Каждый раз, когда я оборачиваюсь, я ищу путеводный свет. Но, кажется, нет никаких признаков жизни.
Он сидит под стеной, поджимает ногу, из прорези в старых джинсах виднеется острая коленка с белым шрамом. Не такой, как те, что у него по всему телу — этот шрам неровный, круглый, едва заметный на бледной коже. Наверное, в детстве упал с велика, а может толкнули соседские дети. Эйстейн никогда не спрашивал у него ни об этом шраме, ни о каком либо другом. Он вообще мало о чем спрашивал Пелле — ему всегда было достаточно того, что тот хорошо поет, пишет песни и заводит публику на концертах. Пелле зарывается ладонью в волосы, перебирает пряди на затылке, задумчиво глядя впереди себя. Длинные и светлые, в свете из окна они почти светятся, напоминают… нимб? Эйстейн ловит себя на том, что сравнивать волосы Дэда и нимб — глупо и ни разу не сатанински. И на том, что откровенно пялится на Пелле. Пристыженный, возвращается взглядом к листам в руках. Кривоватым, наивным почерком написано две новые песни — обе мрачные и фанатичные, полные боли и смерти. Нимбоволосый парень, написавший их, поднимается, подтягивает болтающиеся в поясе джинсы и подходит к столу, пытаясь найти что-то среди пачек от чипсов, окурков, пустых бутылок и всякого другого дерьма. — Это хорошо, — Эйстейн переворачивает один лист, замечает брызги крови на обороте. — действительно хорошо. Какой ты видишь музыку? — Что-то мрачное и тяжелое, — Пелле отвечает не сразу, разглядывая находку — немного подгнившее яблоко. — Как неожиданно, — Эйстейн поднимается, сгребает на пол кучу окурков и шелухи от тыквенных семечек, кладет на освободившееся место песни. Обводит кухню взглядом: кроме гор грязной посуды и объедков ничего съедобного на горизонте не маячит, а желудок воет раненой белугой. На этой неделе парни появлялись в доме редко. С каждым днем у них появлялось все больше дел, которые не касаются группы, типа беременной подружки или организации открытия музыкального магазина. Большую часть времени Пелле проводит тут в полном одиночестве и Эйстейну даже страшно представить, чем занимает себя его воспаленный разум в отсутствие людей вокруг. — Пелле, ты сегодня ел? Тот неопределенно жмет плечами и Эйстейну не нужен ответ, он видит, как глупый синий свитер висит на плечах Пелле, словно на вешалке. — Пойдем, Пелле. Тебе надо что-то поесть, — Эйстейн кивает, нашаривая в кармане ключи от машины. — пошли. Я подкину до забегаловки. — Нет, чувак, давай в другой раз. Я не хочу, — Пелле заминается, мотает головой, будто сбрасывая с глаз пелену. — не сегодня. Пыль кружится в том самом луче солнца, который чуть ниже спадает ему на голову. Безветренный день кажется таким спокойным, а отстраненное лицо Пелле как никогда подходит моменту. Но Эйстейн не проникается весенней тишиной — он по-настоящему закипает. В последнее время с Пелле общаться стало невыносимо — он то ли витает в каких-то облаках, то ли тонет в болоте собственных мрачных мыслей, и у него невозможно добиться четкого ответа. Куда, черт возьми, делся тот бунтарь, которого все знали раньше? Тот, открытый Пелле, готовый тусить всю ночь с едва знакомыми людьми. Эйстейн в два шага обходит стол, бесцеремонно проводит по бокам Пелле. Даже через плотный свитер ощущаются болезненно выпирающие ребра. — Пойдем! Это не обсуждается. Вперед! — он почти кричит, почти грубо дергает его за рукав, но, взяв себя в руки, отпускает.***
