ты попадёшь в Китай, а я в индийскую тюрьму, но я счастливый человек,
Море лижет пристань, песок своим языком. Тучи набухают. Пустая улица чернеет; и в доме темно. Женщины, тоже тёмные, разносят по комнатам свечи. Рыжие языки огня — волны. Микаса наблюдает, как яркое пятно дрожит и скачет, лаская стеклянный колпак.1948, ноябрь.
Метла в её руках щекочет деревянные доски. Окейе будто бы щекотно — несколько раз дом испускает свистящие звуки. Это шумят трубы. Майко ёжится, потому что холод кусает её щиколотки, переминается с ноги на ногу, и поворачивается к высокой серой женщине. Та хлопает несколько раз прямо у её лица своим веером, чтобы привлечь её внимание. — Проснись! — Извините. Микаса начала мести усерднее. Женщина посмотрела на неё недолго, потом забрала метлу из её рук и выгнала её на кухню. Закрывая за собой двери, она услышала несколько вежливых голосов, говорящих на незнакомом для них языке.***
Её мать стремилась к этому, а она нет. Дочь «той самой». Многие говорили ей, что нужно быть благодарной за то такую возможность — быть майко, которую ей подарили её мать и бывшая наставница её матери — Кацуми. Только Микасе никогда не был интересен чай, танцы и льстивые беседы. Она родилась у моря в семье обнищавшей танцовщицы и её мужа-рыбака. До шести лет вместе отцом Микаса ходила на рыбный базар торговать его уловом. Она хорошо плавала, плела узлы и вскрывала раковины. Так же хорошо она умела держать веер или кисть, просто у неё к этому не лежала душа. «Ты должна постараться ради меня», — однажды сказала ей её мать, когда они чистили рыбу: «Это твой билет в беззаботную жизнь. Замечательная возможность, чтобы стать человеком». «Я хочу быть, как папа. Хочу рыбачить!», — ответила Микаса. После этих слов мама побелела и осунулась, будто бы состарилась; а на следующий день отец умер. Стараясь помочь семье, Микаса больше не перечила и не говорила о своём «хочу». Тогда ей было шесть лет. Сейчас уже семнадцать. Долгие годы упорной работы подвели её к тому, что она была хорошо известна в их городе и многие хотели видеть её у себя. Госпожа Кацуми гордилась ею, но не говорила ей об этом, и с каждым новым успехом своей ученицы становилась всё требовательнее. Стала ли Микаса после такого труда тем человеком, о котором лелеяла её мать?ведь я однажды отыщу
тебя в огнях.
— Микаса! — одна из девушек выхватила из её рук нож. — Тебе больно?! Редис в её руках напитался кровью девушки. Она уронила его в ведро с водой и растеряно оглянулась. Другие майко смотрели на неё взволнованно. — Если ты не перестанешь спать на работе, то останешься без пальцев. — Да! Да! О чём ты думаешь? Микаса вытерла руки и лоб, потом встала и подошла к тазу с чистой водой, промывая свою рану. — Вчера к Маме приходил американец. — начала она. — Не знаю, кто он. Услышала просто. Интересно, что он хотел. — Наверное, за нами… — выдохнула одна из девушек. — Они здесь теперь как свои. Даже женятся уже на наших. — Женятся — это в лучшем случае. — вмешалась другая. — Мы принадлежим окейе, а девушки на улице не принадлежат никому. Значит они общие. Американские солдаты их силком тащат к себе, а потом рождаются всякие… Микаса, ты чего уставилась?Она — всякая.
Её мать не стала гейшей, потому что полюбила американца. Или немца. Или француза. Она не знала о своём отце ничего, кроме того, что он «не их». Стать гейшей с грязной кровью — настоящее чудо. Ей нужно быть благодарной. Спасибо, спасибо, спасисчёт идёт на дни.