To be human

Не то, чтобы Дима не любил этого мальчика или предвзято к нему относился. Билан с самого начала проекта замечал, как серьезно тот относится к делу, приходит на репетиции за полчаса и усидчиво ждет всю команду, старается больше всех, а затем любезно угощает всех кофе. Пелагея вот латте любит, это он тоже выучил. По несколько раз исправляет себя в процессе, терпеливо исправляя свои ошибки, упрямо и настойчиво заставляя себя заниматься. Он хороший ученик. Дима не такой. Просто у него возникают странные ассоциации, когда он глядит на их с Полей взаимодействие. Это как будто дежавю, словно он уже проживал это ощущение, участвовал, принимал определенную роль в этот момент жизни, видел его где-то. Он мотает головой, пытаясь вытряхнуть воспоминания, но перед глазами все равно появляются картинки прошлой зимы, услужливо показанные ему подсознанием. Несколько полупустых бутылок с пивом, неначатый сидр, и одна большая емкость с темно-янтарной жидкостью, обжигающей горло и согревающей в районе желудка. Приятная, но не после трех бутылок темного. После пива она больше похожа на неразбавленный медицинский спирт. Целая гора выжженных стиков, вовремя не выброшенных в мусорное ведро. И рандомный сериал с «FX», который неожиданно привлек его внимание с третьей серии. А на шестой он и вовсе рыдал навзрыд, истерически всхлипывая и не понимая, почему происходящее на экране задевает его настолько сильно. И она ведь даже не похожа на Кейт Мара. Она даже не рыжая. Ни капельки. Дима рассматривает ее, смеющуюся, чуть поодаль, но концентрируется теперь только на волосах. Ни капельки, ни крупинки золота даже в бликах. И взгляд у нее не лисий. И ее совершенно точно не посадят в тюрьму, в случае чего, напоминает он себе. И она не будет испытывать муки совести, не разрушит этому парню жизнь, не сломает ее. Полина жизнь совершенно не похожа на сериал, но ему все равно хочется пересмотреть несколько эпизодов. Дима уже тянется к телефону, но вспоминает об отсутствии интернета и обреченно облокачивается на поверхность иллюминатора, глядя на движение тяжелых облаков. Он пропевает несколько строчек, застрявших у него в голове и уже начинает погружаться в сон, но чувствует толчок сбоку и неохотно приоткрывает глаза. – Вот, – она кивает на плед, упавший прямиком на соседнее кресло, – укройся. – Ну я не просил, – растерянно говорит он спросонья, взяв в руки свернутую ткань, осматривая ее так, будто совершенно не понимает, что с ней нужно делать. – Я просила, – заключает Пелагея, устроившись рядом. – Хочу, чтобы ты был укрыт. Она молча забирает плед и расправляет его, кладет сверху, прямиком на него и следит, чтобы он нигде не топорщился и не выбивался, разглаживая на нем складки, касаясь частей тела Билана через плотную ткань. – Теперь спи. – Пелагея удовлетворенно кивает головой, критически оценивая положение его тела, подушки и пледа. – Но ты же сама меня разбудила, – он тихо смеется, а Поля шикает на него и оказывается головой на его плече. Разбрасывая свои совершенно, абсолютно не рыжие волосы. Он не может оценить их на ощупь, зато следит за движением света на концах завивающихся кончиков. Белые. Может, чуть отдает чуть желтизной, но не медью. Поля покидает его гораздо раньше, чем он успевает к этому подготовиться, и Дима стоически переносит бремя ее немногочисленных вещей на своих плечах. Ему совсем не сложно позаботиться о ней также, как и она все эти дни заботится о нем. Потом бремя перетекает уже на плечи таксиста, но он все равно чувствует себя каким-то несчастным и брошенным. Смотрит на светлый город через окно автомобиля и совершенно педантично оценивает его снаружи, не без сравнений. Погружаться в меланхоличные мысли и безрадостное прошлое ему совершенно не хочется, поэтому он оставляет плохую идею погрузиться в абсолютно срежиссированный мир. Здесь лучше, неба больше, больше воздуха, пространства. Больше воды, света, но и холода больше. Больше ветра. Больше солнца. Больше звуков. Больше шума, но не столько, сколько в Москве. Хотя он сто лет не бывал на улицах Москвы, может, что-то и изменилось там. Он находит какое-то пианино прямо на улице во время прогулки. Старое такое, размытое дождем и обильными осадками, но ещё вполне себе живое и стоящее здесь одиноко посреди холодной безжалостной в этом году весны, как и он сам. Хочет наиграть что-то веселое и жизнеутверждающее, поэтому пальцы сами находят нужные клавиши, и инструмент, хоть и немного расстроенный, несет его в новое эмоциональное состояние. Билан любит наигрывать что-то из современного свинга, но не из джаза. Джаз ему не нравится. Поле, кстати, тоже не особенно. Может, поэтому она и не пошла по стопам своей матери. Пелагея пишет ему к вечеру, что в этот раз доберется сама, какие-то важные дела нарисовываются после выступления, и он совсем расклеивается. Он залезает в наполненную ванну и почти не замечает высокой температуры воды в ней. Кладет мокрое полотенце на лоб и старается расслабиться. Сегодня четырнадцатый день. Он сглатывает. Еще неделя, и все закончится. Привычка ведь вырабатывается за 21 день? Он мысленно отсчитывает часы и минуты. Неделя - это всего семь дней. Всего