Неприятная женщина средних лет принимает у Эйстейна заказ. От нее пахнет душно-сладкими духами и дешевой едой. Ее неприязнь имеет четкую цель — майка с надписью 100% satanic, выглядывающая из-под куртки. Женщина разворачивается, начинает готовить заказ. Кажется, даже не спешит, умудряется перекрикиваться с кем-то на кухне и молодым клерком за дальним столиком. Из пузатого телевизора в углу доносится монотонное бормотание, среди которого Эйстейн улавливает обрывок фразы —... популярной среди молодежи и подростков субкультуры. Родители обеспокоены: что же делать, если твой ребенок отдаляется от семьи и церкви, одевается в черное и спускает все деньги на записи шумной музыки… Дальше он не слушает — этот репортаж просто один из десятков других таких же со всех уголков земли, по которым прокатилась волна популярности хэви-метала. Внезапно Эйстейн чувствует себя таким уставшим. Уставшим от всего — от гонки за славой, от образа бессердечного ублюдка, от работы над лейблом, от жизни на два дома, от постоянных ссор в группе, от непонимания других и неприятия самим собой. Усталость сжимает его, давит на плечи, заставляет сгорбиться и зыркать на женщину из-под нахмуренных бровей. — Ваш заказ, — она протягивает ему пакет. Эйстен непонимающе хлопает глазами, мысленно он все еще не в кафе. — молодой человек, возьмите еду! — А, да… — он высыпает на прилавок сжатые в ладони деньги и забирает пакет. Пелле ждет его в машине. Листает какой-то журнал, который Эйстейн машинально закинул на сидение, даже не запомнив когда. — Так, — он садится, протягивает Пелле пакет с теплыми бургерами. В открытое окно врывается легкое дуновение ветерка. — жрачка. Ну-ка, давай-давай. — и немного чувствует себя бабушкой, кормящей внука. Пелле смотрит на еду равнодушно, но ест все равно с аппетитом. Он практически не говорил всю дорогу до города, а теперь решает поделиться с Эйстейном новостями. — Я купил новый нож, — он на секунду поднимает голову, проглатывает еду. Как-то странно смотрит в глаза Эйстейну. — вот. Пелле роется в кармане, достает нож — крупное лезвие, деревянная рукоятка, похож на охотничий. Луч солнца блестит на полированной стали. Эйстейн берет нож, крутит в руке, насколько раз на пробу взмахивает им. Ощущается брутально. Но лезвие оказывается не очень острым — не острее кухонного ножа. — Хороший, — отвечает Эстейн, возвращая нож. Невольно отмечает, что на руке у Пелле прибавилось едва заживающих порезов, хотя раньше он вспахивал себе руки в основном на выступлениях. — смотрится круто. Запишем альбом, двинем в тур — будем говорить всем, что этот нож найден в гробу мага-чернокнижника, им резали девственниц и коз. Пелле смеется. Негромко, скорее даже беззвучно, но в уголках глаз у него собираются морщинки. Эйстейн замечает, как на губах у Пелле осталось пятно соуса. — У тебя тут, — он показывает на своем лице место. — горчица на роже. — Где? — Пелле пытается вытереть каплю, но промахивается. — Да вот же, — Эйстейн снова указывает на место, но Пелле не понимает, где именно. — давай я. Он протягивает руку и стирает соус. Большой палец проходит по нижней губе Пелле, чуть задевает верхнюю. Кожа оказывается сухой и шершавой, вовсе не такой, какой ее представлял Эйстейн. Он внезапно чувствует странное, незнакомое чувство, сжимающее что-то в груди, заставляющее сердце замереть. Пелле застывает и выглядит как испуганный дикий зверь. — Не приезжай в дом на выходных, — он вдруг мрачнеет, блуждает взглядом где-то вокруг Эйстейна, но так и не смотрит ему в глаза. — я… хочу побыть один… Заняться песнями. Эйстейн хмурится — просьба кажется ему странноватой, но от Пелле чего только не услышишь. Он не задумывается об этом. Переводит взгляд на валяющийся на приборной панели журнал — мартовский выпуск Playgirl.***
За окном жутко завывает ветер. Он проникает в дом сквозь щели в окнах, свистит в ливнёвках и на чердаке. Эйстейн сидит в кресле у окна и кутается в свитер с отвратительно растянутыми рукавами. Его стол завален бумажками, договорами, какими-то записями и планами, номерами телефона и факсами, но мысли Эйстейна далеки от бумажной волокиты. Он рассматривает фотографии, неаккуратно расклеенные на стене. Одна из их первых репетиций, еще без Пелле; Эйстейн и Пелле позируют в гриме; Эйстейн набрал полный рот искусственной крови и Пелле хохочет с него… Старые добрые дни, без бесконечных ссор и тайн