Цветение

      Недавно выгорело поле.       Поле, выращенное самой Жизнью, дабы даровать смертным понимания красоты. На пепелище было невозможно находиться слишком долго — сажа оседала на стенках лёгких, не позволяя дышать, а всё ещё витающий пепел туманил глаза. Да и какому глупцу взбредет в голову идея возвращаться на пепелище? На обезображенную, осиротевшую землю… Почва всё ещё тлела, пропуская жар сквозь любую обувь. Долина, ранее цветущая, привлекающая к себе солнечные лучи и детишек, любящих поиграть в салки среди зарослей, ныне укрыто вечными тучами. Нет… Это не тучи. Это пепел. Пепел, которому уже некуда было оседать. Небеса оплакивали это место в первые дни после трагедии, но толк от этого — водоросль в океане. Капли проходили обратную фильтрацию сквозь мёртвый туман. Капли обретали чёрный цвет, ливнем заслоняя весь обзор и отравляя почву всё сильнее, а редкие кристальные осколки в миг испарялись от накала.       «Неужели Жизнь покинула это место навсегда?» — Жнец, который день проверяющий пепелище, с грустной ухмылкой закатил глаза, вспоминая ясные дни, когда шум и гам заполняли это дивное место. Теперь тут никого. Чернь с беспросветным горизонтом, с одной стороны огражденный лесом, с трёх других — пустотой. Но туда даже Сама Смерть не решалась пойти… Неизвестно, что стало с теми, кто не успел сбежать. Может они погибли, а может и продолжили жить, но в другом обличии. В облике мутантов с облезшей или расплавившейся кожей, не видевших свет долгое время и до смерти голодные. Такие не побрезгуют полакомиться своими товарищами, и если они ещё не убили друг друга, то точно остался последний, жаждущий больше.       «Ну и жуть..» — тихо хохочет Жнец, уже вставая с обугленной земли, как взору его показалось нечто невиданное до этого. Свечение? Упавшая звезда? Оброненный фонарь? Пластиковый пакет?       Божество долго всматривалось в неизвестный объект. Он был небольшим, где-то, может в длину сантиметров 15-20. Далеко, но через чур яркий, чтобы его не заметить в такой-то местности. Выдохнув напряжение, скопившееся в нём за минуту задержанного дыхания, Жнец нетерпеливо направился в сторону неопознанного объекта, вздымая за собой клубы сажи или пыли. Либо осевшие частицы недовольно бунтовали из-за внешнего вторжения, либо Смерть, наступая на мелкие живые ростки, убивал их, а пыль — их жизнь, не успевшая расцвести.       Глазницы Смерти округлились, а тонкие надбровные дуги зашли до верхних границ лба — из черни проростала Лилия… Белоснежная, слепящая бледно-розовыми лепестками. Она была образцом жизни. Салатовый стебель с трудом удерживал бутон на себе, наклоняясь то вперед, то неохотно вздымаясь в прежнюю позицию. Нет, это не происходило по вине сквозняка — густой лес позади и стены пепла вдали создавали собой крепость, не пропускавшую ветер, иначе это место давно бы остыло или разгорелось больше, перенося страшное пламя на лес, а следом и находящуюся за ним деревушку. Цветок был по-настоящему живым.       «Когда она успела прорасти?» — садится на колени одинокий, держась на расстоянии от первой живой души здесь. Шаг ближе — и она угаснет. Иронично, но сейчас он не испытывал равнодушия к живой — наоборот. Он был восхищен, удивлен, шокирован… Всё то, что ранее вызывали в нём лишь собственные творения и похождения. Была ли это белая зависть? Чёрная бы заставила его погубить растение, но вместо этого он не моргая глядел на счастливицу… Глядел, по времени, ту самую вечность, которая понадобилось растению, чтобы взрастить себя. Счастливица ли? Одна. Совсем одна в своём роде в погибшем мире. — Вот так и происходит, милая. — подобно мудрому старцу проговаривает Смерть. — Вкладываешь старания, а не для кого.       Он оборачивается в сторону пустоты, полностью садясь на горячую землю. Манящая, но жуткая энергия окружала собеседников. Если смотреть со стороны — безумец в тёмном балахоне смотрит в пустующую даль, сидя без движения подобно статуе, а если смотреть от лица самого Жнеца — он вёл мысленный полилог с новой знакомой. Он рассказывал о том, как живут (резко сказано) мёртвые, а она внимала каждому слову, после речи друга рассказывая о том, как ей тут одиноко: одна, живая телом но гниющая душой. Она рассказала Смерти о том, что это место собирало остатки питательных веществ для неё, дабы та смогла осеменить и заново взрастить жизнь. Избранная по неволе. Неопытная. Красивая. Но одинокая. Цветущая в пустоту…       Был ли это бред сходящего с ума Смерти? Может быть. А может это ему кара за то, что тот когда-то лишил бедолагу семьи. Смерть забирает у всех всё.       