***
Есан как будто немного изменился за то время, пока его не видел Юнхо. Впрочем, наверно, это касалось всех омег-перелётчиков. Ещё там, в их проклятом стане, в долине, когда он — после убийства Саном несчастного омежки — тревожно окинул их взглядом, мутным после борьбы с этим обезумевшим волком, Юнхо подумал мимоходом, что они выглядят бледными, измученными и ужасно голодными, недокормленными... А сейчас, встречая их на улице, с удовольствием отмечал про себя, что они все как-то чуть поокруглились. Одетые в приличную одёжку, они засияли каким-то тугим довольством. Правда, они не ходили в одиночку, только испуганно держась за руки с кем-то из своих или чуть прячась за плечо своего альфы. И у альф, как заметил Юнхо, тоже выражение лица было часто одно и то же: немного раздражённое, но солидное, с едва заметной самодовольной улыбкой на вроде как сурово поджатых губах. Юнхо с насмешкой подумал, что сегодня, когда он вёл своего чуть принаряженного омежку на Общую поляну поучаствовать в общестайном и очень важном деле, у него на лице, скорее всего, было точно такое же выражение. Ведь это было ответственно — чувствовать за плечом тепло своего омеги и его робкие пальцы на своей руке, а потом, когда Юнхо понял, что Минги откровенно трусит, — и в ладони. И до лешего приятно было ощутить, как сразу успокоился его омега, когда переплелись их пальцы. Как легко задышал его мальчик, когда мягкий запах Юнхо бережно окутал его, укрывая от запахов других альф, что попадались им навстречу и с любопытством зыркали на эту —принадлежащую только Юнхо! — красоту. Вот и Есан... Хотя... Юнхо сразу показалось, что омега, хотя и похорошел и уже не казался былинкой на ветру, но был чем-то ужасно озабочен. Смотрел тревожно, с тоской, иногда, как будто отгоняя надоедливую мошку, мотал головой. В общем, что-то было не так с ним, но Юнхо, конечно, не понимал, что именно. Однако решил спросить Чонхо: может, помощь какая нужна ему с омегой. Впрочем, встретил его Есан вполне даже ласково. Чуть тревожно охватил взглядом, покраснел в ответ на такой же внимательный взгляд Чона и сделал приглашающий жест, чтобы тот проходил в дом. Дом Чонхо немного изменился с того раза, когда Юнхо был здесь в последний раз. Правда, было это относительно давно, но всё же. Чонхо разжился посудой, хотя всегда, даже в старой слободе, на кухне имел очень мало чего: ни к чему ему, одинокому, это было. А сейчас рядком стояли тарели, форма для хлеба, новенькая, видимо, у гончара Сухёка заказал совсем недавно. Везде было чисто, на окнах белели небольшие тряпичные занавеси — и вот это точно было необычно для Чонхо. В общем, везде в доме чувствовалась рука омеги. И это было просто прекрасно! Юнхо почувствовал довольство и успокоение. На него вдруг как будто опустилось ленивое тепло, и он с удовольствием сел на широкую лавку в большой гостевой комнате, куда привёл его Есан. Лавка была покрыта странным, сплетённым как будто из каких-то тряпочек, ковром. И Юнхо отметил, что можно будет и им такие же сделать, чтобы покрыть лавки в доме. "Минги обрадуется, — плыло в голове приятным туманцем, — он такое всякое любит... Надо будет нарвать ему тряпочек да показать, как плести... А может, он и умеет... Есан же вот умеет, это ведь точно не Чонхо баловался..." Мягкий голос Есана вывел его из этого странного состояния полного умиротворения: — Я могу предложить тебе взварника из мяты и чабреца в доме моего альфы, альфа Чон Юнхо? Чон не выдержал и чуть фыркнул на