Турмалин

      — Пожалуйста! Пожалуйста, Доктор!.. — вокруг мелькали люди, пролетали странные образы, а обстановка постоянно менялась, словно киноленту раз за разом резали и склеивали вразнобой, пытаясь запутать Сорок девятого окончательно.       — Доктор!..       Мгновение и с предвкушением и нетерпением скальпель входит в плоть, так же нежно, как нагретый нож режет подтаявшее масло; разрезает сначала кожу, потом плотное сплетение розовато-алых мышц, огибая крупные артерии и лимфы; спускается внутрь, на удивление слишком легко пробираясь глубже, прямо туда, где чёрной язвой зияло Поветрие. А через секунду Доктор стоит на площади, с грустью глядя, как жгут якобы ведьм.       — Умри, дьявольское отродье!..       В кабинете, рассматривая в журнале завитки чужих отчётов о прошлых болезнях, слушает, как что-то лепечет девушка напротив.       — Вы наша последняя надежда…       — Излечите, прошу вас!       Стоит у койки, со скальпелем в руке, рядом с мужчиной в ярко-оранжевом.       — Выпустите! Я не хочу быть в одной камере с этой тварью!       И снова где-то…       — Умоляю…       … кто-то кричит и шепчет…       — Простите!       … и молит о спасении и о пощаде.       Перед глазами всё то мутнело, то резко приходило в норму, а потом внезапно становилось чёрно-белым или ярко-алым, ломая калейдоскоп, а затем собирая его в ином порядке, искривляя воспоминания.       И вдруг всё исчезло. Доктор оказался в абсолютно чёрной пустоте. Хотя пустота ли — если вокруг клубится тьма? Спереди стоял доктор Шерман, повернувшись спиной к объекту. И как всегда держась холодно, хотя Сорок девятый отлично знал, что это всего лишь маска, готовая в любой миг треснуть.       — Ты добился, чего хотел, да?       Чумной промолчал. Сейчас он сам казался себе лишь расплывчатым воспоминанием: перед глазами не мелькал кончик клюва, а сам Доктор будто бы был воплощением этой дьявольской черноты, пробела в воспоминаниях. С кольцом на одном из длинных когтистых пальцев.       — И что же? Оно того стоило? — Шерман обернулся, сверкнув глазами-льдинками. Совершенным Айсбергом — холодным и неприступным, но хранящим в себе куда больше человечности, чем было у Чумного. — Я мёртв. Мой предшественник тоже. Скажи же, ты доволен? Ты свободен, разве нет?       Мужчина скривил губы и усмехнулся, словно безнадёжно больной.       — Ты ничего не можешь. Совершенно. Плетёшься хвостом за тем, кто монетку милостыни тебе подбросит. Дай угадаю, так было всегда, да? Только кто-то появится, проявит жалость к убожеству в твоём лице — и ты считаешь его другом. Наивно.       — Ложь… — собственный голос был настолько тих, словно Доктору вырвали голосовые связки и он мог лишь только тихо аморфно шипеть, как какой-то зверь.       — Правда? Тогда почему ты с первых секунд доверился Одержимости? Почему ты думаешь, что всё ещё жив? — лицо Шермана пробили трещины, словно он был фарфоровой куклой, ненастоящей. Одной из тех заводных, что могут говорить одни и те же фразы подряд без устали. — Ах да, почему ты не остался там? Точно. Точно…       — Я ничего не мог сделать…       — Ах, только не смей отговариваться Поветрием. У большинства из тех, кого ты убил, не было этой болезни.       — Замолчите… — Доктор опустился на колени и сжался от нахлынувшего безумного желания разорвать в клочья Шермана, а затем — заодно — и себя. Руки тряслись, зрение туманилось.       — Может, ещё чего попросишь? Я умер из-за тебя и Одержимости, не забывай. Я не был болен.       — Вы все так говорите, — прошипел Сорок девятый, царапая самого себя когтями, ощущая сквозь приглушающую призму бесцветную боль. Насмешливые льдинки смотрели на него со смесью жалости и отвращения, как могут смотреть на полуразложившийся труп.       — Мы все не были больны, — давяще повторил доктор Шерман. — Ты ведь знал это, маленькое убожество. Зачем ты убил? Чтобы не было подозрений? Или чтобы тебя не трогали? Тогда почему…       — Хватит, — Сорок девятый резко и внезапно оказался рядом с учёным, схватил его за плечо, до крови впиваясь в ослепительную плоть когтями.       — Тогда почему ты не остановился?       Чумной доктор с чавкающим хрустом проломил грудную клетку Шермана второй рукой, безошибочно хватая сердце и вырывая его, ломая нежные трубочки артерий и вен. Откуда бы у него такая сила?..       — Думаешь, меня можно убить дважды? Животное…       Доктор с отчаянием смотрел в холодные бесчувственные глаза, в которых не было жизни. Они были кусающе-ледяными, насмешливыми, глумливыми, мёртвыми, безучастными и прохладно-горькими — но не живыми.       — Как же… так… — сбивчиво бормотал Чумной, словно в бреду, как безутешно отравленный пневмонией, пытаясь дрожащими руками то процарапать горло Шермана, то порвать когтями мешки лёгких; но голос никуда не уходил, как и ощущение, что на Доктора постоянно смотрят эти льдинки. Холодные, но прожигающие отчаянием нутро, ломающие изнутри кости и выворачивающие наизнанку, проходящие сквозь шею сдавленным криком.       