Life Eternal

Сапоги грузнут в сырой земле, не помогает даже во всю зеленеющая трава. Идти неприятно и тяжело, но Пелле, кажется, не обращает на это внимания. Эйстейн едва поспевает за ним — он вообще не в восторге от этой затеи. Мокрая дорога и пробирающая до костей сырость едва ли придают романтики их вылазке. — Ты не мог выбрать день поприятнее? — Эйстейн кривится, то и дело поскальзываясь на мокрой траве. — Я, конечно, понимаю, метал и все такое, но почему нужно переться хер знает куда в самый мерзкий день недели? — Если ты не хочешь идти, — невозмутимо отвечает Пелле. — можешь вернуться в машину. — Ну уж нет, — горделиво фыркает Эйстейн, ускоряя шаг, пытаясь догнать быстро идущего Пелле. — никуда ты сам не пойдешь. — Тогда прекрати ныть. — беспристрастно пожимает плечами Пелле. Его взгляд направлен строго вперед — туда, где за деревьями проглядываются руины церкви. От нее не осталось ничего, кроме фундамента, мрачной арки и почти до основания обвалившихся стен. Один дьявол знает, откуда Пелле узнал об этом месте. Вчера он просто пришел к Эйстейну и сказал, что придумал чем они займутся завтра. В том месте в лесу оказывается что-то, что заставляет Эйстейна отвлечься от неприятно мокрой одежды и усталости, поднять глаза и оглянуться. Между деревьями низко висит туман, в котором серо-синими красками прорисовываются надгробия. Старое кладбище при руинах церкви, кажется, забыто всеми живыми — камни настолько покрылись зеленым грибком и мхом, что едва ли можно различить имена и даты. Пелле медленно проходит мимо могил, глубоко вдыхает через нос, выглядит завороженным и вдохновленным. Эйстейн сам не замечает, как начинает бесстыдно рассматривать не руины, а его. — Эйстейн, — вполголоса произносит он, проводя ладонью по камню. На нем смутно виднеются очертания букв. — смотри. Он не оборачивается — знает, что Эйстейн посмотрит. И тот правда подходит, заглядывает ему через плечо, будто случайно укладывая ладонь ему на талию. — Сестра Агнетта, — в голосе Пелле мелькает полуулыбка. — монашка. Он опускается на колени у треснувшего могильного камня, бездумно разгребает ветки и жухлую траву, добираясь до земли. — Ты ее выкопать что-ли собрался? — фыркает Эйстейн, опираясь на соседний камень. Теперь он видит, зачем копает Пелле — узнать, насколько глубоко в земле плита монашки. Он поднимается с колен — на светлых джинсах появляется порядочно грязных пятен — он, как всегда, вытер руки об себя, не особо задумываясь о чистоте. Эта его непосредственность часто казалась людям странной и неприятной, но Эйстейн находил в ней искренность. — Чертова монашка, — Пелле кривится от презрения, — праведница, мать ее. Всю жизнь прожила по Библии, и чего ты добилась? Лежишь тут, забытая всеми и вся. Он зло выплевывает слова, припоминая что-то из своего прошлого. Еще мгновение — и они вдвоем расшатывают хлипкий старый камень, пытаясь вырвать его из земли — надгробие не выдерживает, трескается, разваливается на несколько кусков, и Пелле с Эйстейном теряют равновесие, валятся на сырую траву. Вокруг — только они, лес, руины и воздух. Эйстейн прикрывает глаза, старается вдыхать как можно глубже. На кладбищах всегда особый воздух, тяжелый, густой и холодный, хочется напитаться им до последней клеточки тела. Теперь он понимает Пелле — какая-то странная атмосфера умиротворения вперемешку с легким ощущением могильной жути обволакивает его, и все нытье и жалобы на погоду вдруг кажутся такими глупыми. Все вокруг кажется бессмысленным, когда Пелле нависает над ним, глядя прямо в глаза. — Давай покажем сестре Агнешке кое-что, — он склоняется к самому уху Эйстейна, чем выпускает десятки тысяч мурашек в путешествие по его телу. — давай покажем ей грех? Они