Посреди ночи просто позови меня

Юске Chase Holfelder — Every Breath You Take Юске столько всего хотел сказать ему все это время, пока не знал где он. Все те годы, что жил одними лишь воспоминаниями о чувстве, которое когда-то потрясло его мир и в один миг разрушило все до основания, не оставив после себя ничего, кроме той кромешной пустоты и одиночества, что сжирало его изнутри до сих пор. Но вот Он, перед ним сейчас и смотрит таким совершенно равнодушным взглядом, что одним только этим причиняет невыносимую боль. Словно это не тот самый Итан, который когда-то так крепко держал Юске за руку, будто больше всего на свете боялся его потерять. Словно это не он в прошлом так уверенно признавался ему в любви, бескомпромиссно пробуждая в Юске такое же ответное чувство, что живо в нём до сих пор. И пока е г о Итан снова уходит, Юске провожает удаляющуюся фигуру болезненным и обреченным взглядом, потому что с каждым чужим шагом он чувствует, как от него отрывают кусок за куском из тех остатков ещё живого в нём, что он берег все это время. Для чего? Если всё уже потеряно? А ему так хочется окликнуть его, заставить обернуться, задержать рядом с собой ещё на немного или, быть может, навсегда, если бы он только ему позволил. Но сам Юске не вправе разрешить себе это, не в силах мучить того, кого так сильно любит, своими уже никому ненужными чувствами. Ненужными ли? Юске видит, как Итан замедляет шаг, как оборачивается медленно в какой-то нерешительности и растерянности. А потом будто бы обессилев садится на песок, прямиком в нахлынувшую волну и прячет лицо в ладонях. И столько в этом отчаяния, что Юске кажется, он слышит этот немой крик о помощи, без слов, каждой частицей своей души, он чувствует, что ещё не всё потеряно, не смотря на всё это недавнее равнодушие и напускное безразличие. Он сам не помнит, как просит Маки никуда не уходить и, уверенный, что ребенок его послушает, кидается к схватившемуся за голову Итану. Опускается на колени рядом, протягивает к нему руки и тут же их отдёргивает, всё ещё боясь к нему прикоснуться. Чтобы не спугнуть, не оттолкнуть непрошеным прикосновением. — Ты в порядке? И очередной взгляд глаза в глаза громче и ярче слов говорит ему, что нет, ни о каком порядке тут и речи идти не может. Не только Юске все эти годы страдал, Итан тоже мучился и учился справляться с терзающей его болью как мог, по-своему. — Итан, — Юске зовёт его по имени, пока нахлынувшая волна насквозь пропитывает его джинсы до колен и щекочет белой пеной обнаженные ступни. Но парень лишь молча мотает головой, ероша собственные волосы и жадно хватая ртом пропитанный солью морской воздух. — Всё будет хорошо, — обещает Юске с такой решимостью во взгляде, что никто бы не посмел усомниться в сказанном им ни на мгновение. — Я сделаю для тебя всё, что ты захочешь, слышишь? Юске наклоняется к нему, все ещё не находя в себе смелости дотронуться до родного лица. Только лишь шепчет ему без остановки, лихорадочно всматриваясь в серые полные обреченности глаза, одно и то же, как какой-то заговор или молитву: — Захочешь, чтобы пропал и я пропаду. Уйду прямо сейчас, и ты больше никогда обо мне не услышишь. Захочешь, чтобы остался и я останусь, ты только скажи, потому что я все для тебя сделаю… Всё, слышишь? — и Юске кажется, что от этих слов, ему становится легче. Как же давно он хотел ему всё это сказать, но у него попросту отобрали эту возможность. — Единственное в этой жизни, что на самом деле имеет для меня значение — это ты. Больше ничто и никто. Только ты, слышишь? Для меня всегда был, есть и будешь только ты… Итан закусывает губу и крепко зажмуривается. Каждое слово Юске для него будто ножом по живому. И хотел бы прогнать, но голос не слушается, он не может сказать ему ничего, кроме: — Ненавижу тебя… — за то, что до сих пор живет в нём это дурацкое чувство, которое как только ни вытравливал, а оно всё равно при первом же появлении Юске в его жизни снова напомнило о себе, глубоко и жестко обхватывая своими корнями его измученное сердце. — Ненавижу. — Ненавидь, — отвечает Юске и всё-таки касается чужой щеки нерешительным