такое длинное обращение. Но лицо Есана было вполне серьёзным, даже строгим, смотрел он очень внимательно, так что Юнхо только кивнул, удерживая рвущуюся на губы улыбку. Взварник, как назвал напиток Есан, был очень вкусным, духовитым, он как будто слегка опьянил Юнхо, хотя ничего там бражного, конечно, не было. Омега налил ему полную кружку, и Чон с удовольствием выпил всё и даже причмокнул в конце от удовольствия. Он поднял глаза на молчащего всё это время Есана, чтобы поблагодарить и попросить рассказать ему, как делает омега этот чудесный напиток, но замер: глаза Есана были ужасно тревожными, они бегали по лицу альфы, как будто что-то в нём выискивая. Губы его чуть кривились, да и запах, который всегда казался Юнхо странным, так как его было трудно поймать даже острым волчьим нюхом и определить, каким он был, — но вот теперь и он стал горьковатым, острым, очень неспокойным. — Спасибо, омега, — сказал Юнхо, чуть прищуриваясь и насторожённо поджимаясь внутри. — Очень вкусно. Ты... в порядке? Есан тут же солнечно улыбнулся — и Юнхо выдохнул и откинулся на спинку лавки: слава тебе, мати Луна, всё хорошо. — Так что ты хотел, омега Есан? — спросил он, предпочтя строгое обращение, раз уж хозяин дома решил общаться с ним именно так. — Это ведь ты попросил меня прийти, я бы... — Скажи, Юнхо, твой омега... Минги... Ты отвёл его на поляну? — перебил его вопросом Есан. — Да, — озадаченно глядя на него, ответил Юнхо. — Они там должны мясо... — О, да, да, — мелко закивал Есан, — я знаю, Ким Хонджун мне говорил. А как у вас... с ним? — С Хонджуном? — удивился Юнхо. — Ну... нормально, мы дру... — Да нет, — нетерпеливо перебил его Есан.— С Минги? Ты, говорят, провёл с ним гон... Он как — в порядке? Юнхо блаженно улыбнулся и кивнул: — Не переживай за своего друга, Есан, у нас всё было отлично! Это было странно, но Юнхо даже обычного для подобного разговора смущения не почувствовал: Есан производил впечатление совершенно надёжного и даже в чём-то до ужаса близкого человека, так что — а чего было стесняться? Альфа и омега, течка и гон — дело-то житейское, что в этом вообще такого? И Есан, бледно улыбнувшийся, а потом присевший рядом с ним на лавку и вдруг положивший руку ему на плечо, был таким обычным и правильным рядом, что Юнхо с готовностью продолжил: — Возможно даже, что мы скоро станем родителями! И я этого ужасно хочу! И волк мой только об этом и рычит! Понимаешь? Это так здорово, Есан, я ведь таким счастливым, таким до ужаса счастливым никогда-никогда не был! И Минги... Юнхо прикрыл блаженно глаза, и вдруг почувствовал, как от руки Есана по его телу распространяется очень приятное и такое доброе тепло, что от умиления ему захотелось замурчать котёнком. Но он удержался, боясь, что омега его неправильно поймет, быстро открыл глаза и, чуть смутившись, снова заговорил: — Мой Минги — лучший омега на свете, Есан! И я невероятно благодарен тебе и... всему, судьбе, Луне — что он у меня есть... — Мне-то за что... — тихо и напряжённо спросил Есан и отвёл глаза, убирая руку с его плеча. — О, я всему миру благодарен! — с воодушевлением воскликнул Юнхо, чувствуя какую-то безотчётную радость и не в силах перестать широко улыбаться. — А ты открыл мне глаза на него — на Минги! Ты мне правду о нём рассказал — и я теперь лучше его понимаю! Я ценю его за то, что он не стал злым и жестоким, хотя его так обижали альфы! Ты силу мне его показал! Быть с ним нежным и осторожным подсказал! — Вот так, значит, — пробормотал Есан