друг от друга. Когда они вообще последний раз репетировали? Кажется, ни разу, с тех пор, как ушел Ян. Пелле на фотографиях смотрит в камеру полными смеха глазами, но что в его глазах сейчас? Эйстейн отчетливо представляет его: Пелле сейчас перечеркивает неудачную строчку, а может бродит где-то в лесу, или играет с новым ножом. Его плечи опущены, а взгляд потухший, тяжелый и… медленное осознание доходит до Эйстейна. Сука! Эйстейн вскакивает, задевает бутылку пива, проливает его на бумаги, но не обращает на это внимание. Он набрасывает на плечи куртку и выбегает во двор, никому ничего не сказав. Черт-черт-черт, как же он не понял раньше.***
Эйстейн с силой захлопывает дверь машины, спешит настолько, что едва не поскальзывается на сырой в туман траве. Дергает входную дверь — заперто. — Пелле! — орет он, стучась. — Пелле, блять! Открывай! Ты дома?! Впусти меня, сукин ты сын! Эйстейн барабанит в дверь еще какое-то время, пока не понимает, что Пелле не откроет. Сердце бешено колотится, он не слышит ничего — ни музыки, ни телевизора, ни шагов. Только неприятный моросящий дождь стучит о крышу. Догадываясь, он обходит дом, берет лестницу и вваливается через хлипкое окно. Полумрак, обычно создающий ту атмосферу, которую Пелле так любит, только нагоняет на Эйстейна тревоги. Он взлетает на верхний этаж, врывается в комнату Пелле — пусто. На минуту все внутренности Эйстейна холонут. Он не успел. Где теперь искать Пелле? В лесу? В ближайшем пруду? Не желая так просто сдаваться, Эйстейн спускается на нижний этаж, проходит через кухню к комнате отдыха. Он сидит на полу, облокотившись о деревянную стену. Светлые волосы и лицо перемазаны кровью, темные капли стекают по локтям. Пелле направляет дробовик прямо себе в лоб — еще секунда и случится необратимое. Его лицо не выражает ничего — пустое и безэмоциональное, оно шокирует Эйстейна едва ли не больше, чем оружие в дрожащих руках. Два удара сердца, два шага, один выстрел. Руку Эйстейна сильно дергает отдачей, а в ушах звенит, но он понимает, что успел. Сердце потихоньку сбавляет обороты, адреналиновая пелена сходит с глаз и Эйстейн видит изрешеченную дробью стену, в полуметре от которой сидит Пелле. — З-зачем..? — он недоумевающе моргает, а Эйстейн вскипает. Страх, тревога и спешка превращаются в неконтролируемую злость. Он хватает Пелле за воротник футболки с глупой надписью I love Transilvania, дергает на себя и со всей силы бьет по лицу. Удар заставляет Пеле съежится, непонимающе уставившись на Эйстейна. — Зачем?! — Эйстейн замахивается снова. — Я тебе сейчас объясню, зачем, ублюдок! Пелле рефлекторно пытается закрыться руками. От страха и непонимания он кажется маленьким и истощенным, хотя и выше Эйстейна. Дурацкая футболка тут и там пропитана кровью и от еще парочки ударов Пелле спасает только это — Эйстейн останавливается, заметив, что Пелле весь в крови и мелко дрожит. — Вставай, — зло бросает Эйстейн, грубо дергая Пелле за плечо. — На кухню. Живо.***
Руки Пелле плотно перебинтованы. Эйстейн нашел в аптечке из машины отца какую-то заживляющую мазь и даже обезболивающее. Они сидят на крыльце, смотрят как сумерки сменяются ночью, слушают прорываемую дребезжащими птичьими голосами тишину. Каждый пьет свое: Пелле — горячий чай с сахаром, Эйстейн — виски. — Ну и как ты к этому пришел? — собственный голос кажется Эйстейну каким-то замогильным, пропитанным холодом и сыростью. Он не узнает себя. — Мне так плохо, — Пелле отвечает не сразу. — кажется, это все дурной сон… Эта группа, эта страна, эта жизнь… Блять, я так устал, Эйстейн… Эйстейн заставляет себя повернуть голову и посмотреть другу в глаза. Ему бесконечно тяжело это сделать, ведь он уже знает, что увидит в них. — Я так больше не могу, понимаешь? Не могу, не могу, не могу… — на последнем слове голос Пелле срывается, хрипнет. По острым скулам текут нежеланные слезы, которые тот пытается спрятать