Когда им стало не о чем беседовать, Смерть ушёл, не сказав и слова на прощание. Ей было некуда уходить, Она всегда ждала единственное живое существо каждый божий день. Она с удовольствием принимала его, когда он возвращался, с неохотой отпускала — головой смиряясь, душой рыдая. Может всё было совсем наоборот, и это смерть был на месте цветения? Он приходил, когда было возможно, уходя — оборачивался. Это стало ритуалом — каждый день навещать одинокую. Так они и сдружились, найдя общий корень… Разные виды жизни, думающие и воспринимающие друг друга по-разному, знающие чужой язык лишь на слух. Сильно разные, чтобы помочь приятелю, сильно близкие, чтобы уметь понять.       Говорилось ли ранее, что посещения цветка стало ритуалом? Ни дня не прошло, чтобы Жнец не пришёл к ней составить компанию — вместе смотреть в чернеющий горизонт с редкими всполохами молний… Даже звук в этом месте имел особую физику. Магия? Простая физика? Самовнушение? Всё вместе? Воображение само рисовало гром, а фантазия грезила о неведомых титанах, гневающихся на смерть за его проступок, не способные добраться к нему — чем дальше от центра, тем слабее их сила здесь. Может там, на другом конце, на такой же окраине тоже взросло подобное подруге Жнеца цветение? Но сколько нужно времени, чтобы до него добраться? Не огорчится ли он в своём решении покинуть подругу на день ради обычного опыта? Нет. Ему хватает того, что он имеет. Ему хватает ежедневных встреч, философских бесед на час-полтора. Настолько обыденно это стало за несколько месяцев, что перестало казаться странным, а сквозь заброшенный лес прошлась тонкая, идеально вытоптанная тропинка, шаг в шаг повторяющая ежедневный маршрут Жнеца. Он приходил одним путём в одно время, уходил им же через одинаковое время. Земля вздрогнет в удивлении, если он начнёт марш не с той ноги…       Год. Второй. Третий, пятый… Лето за летом, оно не приносила изменений, лишь Зима заставляла цветение гаснуть, закрывая бутон в опрятный эллипс на несколько месяцев, давая чуть меньше сил, а весна, приходя, когда земля набирала новые, будила цветение. Она не вяла — мёртвая земля поддерживала её жизнь в коме, не позволяя уйти без выплаты повинности. Страшный дар — бессмертие. Твой онтогенез не имеет права называться собой — это как не зная, что такое горе называть себя счастливым. По сравнению с чем ты счастлив? Счастье — лучший период твоей жизни. Лучший из чего? Лучше чем что? Именно — это твоё обычное состояние, не подлежащее изменению. Не проще назвать это обыденностью? Однотипным бытом без каких-либо изменений. Так и здесь — жизнь без смерти — обыденность, которую цветение проносило в печали, полном одиночестве. Она смеялась с дураков, молящих Божество об этом даре. Смерть тоже был такого мнения. Для них двоих гибель — кульминация всего живого, неожиданный финал на самом интересном месте, но горе для тех, чья история едва ли дошла до завязки. — А есть народы, воспринимающие смерть как праздник, — сидя на уже протёртом месте вещал Смерть. — Переход на новый уровень, так сказать… Интересные существа. Умнее тех, кто тратит время на оплакивание, понимаешь? — повернул тот голову на Лилию, уже полузакрытую.       Скоро зима… Она снова впадала в спячку. Не факт, что она слышала его, когда наступала кома, поэтому Жнец с удовольствием «на ночь», как родной дочке, рассказывал истории, которые знал. Не те сказки, твердящие о счастливом финале, где все жили долго и счастливо, а приближенные к жестокой реальности с оттенками чего-то хорошего. Если вдруг она всё-таки могла слышать его из комы, то ей было бы далеко не до диалогов — то, чем нагружал её «отец», становилось тяжелой пищей для размышления, которую как раз приходилось переваривать несколько месяцев, надеясь, что новая не не поступит, перебивая мыслительный процесс, если его так можно было назвать.       «Уснула…» — тоскливо вздыхал Жнец, придя в обыденный раз на излюбленное место. Он садится в метре от склонившегося в сон растения, устремляя взгляд в прежнюю точку. Казалось, пепельное облако было протёрто взглядом Жнеца, или же место, в которое он смотре, всегда являлось таковым — светлым пятном. Может это ясное облако, которое так и не успело сбежать во время катастрофы, оставшись здесь доживать последние годы, а может и века — кто знает, во сколько раз замедленно время в пепелище?       С облака Жнец перевёл взгляд на розные тучи пепла — они становились ближе с приходом зимы. Может Цветение было рождено вымершей землёй на последнем издыхании совсем с другой целью? Даже магия не воскресит это место, а удерживать гневных божеств с неизведанных краёв кто-то должен, и Лилия — посол Вечности, маленький ангел в одну пятую метра, рождённая своим блеском и невинностью выполнять работу её многочисленных предков — удерживать зло, защищать грешный народ от очередного бедствия одним розоватым бутоном. Как романтично. Романтично по меркам Греческих легенд и мифов, каждый из которых Жнец знал наизусть, а зарождение многих видел лично, иногда участвуя.       «На сколько времени ещё её хватит?» — исходя из философских рассуждений, спрашивал себя Смерть, уходя в глубь леса, грезя о том, как на следующий день снова вернётся на излюбленную долину. Его жизнь можно было сравнить с Днём сурка — одни и те же действия повторяются из дня в день, из года в год. Смирился ли он с этим или ещё не осознал — загадка уже для наблюдателей, четвертую страницу бдящих за бытовой фантастикой, как сумасшедший бог Смерти каждый день тратил драгоценное время на безответную болтавню с цветком, приходя в декабрьскую метель, январский мороз и февральский ливень, обрывающийся на подступах к душной долине. В каком бы состоянии тот не находился: болезнь, сонливость, опьянение, отчаяние — беседа с инорожденным созданием утишали боль. Как и в этот день должна была…       Сухие ветви били по лицу, выскакивая из общего фона за мгновение до соприкосновения. Серый пейзаж легко можно было спутать с обычным однотонным полотном, подготовленному к рисованию. Что-то на подобии Чёрного квадрата — совсем не начатая картина, по ощущению, а стоит лицом к лицу столкнуться с её тайнами (в случае Жнеца — ветками), так сразу прозреваешь. Видимо (Как бы иронично это не звучало для исцарапанного шипами монстра) пепел каким-то несчастьем добрался и до этих мест, оседая туманом на и без того чернеющий лес — дорога внезапно стала незнакомой. Выросли новые кусты? Снег выпал на сантиметр выше? Кое-кто совсем стар для длительных прогулок? Ворча на себя, Жнец оправдывал свою неосторожность усталостью, при которой даже самый изученные до автоматизма ритуалы могли расстроиться в последовательности, вместо левой ноги после правой заставляя шагать снова правую. А может дело в писке, давящем на голову которую минуту? Писк, сравнимый с плачем и воплем о помощи, будто где-то под земной корой проснулся похороненный. Вот только что простые люди, что сам Смерть, никогда не обладали настолько острым физическим слухом, чтобы услышать подобное. Может в самом деле его кто-то звал из другого мира?       Он стоял у самого края. Место, где рост деревьев словно обрезался лезвием искусного воина или повара — уж что кому по вкусу. Глядя на ожидающую подругу тот не спешил ступить к ней навстречу. Он стоял, словно вспоминая, не забыл ли что дома, как замирает простой человек, пытаясь понять, не звал ли кто-то его из толпы, взглядом вылавливая выделяющееся лицо знакомого, на всех порах несущегося к старому другу.       «Помогите!» — складывались отрывки в слова. Ну точно! Голос! Так давно не слышал бессмертный простой речи, что что-то отличное от его воспринималось как инородный шум, за который был принят голос. Неужели общение с растениями так пагубно сказывалось на нём?        Ну, а вот чей был голос — другой вопрос, на который, если честно, ответ знать хотелось от части. От его пока что живой части, не разучившейся воспринимать простую речь и чувствовать сострадание к кому-то помимо себя и кого-то близкого. Может это и был голос некогда близкого Жнецу созданию? Или кого-то похожего. Голос звучал точно не из глубины леса и уж тем более не из-под ног. Из другого измерения? Если так, он мог бы подождать, пока владыка темного мира закончит свои дела. А может сами дела могут подождать? Уж тебе решать, Жнец. Уж тебе…