и прикрыл глаза, горько усмехаясь. — А я переживал... Боялся, что своим рассказом отвратил тебя от него... — Да ну, глупости! — Юнхо небрежно махнул рукой и снова хихикнул. — Разве может настоящую любовь победить какое-то прошлое! Да и было ли оно? Я его не видел — и не чую! А вот то, что он мой и только мой — чую и очень даже! И будущее с ним своё счастливое — тоже чую! От радости, что так удачно выразил свои мысли, Юнхо засмеялся, чуть приобнял Есана, заглянул ему в глаза — и присвистнул от того, сколько печали и странной глухой тоски было в них. Это немного отрезвило альфу, он быстро спустился с лавки и присел на корточки перед странно глядящим на него широко открытыми глазами и вытянувшимся спиной в струнку Есаном. — Эй, омега, не грусти! — ласково сказал Юнхо. — Ты зачем такой? Ну же! Разве жизнь не налаживается? — Его снова стало топить какое-то туманное ощущение блаженной радости. — Ты ведь тоже счастлив здесь, с нами? С Чонхо? Разве нет? При имени своего альфы Есан чуть прикрыл блеснувшие мгновенно глаза, скупо и как-то очень беззащитно и смущённо улыбнулся. Но это было всего лишь на секунду — как смутное наваждение, как сон, который растаял, стоило Юнхо моргнуть. И снова на него пристально смотрели болезненно-внимательные глаза. — Послушай, Юнхо, ты... — Есан потянул его на лавку и развернулся к нему. — Слушай, я хотел тебе сказать как раз насчёт... — Он почему-то запнулся, кашлянул, но продолжил чуть дрогнувшим голосом: — ...будущего. Минги, понимаешь, возможно... Его лицо вдруг побледнело, и он сжал губы. Юнхо отмечал краем сознания эти странные изменения в лице омеги, но больше его заботило то, что постепенно странно приятное ощущение радости и бодрости стало его покидать а на смену ему приходило... очень смутное, какое-то далёкое, чужое беспокойство. Однако Есан снова положил руку ему на плечо, и Юнхо улыбнулся: он, видно, нравится этому омеге, раз тот так ласков с ним. Впрочем, оно и понятно: Юнхо молодец, он всё делает правильно... А Есан начал снова: — Слушай, альфа, Минги там, в племени, как ты понимаешь, должен был беспокоиться о своей... безопасности. И он, чтобы не... — Есан смутился, но продолжил, хоть и тише: — ...чтобы не понести от воинов...на ...воина, с которым был... который его... — Я понял, — кивнул Юнхо. Его волк вдруг как-то странно и неверно захрипел где-то в глубине сознания, но он на него шикнул: всё это понятно, ничего страшного. — Так вот, — кинул на него неопределённый взгляд Есан. — Наши местные знахари, которые пользовали омег нашего племени по всяким болячкам, поили таких, как он... Ну, таким особым зельем. Оно не путало течки, но не давало альфьему... В общем, это позволяло ему быть свободным от омежьего бремени после ночей с альфой. — Понятно, — благостно улыбнулся Юнхо. Его ужасно умиляло то, что Есан так волновался, когда говорил это, так смущался... Всё-таки они все такие невинные — эти кочевые омежки... Просто прелесть! Есан убрал руку с его плеча и чуть нахмурился: — Ты уверен, что понял меня? Он заглянул в глаза Юнхо, и тот вдруг осознал, что тоже заглядывает в синие глаза омеги, такие красивые... такие грустные... беспокойные... Юнхо нахмурился и мотнул головой, прогоняя весёлый туман: Есана что-то волновало, и очень серьёзно, надо сосредоточиться, что-то он разыгрался! — Я понял, что Минги пил что-то, что давали ему лекари, чтобы не забеременеть, — чётко выговорил он. — И что? Это же... хорошо? — Это было тогда хорошо, — ответил Есан и снова