целуются рвано, резко, кусаясь и сталкиваясь зубами. Пелле запускает руку под футболку Эйстейна, проводит ладонями по мягкому животу, и его прикосновения обжигают, контрастируя с холодной сыростью травы, на которой Эйстейн лежит. Хочется чтоб Пелле прижался к нему всем телом, чтоб его жар распространился на них обоих, хочется впустить его не только под одежду, а и под кожу, в самое тело, спрятать куда-то между легкими и печенью и назвать своим, полностью принадлежащим Эйстейну, от корней волос и до кончиков ногтей. Горячие поцелуи в губы, укусы и засосы на шеях, руки везде, где они только могут проскользнуть. Сложно понять, где кто, сложно оторваться друг от друга, но Пелле вдруг отстраняется, выдыхает, смотрит на Эйстейна так странно. — Встань. Давай, — говорит таким тоном, с которым нельзя поспорить. Эйстейн любит его таким — решительным и резким, не терпящим возражений, вопреки обычному смелым. Они встают, и Пелле, оперевшись бедрами о надгробие, привлекает Эйстейна к себе. Теперь он выше — Пелле приходится тянуться за поцелуями, вытягивать гибкую шею, притягивать Эйстейна за ворот футболки. Это так будоражит Эйстейна, что он даже не замечает, как в руке Пелле появляется нож. — Вот, — он протягивает его Эйстейну, смотрит доверительно и умоляюще. — прижми к моей шее. Прошу. Холодное лезвие касается его шеи там, где пульсирует вена. Оно ощутимо давит, но недостаточно сильно, чтоб порезать. Эйстейн чувствует себя едва ли не богом — одна жизнь сейчас полностью в его власти. Ощущение собственной всесильности разжигает желание, и, кое-как расстегнув джинсы Пелле, Эйстейн запускает руку, грубовато лаская его. Пелле чуть наклоняется, его дыхание, неглубокое и судорожное, обжигает шею Эйстейна. Он вздрагивает, резко втягивает носом воздух, когда лезвие в дрожащих пальцах Эйстейна чуть скользит и оставляет на коже неглубокий порез. Его руки, неуверенные, суетливые, расстегивают джинсы Эйстейна, скользят в белье и обхватывают член. Они прижимаются друг к другу, нож все еще у шеи, одно неосторожное движение может сильно покалечить Пелле, но это их только распаляет — сбивчивые и несинхронные движения рук ускоряются, а Эйстейн слизывает капли крови на шее Пелле. Повинуясь какому-то порыву, он передает нож, ощущает, как его футболку задирают до самой шеи, как лезвие скользит от низа живота до самой впадины между ключиц, не режа кожу, но находясь опасно близко к этому. Холодная сталь вызывает прилив крови, будто могильный ветер забирается под кожу и обдает желудок холодом. Его бросает в дрожь, когда он чувствует как Пелле тихо стонет, а его рука, что водила ножом по торсу Эйстейна, сначала разжимается, роняя нож, а потом судорожно впивается короткими ногтями в покрытую мурашками кожу. В голове Эйстейна буря из ощущений: жжение от ранок, удовольствие, горячие руки, мелкий дождь, и все это наполняет его сознание, вытесняет воздух из легких, когда он кончает. Они замирают на минуту, обнявшись, спасительно держась друг за друга, пока легкое головокружение и туман в голове не рассеиваются. Эйстейн приходит в себя первым, отчаянно краснеет, снимая руки Пелле со своих бедер. — Ну вот, — он вздыхает, отстраняясь, застегивает штаны. — я теперь весь в грязи. Ты, между прочим, тоже. — Эйстейн, — Пелле смотрит на него, и в этом взгляде пляшут бесики. — прекрати наконец-то ныть. Можешь раздеться, если так тебе будет лучше. Эйстейн снова ощущает как кровь приливает к лицу. Нега оргазма уходит без следа, оставляя только холод от мокрой одежды и замершие в зачатке вопросы. Пелле же выглядит абсолютно довольным, лукаво улыбается, склоняется над Эйстейном и целует, параллельно награждая сестру Агнешку красноречивым жестом среднего пальца.