и сдержать. — Ну чувак, ну что ты, — Эйстейн теряется, почти паникует. Он никогда не видел его таким, никогда не мог представить, что Пелле, что чертов Дэд может так плакать — судорожно всхлипывая и растирая слезы по лицу. — давай, типа, иди сюда. Пелле не двигается, но Эйстейн берет все в свои руки. Пододвигается, обнимает его, дрожащего и шумно дышащего, прячет светловолосую голову у себя на груди. Пелле цепляется за свитер Эйстейна, сжимает в кулаках. Он стыдится своих эмоций, но не может их обуздать. — Я… понимаешь… я не знаю, как жить дальше, как быть. Когда мне кажется, что я вижу свое место в мире, знаю, как все должно быть, все рушиться… я так запутался… — слова даются ему тяжело, но чем больше он говорит, тем больше успокаивается. Слезы перестают течь сплошным потоком, плечи расслабляются. Эйстейн ловит себя на том, что гладит его по спине, а Пелле откровенно жмется к нему, не пытаясь вырваться и установить ту дистанцию, которую они привыкли держать. Он понимает, что сегодня произошло больше чем попытка самоубийства, больше чем нервный срыв, больше чем беседа по душам. Они оба уже не будут прежними. — Тебе надо отдохнуть… — ладонь Эйстейна ползет вверх по спине Пелле, по шее, зарывается в спутанные волосы. Холодные и мягкие, их жутко приятно пропускать сквозь пальцы. — И согреться. — Давай еще посидим? — Пелле берет себя в руки, садится чуть ровнее, но не выбирается из объятий Эйстейна. — Есть закурить? Сигареты лежат кармане куртки. Эйстейн протягивает мятую пачку, выуживает оттуда сигарету и для себя. Смотрит, как Пелле сначала прихлебывает из бутылки, а потом закуривает. Его пальцы все еще в крови. Эйстейн медленно спускается взглядом по фигуре Пелле — вниз от спутанных волос, синяка на скуле, припухших век и мокрых ресниц, по футболке с уже подсохшей кровью, по забинтованным тонким запястьям, к узким бедрам и босым ступням. Он помятый и измученный, кожа приобрела сероватый оттенок от холода и эмоционального потрясения, но чертовски красивый… Пугаясь этой мысли, Эйстейн переводит взгляд на так и не зажженную сигарету в своей руке. Она, кажется, больше не имеет смысла. Ничего не имеет смысла, кроме руки у него на талии и догорающего апрельского вечера. — Эйстейн? — хрипло зовет Пелле, стряхивая пепел на землю. — Ты на меня странно смотришь. — Знаешь, — Ошет отзывается не сразу. — я боялся, что ты убьешь себя. Что я приеду, а тут картина: твой труп и мозги по всей стене. Это, конечно, было бы адски зло и брутально, но знаешь… Хрен с ним, я не хочу тебя терять. — он опускает голову, разглядывает свою обувь, не решаясь смотреть на Пелле. Боится, что тот заметит его красные щеки. — Даже если ты решишь уйти из группы… Просто живи. Пожалуйста. Эйстейн вытирает тыльной стороной ладони влажные глаза. Внутри у него кипит сражение — говорить о чувствах приятно, но чертовски не металически. Пелле молчит и, кажется, даже не дышит. Его правая рука сползает со спины Эйстейна и он думает, что это конец. Что Пелле понял то, что он сам то ли до конца не осознавал, то ли не хотел признавать. Пелле целует его медленно и неуверенно. Скорее неловко тычется губами в губы, до конца не понимая, что надо делать; волосы жутко мешают. Его ладонь крепко сжимает ладонь Эйстейна, а вторая рука нерешительно ложится на его плечо. Эйстен замирает — это кажется ему даже более нереальным, чем то, что полтора часа назад он выбил у Пелле из рук дробовик. Он боится потерять момент и льнет к тем шершавым губам, целует, слизывает языком выступающую в трещинках кровь и привкус дешевого табака. Их обоих пробивает дрожь — одного от холода, другого от нервов. — Пойдем, — выдыхает Пелле, переступая через неловкость. — холодно уже. Пока Пелле отмывается от крови, Эйстейн сидит под незапертой дверью ванной. Он почти засыпает, когда тот выходит с мокрыми волосами и одетый в свободную белую рубашку. — Ты на призрака похож, — им