отвёл глаза. — Но теперь... Понимаешь... Никто не думал, что всё так может измениться в жизни такого, как Минги... Юнхо и сам не сразу понял, как зарычал в ответ на эти жестокие слова чуть отпрянувшего от него сразу омеги. И как будто волной его окатила странно острая неприязнь к Есану. Но тот в ответ на его злобу поднял на него глаза — и в них Юнхо снова увидел боль. Вполне теперь понятную боль: омеге было трудно и неприятно говорить то, что он должен был сказать. Юнхо склонил голову и тихо и напряжённо сказал: — Извини... Не повторится. Продолжай. — Прости меня, — тихо откликнулся Есан. — Я виноват... Мне надо было сказать тебе это ещё там, до того, как ты его... взял. Юнхо нахмурился и резко сжал кулаки: — В смысле? Что сказать? — Возможно, из-за этого у Минги никогда не будет детей, Юнхо, — выдавил, мучительно сглотнув, Есан. Юнхо не понял сразу. Нет. Ну... нет, бред же. Как это?.. — Понимаешь, — сбивчиво начал объяснять Есан, — тогда именно это казалось Минги самым нужным, и он сам попросил средство посильнее... О детях он тогда и не думал, ему бы выжить было. А теперь вот... Ты так его лелеешь, а он... тоже, наверно, надеется на ребёнка от тебя, он был бы прекрасным папой, но... — Это... — Юнхо должен был на секунду прикрыть глаза, чтобы прогнать кровавый туман перед глазами. Доходило до него медленно, но неуклонно, и боль внутри росла. Его Минги... Его милый омега... — Это насколько точно, Есан? — Вот беда в том, что я не знаю, понимаешь? — Голос Есана был тихим и тоскливым. — Я виноват, я так виноват перед тобой... Если бы я сказал сразу, возможно, у тебя был бы иной выбор... Юнхо напрягся и в недоумении открыл глаза: — Что? В каком смысле — другой выбор? — Ваш вожак, — торопливо стал пояснять Есан, — сказал, что омеги прежде всего нужны, чтобы принести потомство, волчат, понимаешь? Для этого и кормят нас, и вообще — заботятся. А ты, получается... — Что — получается? — с неприязнью спросил Юнхо, невольно отодвигаясь от омеги. — Получается, что держу в доме дармоеда, так хочешь сказать? — Так ведь это не я сказал, — опустил Есан потухший взгляд. — Сонхва... — Сонхва не это имел в виду, — зло прорычал Юнхо. — Он всё это затеял, чтобы утешить волков! А не для того, чтобы превратить вас в живые мешки для волчат! Это вы поняли так — извратив всё, что только можно? Глупые омеги! И что — все так думают теперь? Есан поднял взгляд и, пристально устремив его в глаза Юнхо, медленно кивнул. — Это дурь, — холодно сказал Юнхо. — Мой Минги... Разве может мне кто-то его заменить? — Да, знаешь, — внезапно торопливо сказал Есан, — у нас, наверно, двое откажутся от ваших альф и попросятся в тот дом, что обещал ваш вожак... И они сильны, они могут выносить волчонка, так что... Юнхо стремительно поднялся и пошёл к выходу, чтобы не натворить дел в доме друга, так как почувствовал жуткую, чёрную злобу к его омеге. — Послушай, — торопливо окликнул его Есан. — Прости меня, если я не то сказал, но я ведь о тебе думаю. И о тех омегах, которые могут принести пользу племени! — Юнхо замер в дверях, не поворачиваясь, и Есан продолжил, чуть задыхаясь от накатывающих на него рыданий: — А они отданы тем, кто не может ценить их, их бьют и унижают! И могут погубить! Я ведь должен думать обо всех омегах моего пле... Обо всех них! Если не я — кто о них позаботится?! Эти альфы... Эти волки, что мучают их сейчас, — они жестоки! А ведь эти омеги могу быть вам полезны! — Если ты заботишься обо всех, за что ты так с моим