в грудь своего повелителя. Он теперь был спокоен. Барон был с ним рядом навсегда…***
Тим почти не моргал, глядя в глаза барону, который нависал над ним, медленно спускаясь пальцами от рёбер к мгновенно вжатому и тут же покрытому мурашками удовольствия животу. Тим свёл брови и приоткрыл рот в чувственном вздохе. Барон пошёл ниже и повёл рукой по бедру, наслаждаясь тёплой кожей. Край его ладони задержался на колене и погладил его, будто подготавливая её к нежному поцелую, прихватывающему губами мягкую кожу. Тим прикусил губу. Барон, его хозяин, целовал своему рабу колено, вытерпеть эту приятнейшую пытку было выше сил бесёнка. Мальчик вздохнул громче и чуть прогнулся, ощущая на своей стопе пальцы. Его глаза распахнулись, а кулачки сжались сами собой на простыни. Барон гладил его ножку, словно измучивая ощущениями, доводящими до дрожи. Трёч вдруг оторвался от сжатых пальцев на ногах и навис над мальчиком снова, прямо между его широко расставленных ног. Он опустился лицом к щеке Тима и вдруг несильно прикусил её, тут же зализывая укус. Рот его переполз на шею, кусая снова. Тим зажмурился, почувствовав, как ладони ложатся на его щеки, но большой палец щекочет его чувствительное горло. Мальчик замурлыкал, как маленький заласканный котёнок. Ему было так хорошо лежать под своим добрым хозяином, целоваться с ним, ощущать нежные прикосновения, что он сам вжался в барона, чувствуя, как его шею чуть щекочет золотое кольцо с такой же гравировкой, что и у остальных мальчиков барона. — Мой… — тихо прошептал тот и скользнул раздвоенным языком в рот Тиму. Барон чувствовал сейчас бесконечную любовь, идущую сразу от трёх сердец. Он знал, что его личные рабы, такие зависимые, нуждающиеся в защите, такие маленькие по сравнению с ним и такие нужные, простили его за огромный выплеск гнева,. забыли его раз и навсегда. Барон был счастлив. Он знал теперь, что его три преданных сердца навсегда останутся рядом с ним. С этими мыслями он лёг рядом с Тимом и мирно погрузился в дремоту, наслаждаясь послеполуденной тишиной…