мягким прикосновением, пока Итана начинает бить мелкой дрожью во всем теле то ли от холода, ведь он до сих пор сидит на песке, который периодически омывается прибрежными волнами, то ли от обрушившихся на него подобно снежному кому чувств, с которыми он еле справляется, привыкший за столько лет душить их в себе и игнорировать любое их существование. — Если тебе станет от этого легче, ненавидь меня. Понимаю, что не имею права на твоё прощение. Но ты должен знать, что я раскаиваюсь во всём, что случилось с нами по моей вине. И если когда-нибудь ты сможешь меня простить… — Не знаю, смогу ли, — обрывает его Итан на полуслове и снова заглядывает ему в глаза. — Но и без тебя я тоже не могу. И случайно вырвавшееся признание, сказанное обессиленным и охрипшим, но таким до боли любимым голосом, действует на Юске как гром среди ясного неба. Заставляет вновь часто забившееся сердце пропустить удар, а измученный и одурманенный случайной встречей разум поверить в невозможное. — Позволь быть рядом, — просит Юске почти шепотом, а глаза его вторят этой мольбе и ласкают лицо Итана почти осязаемой нежностью. — Я не останусь в Америке, — чуть погодя отвечает ему Итан, не прогоняя в ответ, но и не одаривая Юске пустыми надеждами. — Это значит, что ты улетишь обратно в Японию? — Да, завтра. Юске думает недолго. У него не осталось более ничего, что он мог бы еще потерять, ничего кроме в с е г о, если он отпустит Итана сейчас. — Я полечу с тобой, если ты позволишь, — говорит он почти сразу и сопровождает свои слова робкой и немного печальной полуулыбкой, за которой таится тонна неуверенности и сомнений в том, что ему действительно это разрешат. — Ты готов это сделать ради меня? — в голосе Итана сквозит удивление вкупе с уже таким привычным недоверием. Он помнил, что когда-то давно Юске бежал из Японии от своей старой полной криминала жизни и клялся, что больше никогда туда не вернётся. — Да, — не раздумывая и не колеблясь. — Без тебя здесь меня ничто не держит. Я должен быть там, где будешь ты. Мне нужно это точно так же, как нужен кислород для того, чтобы дышать. Мне нужен ты. — И выбирая между ними и мной, неужели, ты действительно выберешь меня? Юске было несложно догадаться, кого имеет ввиду Итан, говоря о «них». Речь шла о его друзьях, интересы которых очень долгое время были для него важнее его собственных. Но только потеряв Итана, он понял, как сильно ошибался. Ведь друзья никогда бы не отреклись от него, чтобы между ними не произошло, они бы поняли и приняли в конце концов любое его решение. И не нужно было бы всех этих жертв, страданий и столько потерянных лет вдали от любимого человека. — Да, — легко отвечает Итану Юске и нежно оглаживает пальцем острую скулу своего возлюбленного. — Я должен был сделать это с самого начала, ещё четыре года назад. Прости за то, что мне понадобилось слишком много времени для того, чтобы это понять. — Я как-то не удивлён. До тебя всегда всё очень долго доходит, — фыркнув, иронично отшутился Итан и даже попытался выдавить из себя короткое подобие улыбки, от вида которой сердце Юске тут же сжалось от затопившей его волны нежности и любви. — Юке, — вдруг напомнил о себе Маки, все это время стоящий в паре шагов от мужчин и терпеливо ожидающий, когда же о нём всё-таки вспомнят. — Мне скуфно, — жалобно начал мальчик, при этом недовольно выпятив свою пухлую нижнюю губу, — мозно я тозе с вами буду сидеть в водиське? Нофки устали. Юске и Итан удивлённо уставились на ребёнка и им понадобилась ещё пара мгновений, чтобы вернуться обратно в реальность, где кроме них вокруг были ещё и другие люди. В их уютную тишину снова вернулись звуки, смех отдыхающих людей на пляже, шум волн и крики птиц, ну и, конечно же, недовольное сопение маленького мальчика, который уже утратил всякое терпение, наблюдая за тем, как взрослые разговаривают о совершенно непонятных ему вещах. Итан рассмеялся первым и вслед за ним раздался бархатистый смех Юске, который теперь был уверен в том, что всё у них отныне будет хорошо. Если только, конечно, он не вернёт Джону и Алексу сына в насквозь промокших штанах…

***Конец***