Минги? — горько спросил Юнхо, не поворачиваясь, чтобы не беситься снова от вида омеги. — Минги — один из лучших среди нас! — в отчаянии почти выкрикнул Есан. — Но если он не принесёт тебе и племени волчонка, если будет бесполезен тебе — сколько продлится, альфа Юнхо, твоя любовь?! Он кричал, и в голосе его было отчаяние и настоящая боль, так что Чон вынужден был повернуться, не в силах не ответить на его чувства. Есан был прекрасен в этом своём отчаянии: бледный, тонкий и сильный, с горящими синими глазами — он обвинял, а не оправдывался. — Ты так сейчас счастлив, да, альфа? — Его палец упёрся в грудь Юнхо. — Но что зародится здесь, когда ты увидишь у остальных на руках детей — а сам не сможешь прижать к себе своего? Как долго ты сможешь не попрекать этим своего омегу? Насколько сильны твои чувства — и чего на самом деле ты от него хочешь? Ведь первое, что ты мне сказал, когда сегодня пришёл, — что ждёшь от этого своего гона плода! И я точно знаю: именно это было у тебя на душе, это лежало сверху, самым нужным и желанным! И что ты сделаешь с нашим бедным Минги, если он не сможет подарить тебе волчонка?! Как долго удержишься о попрёков и... побоев?! Перед глазами Юнхо что-то вспыхнуло алым — и он обнаружил себя яростно прижимающим Есана к стене и примеривающимся к его горлу зубами. Он тут же дёрнулся назад, выпуская омегу, у которого глаза были огромными, как озёра, но... как ни странно, не было в них ни ужаса, ни ненависти... Есан смотрел упрямо и твёрдо на тяжело дышащего в двух шагах от него альфу, который пытался взять себя в руки, — смотрел не отрываясь, как будто искал, искал, искал что-то важное в его лице. Юнхо же, чуть восстановив дыхание и убрав мгновенно вылезшие клыки, прохрипел: — Ещё раз услышу, что ты так говоришь о нас с Минги... Я убью тебя, омега Есан. И даже Чонхо меня не остановит — со всей своей силой. — За что убьёшь? — тихо и напряжённо спросил Есан. Его пальцы были сжаты в кулаки, глаза зло прищурены, а губы кривились в презрительной усмешке. — Разве я неправду тебе сказал? Разве не правдивую картину тебе нарисовал? За что же ты хочешь меня убить, альфа Чон Юнхо? — Я никогда, проклятый ты перелётчик, не сделаю своему омеге больно! — Юнхо оскалился на смешок Есана. — Заткнись! Если ты не способен это понять — это твоё дело! Ты думал, что я, как узнаю, что у моего омеги могут быть сложности, брошу его и побегу трахать тех, кто сможет мне выносить сына? Да что ты вообще понимаешь... ну, допустим, не в любви, но хотя бы тогда в истинности, омега? — Ах, дело в истинности? Истинности, с-с... Юнхо? — крикнул ему Есан, вдруг мгновенно теряя всё своё нарочитое спокойствие и преображаясь в пронзённого страшной болью человека. — А может, твой Минги и сам захочет отказаться от тебя — ради твоего же блага, а? Может, у него спросим?! Не в этом ли и заключается истинность, а может — и та твоя хвалёная любовь? — желать своему истинному счастья, а не бед?! Как он будет себя чувствовать рядом с тобой, ждущим от него... — Я ничего от него не жду! — заорал Юнхо. — Я люблю его! Именно его — и только его! Всё, что он мне подарит, я приму с огромной благодарностью! И ни за что не упрекну за то, что он не сможет подарить! А если ты, омега Есан, посмеешь приблизиться к нему и вякнешь ему что-то о том, что он может быть... Юнхо подавился воздухом, так как не смог сходу произнести слово "пустым", но откашлялся, яростно оглядывая застывшего с болезненным выражением на лице Есана, и, когда смог