неловко смотреть друг на друга, стоять настолько рядом, но Эйстейн старается разрядить атмосферу. Пелле устало улыбается. Спать они ложатся в комнате Эйстейна. Эйстейн долго не может уснуть — развлекается обсуждением былых дней и планов на будущее. — Запишем альбом, — он поглядывает на Пелле, устроившегося в его постели. Раньше, на тусовке в доме каких-то друзей, они ночевали вместе, даже в одной кровати, но сейчас Эйстейн почему-то не может переступить незримую границу и приходится спать на диване. — у нас будет все: тур, известность, деньги, жен… Мы станем самой злой группой в мире! Все только и будут говорить о Евронимусе и Дэде, которые сделали невозможное… Ты вообще слушаешь? Пелле молчит и кажется отстраненным. — Я хочу домой. — бескомпромиссно заявляет он. — Мне надо вернуться в Швецию. Хотя-бы на время.***
Кофе, если мерзкую растворимую жижу можно так назвать, прямо таки дымит в кружке. В холодильнике нашлось несколько яиц, подгнивший помидор и кусок усыхающего сыра. Эйстейн решил собрать из этого какое-то подобие завтрака — все равно на что-либо лучше рассчитывать не приходится. Омлет пригорает когда Эйстейн отвлекается на Пелле. Он спускается по лестнице, так и не надев на себя что-то кроме рубашки, хоть в доме и прохладно. Сонный, растрепанный и босоногий, зевает. На повязках тут и там видно присохшую кровь. — Эйстейн, твоя стряпня уже дымить начинает, — Пелле зевает, потягивается. — ты нас сжечь решил? Эйстейн спохватывается и снимает сковороду с огня. Оказывается, омлет всё же не сгорел, а лишь немного пережарился. — А ты проснуться не успел, а уже язвишь. — он не остается в долгу. Пока Пелле залезает на подоконник и закуривает у открытой форточки, Эйстейн сметает со стола часть мусора, который не успел убрать утром. Грязь начинает бесить его. Неужто вчерашнее настолько повлияло на него, что он начал превращаться в домохозяйку? — Ты стал много курить. — докладывает он, на что Пелле только фыркает. — А ты много пытаешься меня контролировать. — он тушит окурок о пепельницу-чашку и усаживается за стол. Едят молча, каждый слишком поглощенный своими мыслями. Эйстейн то и дело бросает неловкие взгляды на шею Пелле и кусочек безволосой груди, видный из застегнутой всего на две средние пуговицы рубашки. Он выглядит уже не таким жалким и подавленным как вчера и Эйстейн почти решается спросить у него, не передумал ли он на счет возвращения в Швецию. Но не успевает — в него прилетает какая-то скомканная бумажка. — Эй! — возмущается он, — Ты чего? Пелле только улыбается, набив полный рот омлета. Он хватает со стола маленькое гнилое яблоко, швыряет им в Эйстейна и вскакивает, отбегая к выходу из кухни. — Блять! — Эйстейн хватается за висок, в который попало яблоко. На руках и волосах остается мерзкая гнилая жижа. — Я тебе сейчас покажу! Он берет со стола горсть крышек от пивных бутылок и гонится за Пелле, попутно забрасывая его ими. Они начинают возню: Пелле несколько раз больно толкает Эйстейна локтями, пока тот не валится на диван, утягивая его за собой. Пелле оказывается лежащим на Эйстейне и в мгновение становится серьезным, в отличии от самого Ошета, в голове которого только странный звон. Вот он, Пелле, которого он сотни раз видел в тех снах, о которых не говорят, которого он невольно представлял поздней ночью в душе, который, черт возьми, вчера его целовал. Вот — лежит на нем, больно впивается острой коленкой со шрамом ему в бедро. — У тебя в волосах гниль, — говорит он, слезая с Эйстейна. И как только садится, тянется к его волосам — снимает ошметки яблока, сует в рот. На мгновение кривиться, а потом довольно выдыхает. — Что, нравится, когда от меня тоже разложением пахнет? — Эйстейн пытается шутить, но получается не очень — он понимает это по нахмуренным бровям Пелле. — Мне… и так нравится, — говорит он, уставившись Ошету прямо в глаза. — давно нравиться. Эйстейн замирает, глядя