семь раз пережить дни, а во сне тяга не ощущается. Семь ночей и семь дней, всего каких-то 168 часов, совсем ерунда. В первую неделю было сложнее, дожить до вечера было практически невозможно, а сейчас легче. За два часа вода успевает здорово остыть, а ванна пропитаться неприятным насыщенным запахом нагретого табака, который не выветрится, наверное, и неделю. Дима успевает подумать о том, какова вероятность уснуть прямо в ванне и утонуть, но слышит звук захлопнувшейся двери и понимает, что в любом случае не успеет. Поля открывает дверь незапертой ванной, когда он делает третью затяжку, и устало снимает с себя тесные туфли на совсем небольшом каблуке. Она надевает их только для того, чтобы он слышал ее шаги и не пугался внезапного появления Пелагеи. – Тебе повезло, что здесь нет моей мамы. Дима приподнимает холодное полотенце и осматривает ее с головы до ног. Такая маленькая без своих каблуков. На этот раз и правда уставшая. Ему хочется спросить, что стряслось, но съязвить охота куда больше. – Тебе тоже. – Он не скрывает своей усмешки, и Поля тоже. Она поджимает губы и всем своим видом показывает, что его замечание весьма справедливо. – Тяжело быть не сепарированной в тридцать пять. – Снимает резинку, оставшиеся шпильки и оставляет этот набор, знакомый с детства, прямо у зеркала, но совершенно в него не смотрится. – Еще сложнее – в сорок. Так что ты уже делай что-нибудь с этим поскорее. Поля через голову избавляется от футболки. Переступает через джинсы, и Билан сглатывает. Сладостное предвкушение зреет где-то в груди, и он закрывает глаза, чтобы это чувство не распространилось по телу, словно болезнь. Восстанавливает дыхание, делает глубокий вдох через нос, выдыхает чуть дольше через рот. Повторяет ритуал. Не успевает с этим справиться, чувствует движение воды, и ее ногу, обосновавшуюся рядом с его икрами, ищущую точку опоры. – Холодная! – шипит Поля и безапелляционно вытаскивает ногой затычку для слива, врубая на полную катушку струю горячей воды. – Как ты тут лежишь? Вода просто ледяная. – Она устраивается спиной на его груди и шевелит ногой, чтобы разбавить ванну поскорее теплой водой. – Привык, – Дима пожимает плечами и больше не двигается, чтобы не потревожить ее покой. Она расправляет плечи и расслабленно вытягивает шею, устроив голову на его плече, притягивая его руки к себе и устраивая их у себя на животе. – Можно я не буду разговаривать больше никогда? – Пелагея беззвучно смеётся и шепотом у него спрашивает очередную глупость, будто это Билан раздает всем разрешение на диалоги, повернув к нему голову и пощекотав носом основание шеи. Приятно. – Угу, – бубнит себе под нос и притягивает ее ближе к себе, пытаясь хотя бы своей близостью ее поддержать. Она расслабляется ещё сильнее и больше не удерживает свое тело, не прилагает к нему усилий, соприкасаясь пальцами ног под водой. – Тогда ты должен что-нибудь рассказать, – подводит невидимую черту она, подталкивает к диалогу, помогает наладить взаимодействие, хотя он и так неплохо с ней общается ментально и касательно, через прикосновения к ее животу и груди. Но ей хочется поговорить, и он изо всех сил ищет тему для монолога. – Ты знала, что Дженнифер Фихтер была осуждена на 22 года за сексуальное взаимодействие со своими учениками, не достигшими возраста согласия? То есть, если бы она не жила во Флориде, где возраст согласия 18 лет, а в какой-нибудь Алабаме, где он ограничивается 16-ю, то ее бы даже не осудили. – Иметь любые романтические отношения со своими учениками - это край неэтичности, даже если они трижды совершеннолетние. – строго заявляет она и высказывает свою позицию, и ему от этого становится легче. – А с несовершеннолетними уж тем более. Это вообще… – Поля набирает побольше воздуха в лёгкие, чтобы вынести свой окончательный вердикт. – Преступление. – Да ладно, я так, читал сегодня об этом просто. – Ему неожиданно становится очень смешно, но Дима очень не хочет этого показывать и сердить ее, поэтому совершает над собой усилие, чтобы не расхохотаться. – Не знала о твоем чрезвычайном интересе к криминальной хронике. Что ещё я о тебе не знаю? – Пелагея разворачивается к нему, насовсем забывая о своем желании поберечь свои связки и помолчать рядом с ним. – Нет-нет, это все. – Билан не сдерживает улыбки, трогая ее намокшие волосы, налипшие на лицо, трогательно и наивно полагая, что избежал всех затруднительных ситуаций после этого глупого разговора, но Пелагея снова ставит его в цугцванг, целуя Димины пальцы, касающиеся ее порозовевшего лица. Он не знает, чего ему хочется сейчас больше: молча смотреть на ее нежный жест, наполненный странной и совершенно необъяснимой любовью или заставить ее прекратить своим поцелуем, чтобы только не рвать себе сердце окончательно, но Поля снова оказывается быстрее всяческих его размышлений. Она снова прикладывает его руку к животу и орошает его неожиданным вопросом: – Слышишь? Его разом проглатывает целое цунами из разнообразных чувств, но разобрать из них он может только тревогу. – Что? – Тихо спрашивает Дима. – Кушать хочу. – поясняет Поля, заставляя его выдохнуть. От разочарования или облегчения – большой вопрос. – Ну пошли.