вдохнуть, процедил сквозь зубы: — Если ты посмеешь встревожить его, я не пощажу тебя, слышишь? Не подходи к моему омеге! Не смей беспокоить его своими сомнениями! Не смей думать, что я могу отказаться от него! Ты ничего обо мне не знаешь, а твои предположения оскорбительны! И я избил бы любого, кто посмел бы такое обо мне предположить! Но ты омега... И перелётчик... Ты ничего вообще не знаешь о волках... Юнхо с горечью посмотрел на Есана, и вдруг ему стало не по себе: в глазах омеги стояли слёзы и было столько печали, столько вновь вернувшейся туда тоски, настоящего невыносимого человеческого горя, что... Что Юнхо сменил тон. Он жалостливо свёл брови домиком и сказал мягче: — Послушай, Есан... Я только хочу надеяться, что такое твоё мнение о нас, о волках, не следствие твоей жизни с Чонхо... Он странный, но хороший мужик... Ты... — О, нет, нет, — торопливо начал Есан, его голос сбился на шёпот, и он быстро отвернулся, поднося руку к лицу. — Нет... Про... Прости меня... Я не хотел тебя... обидеть... Юнхо с готовностью сделал к нему шаг и тихо спросил: — Тебя ведь Чонхо... не обижает? Есан лишь покачал головой, не поворачиваясь. — Мы способны любить, Есан,— сказал Юнхо, страстно желая убедить этого омегу в своей правоте и хоть что-то изменить. — И любить так, что... Я умру, если с ним что-то случится, а я не смогу ему помочь, от тоски сдохну — вот как я его люблю... И не потому, что он мой истинный, а даже потому уже, что.. — Беги, — вдруг сказал Есан. — Быстро! Быстро беги, альфа! Обращайся и беги туда! Он резко повернулся к растерявшемуся Юнхо, который попятился от него: столько бешеной решимости было на лице Есана. А тот вздёрнул брови и крикнул: — Ну! Быстро! Должен успеть! Беги! Обращайся — и беги туда, где оставил его! Он в опасности! Ну! Что ты стоишь! — Есан топнул ногой и вдруг рыкнул так, что Юнхо мгновенно очнулся, и у него как будто туманная пелена спала с глаз: — Беги, проклятый альфа! Он его убьёт! Этот ваш ненормальный! Минги в опасности! Ты должен его спасти... Последние слова Юнхо уже почти не слышал, так как в ушах у него свистел ветер. Он не помнил, как именно покинул он дом Чонхо: кажется, выпрыгнул в окно, сбив мебель. И бежал так, как никогда в жизни не бегал. Лишь на секунду он затормозил на краю Общей поляны, охватывая взглядом страшную картину: огромный белый волк, чуть опустив голову, готовился к прыжку, а его Минги сидел на земле, в ужасе вытаращившись на него, — и никого рядом. Юнхо поймал Сана в прыжке, не дав коснуться своего омеги. "И ты! — взвыл Сан. — И ты продался за красивую задницу! Предатель! Вспомни своего папу!" Юнхо тряхнуло от ненависти: да как он смел так говорить, поганый гиений сблёвыш! Он не смог принять жизнь после трагедии, но кто дал ему право вот так осуждать тех, кто хотел хотя бы попытаться! Друг! Да какой он к лешему друг после таких слов?! "Минги ни в чём не виноват! — озлобленно рыкнул Юнхо ему в ответ. — Он сирота! Его обижали! Те же обижали, кто убил моего..." В этот миг его сердце пронзила боль: чистые, ясные, полные печали глаза папы вдруг встали перед ним — и на какой-то короткий, но ужасный миг Юнхо показалось, что он на самом деле предаёт его... Нет! Это ложь! Папа благословил его! А этот волк... Мерзавец! Он тянет в пропасть его за собой и своей слабостью! Он хочет разрушить то, что с таким трудом построил Юнхо за это время! Он снова — во второй раз! — посмел покуситься на его, Юнхо, омегу! На того, кто помогал Юнхо выбираться из