прямо в глаза Пелле. Его желудок совершает сальто назад, а по кончикам пальцев пробегает мороз. А Пелле, почему-то, неожиданно начинает смеяться. — Видел бы ты свою рожу, — пырхает он, — Евронимус, гроза всего норвежского металла — красный как помидор и с глазами навыкат. И вот уже они смеются вместе. Так, как раньше. И кажется, что ничего не случилось, пока они не встречаются взглядами — Пелле смотрит на него так, как никогда раньше. И снова тянется поцеловать. Уже смелее, хватаясь за челюсть Эйстейна, глубоко дыша. Пока Эйстейн застыл в оцепенении, поцелуи переходят ниже, на шею. Пелле осторожно пробирает черные волосы, лижет у него за ухом, горячо выдыхает. — Можно? — спрашивает он, отстранившись, и смотрит на Эйстейна тем затуманенным безумной поволокой взглядом, который раньше был у него только на концертах. Эйстейн сглатывает ком в горле и кивает. Холодные руки Пелле оказываются у него под свитером, проходятся по спине, очерчивают лопатки и позвоночник, стекают на поясницу, оттуда вверх по животу и к груди. Лицо Эйстейна, кажется, горит так сильно, что им можно было бы освещать улицы ночью. Изнутри мгновенно поднимается волна лихорадочного жара и дрожи, заставляющая его выгибаться, когда руки Пелле проходятся у него по животу. Вскоре скомканных поцелуев и рук под одеждой становится мало — Пелле тянется к пуговицам на своей рубашке. — Стой, стой… — Эйстейн перехватывает его руку. — ты хочешь..? — Что? — он смотрит непонимающе, а потом расслабленно улыбается. — Трахнуться? Наверное. Я подумал, это будет интересно. Ты не хочешь? Эйстейн безумно хочет. Даже в самой откровенной фантазии он не мог представить секс с Пелле — порог его раскрепощенности всегда находился на воображении того полуобнаженным. А еще ему безумно волнительно. Что если все пойдет не так? Если после этого они перестанут общаться? Если Пелле в нем разочаруется? — У Яна где-то точно были презервативы, — из оцепенения Эйстейна выводит голос Пелле. Он кажется абсолютно спокойным, ни капли смущения. — ты сходишь? Эйстейн медленно кивает и практически взлетает в комнату, которую раньше занимал Ян. Обшаривает тумбочку, залезает в шкаф, где осталось немного забытых шмоток. В кармане старых джинс находит пару презервативов и пробник смазки. Глядя на все это у себя в руках Эйстейн сомневается, не вышиб ли вчера Пелле ему мозги — происходящее больше похоже на предсмертное видение. Когда он спускается, Пелле уже разделся. Худощавый от природы, он почти не ел в последнее время. Кожа обтянула выступающие тазовые кости, но худоба не сделала его безобразным — широкие плечи и спина, длинные ноги смотрятся скорее изящно, чем нездорово. Он нетерпеливо накидывается на Эйстейна с поцелуями, толкает его на диван и усаживается на колени. Эйстейн ощущает в нем что-то, чего не чувствовал так давно — жизнь. Когда прохладные ладони Пелле тянутся к его ширинке джинс, сердце пропускает удар. — Ох, — выдыхает Эйстейн, помогая разобраться с замком и ремнем. Он хочет сказать что-то еще, но слова застревают в груди, так и не сформировавшись — Пелле поглаживает его член, высвобождает из белья. Они ненадолго отвлекаются на кусачий поцелуй, а потом Пелле собирается снять рубашку. — Оставь, — хрипло просит Эйстейн и не узнает собственный голос. Наверное, он выглядит глупо — отчаянно пытается как можно быстрее раздеться, чтоб в следующее мгновение увлечь Пелле за собой, усадить его себе на колени, наслаждаться тем, как он ерзает, пытаясь удобнее устроиться. Эйстейн целует его шею, лицо, плечи и грудь, но когда Пелле приподнимается, чтоб раскатать презерватив и медленно насадиться, он теряет реальность. Пелле опускается неспешно, шумно и горячо выдыхая куда-то в основание шеи Эйстейна, сжимает его плечи. Натуральные пшеничные и окрашенные черные волосы путаются и прилипают к их телам, когда Пелле, чуть привыкнув к ощущениям, начинает приподниматься