Сорок девятый открыл глаза, мысленно отметив, что сердечный ритм участился. Кошмар? Интересно. Да и последнее время он на удивление часто спит…       — Доки, — мужчина нервно дёрнулся, грешным делом подумав, что мертвец всё ещё говорит с ним; что этот голос оказался реален и не был лишь проделкой сознания. Доктор, стараясь выглядеть как можно спокойнее, отсторожно перевёл взгляд на Маску. Ах, точно. Этот труп и правда здесь, только вот его голосом управлял кое-кто иной. — Вы уснули, — констатировал очевидное Тридцать пятый, не без интереса окидывая взглядом Чумного. Тот, конечно, старался придать себе нормальный вид с помощью вернувшейся гордой осанки, но от опытного взгляда не ушли такие детали, как слишком частое и поверхностное дыхание, судя по плечам, и ощетинившееся иглами существо Доктора. Обычно оно позволяло небольшие вмешательства в память или поверхностные эмоции, но сейчас не давало и подступиться к его тёмной душе.       Сорок девятый промолчал, по-новому осматривая Маску. Белоснежный исследовательский халат сменился другой одеждой и… где они? Взгляд скользнул по помещению, недавние события нехотя выплыли из памяти. Им пришлось остановиться в дачном посёлке, в домике на отшибе. Единственный жилец, заражённый Поветрием… Доктор опустил глаза, заметив в своих руках книгу. Точно. Сосредоточиться и прочитать хоть строчку или название с обложки не получалось: буквы расплывались и путались.       — «Физиология» Льюиса? Знаю, Вы не любите комментарии о вашем мастерстве, но…       — Да Вы ничего не знаете, — окончательно проснувшись, холодно и тихо сказал Доктор, внутренне ужаснувшись этому уверенному голосу. Словно бы и говорил не он, а кто-то другой, совершенно чуждый ему. — Поверьте, я не так далёк от Вас, как кажется, раз уж смог не одну неделю играть одну и ту же пьесу. Убивать из-за неё, чтобы не отбиваться от сценария! Мы знакомы не больше месяца, даже при большом желании Вы бы ничего обо мне не выведали, — что-то ускользало от Сорок девятого, так неуловимо, но ощутимо. Словно он упускает что-то важное и сейчас из-за невнимательности лжёт. — Даже эта Ваша фраза… Вы не знаете ничего обо мне, но всё равно помогли и помогаете! И я не понимаю, почему. Поэтому я у Вас в долгу, хотя ничего не просил, не требовал, не хотел. Поэтому… — мужчина тихо выдохнул, отчаянно отметив, что успел повысить голос, и сделал сбитый вдох. — Поэтому я и…       Маска смотрел вроде бы и безразлично: читать эмоции по одной и той же лепнине было тяжело; но всё же какая-то жалость и некоторая грусть просочились и виднелись в бледных голубовато-фиолетовых огоньках. Будто бы и не хотел высказывать чувств, но не успел сдержать их. Как при виде озлобленной уличной дворняги, истекающей кровью, но всё равно не дающей кому-либо помочь себе. Доктор устыдился. Как он мог вообще сорваться на кого-то, пусть даже так несильно, из-за какого-то глупого сна? Мужчина сжал губы в тонкую полосу и виновато опустил голову, не смея даже пытаться смотреть в глаза другу. Другу?       — Я не злюсь, — негромко сказал Маска, и Доктор внутренне задохнулся от этого его тёплого тона. — Знаете, почему я это делаю? — Сорок девятый теперь действительно будто тонул, но молчал, чувствуя, как ускоряется непослушное сердце, боялся спугнуть удачу и сбить собеседника. — Я понимаю, что Вы многого не помните и не понимаете. Но… я не хочу, чтобы Вы общались со мной лишь потому, что я скажу: «Мы с Вами когда-то дружили», — Доктор резко выдохнул. Значит, он тогда и правда солгал… сам себе. Как последний дурак, решив, что на свою память можно положиться. Как глупо. — Вы должны сами вспомнить, понимаете? Чтобы всё было… правильно…       Сорок девятый осторожно поднял глаза, сталкиваясь с фиолетовыми огоньками и замирая. Столько в них было если не искренности, то правды. Такой драгоценной, как для извечного актёра, честности.       — Это ничего,       Что много мук       Приносят изломанные       И лживые жесты, — чуть виновато тихо произнёс Маска. Он поднялся из-за стола и подошёл к Доктору, сел перед ним на колени и положил руки прямо поверх чуть трясущихся ладоней Чумного. Надо же… а он и не заметил, как пальцы сами нашли и сжали кольцо. И фиолетовые огоньки будто бы удивлённо, но по-доброму полыхнули, заметив эту мелочь.       — Знаете, что бывают чёрные звёзды? — вдруг спросил Маска, пытаясь отвлечь Доктора.       — Не бывают, — с толикой неуверенности пробормотал в ответ мужчина, сбитый с толку неожиданным вопросом. — Они же тогда гореть не будут…       — Да что Вы, горят и ещё как. Вы просто не видели.       — А увижу?       — Не знаю, — огоньки тепло глянули на Сорок девятого, пройдясь от кончика клюва к чёрным глазницам маски, за которыми прятались обеспокоенные серые глаза. — Я их тоже давно не видел. Но ради Вас, может, и заглянул бы туда снова…