пропасти отчаяния и боли! Сан же хотел его в эту пропасть снова загнать, лишив самого дорогого, что успел себе приобрести Юнхо! "Ненавижу! — яростно крикнул он в горящие алым глаза белого волка. — Убью! Я убью тебя!" — И кинулся на Сана в искреннем порыве уничтожить, загрызть, задушить эту подлую тварь. Белый волк был необычайно озлоблен и силён. Он рвал всерьёз, не жалея: это была не игра, это был бой не на жизнь, а на смерть. Сан хотел или убить, или умереть. Так что они сцепились в дикой, жаркой, кровавой схватке. И Юнхо, всегда ненавидевший драки, драл и грыз с таким наслаждением, с каким никогда и не дрался раньше. Он со злобной радостью чувствовал, что выигрывает, с наслаждением полосовал он морду врага, а потом извернулся — и повалил его, яростно вгрызаясь ему в спину и стараясь дотянуться до горла когтями. Своих ран он не замечал, хотя и понимал краем сознания, что ранен очень серьёзно: Сан был в отчаянии, он... Он пришёл на эту поляну умереть — теперь Юнхо это понял. И как будто в подтверждение этих мыслей он услышал яростное шипение в своей голове: "Убей меня! Иначе я убью твоего омегу. Убью тебя, развлекусь с ним для начала прямо волком, а потом вспорю живот, даже не горло — чтобы мучился!" И Юнхо потерял себя, так как его волк, услышав о том, что грозит его омеге, яростно разодрал клеть и кинулся наружу. И только алое плеснуло перед его глазами, и только звук раздираемой плоти под когтями, и только блаженно-прекрасный вкус крови в пасти. А потом — вот оно — горло ненавистного врага. Сейчас, сейчас!.. Но внезапно что-то чёрное мелькнуло у него перед глазами — и страшной силы удар откинул его от белого волка, а в голове отдалённым эхом ударил жуткий вой: "Не-е-е-ет", — голосом Сана. "Сонхва, — мелькнуло последним тающим огоньком. — Сучий потрох, вечно влезет... Ненавижу..." — И он потерял сознание.14.
12 июня 2022 г. в 02:06
Минги помахал ему рукой и нетерпеливо топнул на него, потому что он снова завис. Но ведь было просто невозможно оторвать сегодня взгляд от омеги: после течки ли, проведя ли гон со своим альфой или ещё что — но он стал невыносимо притягательным, чуть округлился, кожа его светилась и сияли-сияли-сияли звёздочки в ясных и полных довольства глазах.
Как было отпускать такого омегу? Как было не прижать снова к дереву, чтобы пить сладость его губ? И что, что мог кто-то увидеть? И что, что и так следы по всей шее? Ну вот — и что? Минги принадлежал Юнхо — Юнхо его метил, как хотел. Нет, метку как таковую он так и не решился поставить ему, но ведь метить можно и запахом, и альфьими пятнами на шее, плечах и груди, около сосков, там, где кожа така...
Ладно, ладно, туда лезть сейчас было действительно не совсем трезвой идеей, но бить вот так жёстко и в торец было необязательно!
Юнхо оскорблённо надулся и, нарочно с силой потирая обиженные рёбра, поплёлся с Общей поляны. Минги догнал его почти у деревьев. Напрыгнул сзади, обнял за плечи и прижался лицом к затылку.
— Минги-я ждать Юнх-хо в вечер... ром... Минги-я, — прошептал он в ухо замершему в этих горячих объятиях волку.
Юнхо торжествующе улыбнулся и чуть вскинул голову. Ну, то-то. Он зафырчал, хотел было повернуться, чтобы ухватить шалуна, но Минги ловко отскочил и через секунду был уже у котлов, что приволокли сюда вчера для выварки мяса. Они пришли сегодня первыми, а вообще должны были прийти Хонджун и ещё парочка омег. Именно их голоса Юнхо и услышал за спиной. Недовольно ворча, он развернулся и пошёл к дому Чонхо.