и опускаться. Он запрокидывает голову, на лице остается странная смесь из удовольствия и напряжения, по скулам расползается неровный румянец. — Тебе не больно? — Эйстейн хаотично поглаживает его по спине и бедрам, слишком увлеченный ощущениями. Он где-то читал, что должно быть больно, если только раньше не использовать пальцы… — Мне… хорошо… — Пелле тихо шепчет, направляет руку Ошета к своему члену. Задыхается, когда ладонь начинает осторожно его ласкать. Их обоих не хватает на долго. Эйстейн кончает первый, хрипло стонет на ухо Пелле, ощущает щекой невесомые ресницы. В голове у него приятная пустота, похожая на сладкую вату, когда он, ведомый непонятно откуда взявшимся наитием, усаживает Пелле на свое место, а сам опускается на пол. Чувствует ладони, беспорядочно блуждающие по его голове, что спутывают волосы и больновато дергают, когда Пелле особенно хорошо. Чувствует как Пелле оказывается на пике, как сдавленно стонет и бездумно поглаживает лицо Эйстейна, и совсем немного чувствует прохладу паркета. Мир потихоньку прорисовывается из дымки оргазма и Эйстейн осознает себя сидящим на полу у ног Пелле. Он смотрит на него снизу вверх, на его расслабленное лицо, обмякшее тело, длинную гибкую шею, украшенную парой засосов, спутанные волосы и легкий румянец на лице. Пелле кажется ему не менее чем богом. — Если бы я знал, — говорит тот, не открывая глаз. — что этим закончится — попытался был застрелиться раньше. Эйстейн давится смешком, поднимаясь на диван. Влажная от пота кожа неприятно охлаждается. — Это мы теперь, ну, — он забирается рукой под расстегнутую рубашку Пелле, проводит пальцами по боку. — типа, вместе? Или просто трахаемся? Пелле вдруг мрачнеет, открывает глаза. На его лице отчетливо читаются нерешительность и даже страх. — Думаешь, так можно? Мы же короли андеграунда, повелители хаоса, кровь, смерть и отрубленные головы, и тут вдруг на тебе — гей-пара. Эйстейн хмурится. Он понятия не имеет, что делать с тем, что сейчас произошло. Он хочет быть с Пелле, иметь возможность свободно целовать его, но жертва в виде имиджа и славы кажется ему слишком большой. — Пойдем, — Пелле встает, нетвердо делает несколько шагов. — в душ. Давай, раз уж мы все видели, — он фыркает, глядя как Эйстейн краснеет. — то хоть сэкономим воду.***
На календаре 18 апреля, но уже давно заполночь, и Эйстейну стоило бы оторвать лист. Он держит в руках песню — “Life Eternal” выведено все тем же кривоватым почерком, уголок запачкан кровью. Песня прилагалась к предсмертной записке Пелле, которую они сожгли накануне его отъезда. С дня, когда он вернулся в Швецию, прошло больше недели, а Пелле так и не позвонил. Эйстейн несколько раз набирал номер его семьи — и клал трубку, как только шли гудки, боясь услышать о причине его молчания. Пелле может зайти на кладбище по пути домой, так что ему мешало покончить жизнь в саду у дома? Погруженный в хмурые размышления, Эйстейн не сразу реагирует на звонок. — DeathLike Silence, — машинально отвечает он. — да? — Эйстейн, ты что такой важный? — Пелле говорит тихо. Внутри Эйстейна поднимается что-то, похожее на смесь радости и обиды. — Почему ты не позвонил раньше? — он глубоко вдыхает, стараясь сдержать злость. — Ты, блять, представить себе не можешь, что я здесь чувствую. Я думал, ты повесился, а я и не в курсе! — Нет, — Пелле хихикает. — я жив. И дома. — его тон вдруг становится серьезным. — Отец нашел мне какого-то врача. Сказал, он поможет с… этим всем. Странный тип, говорит что выпишет мне таблетки, и если лечение пойдет по плану, то к лету все наладится, что бы это не значило. Разве я похож на больного? — Психиатр что-ли? — фыркает Эйстейн. Он почти ничего не знает про психиатров и мало верит в эту модную психологическую чушь из журналов для домохозяек, но все же радуется: Пелле оказался явно не в порядке и хорошо, что он согласился принять хоть какую-то помощь. — Типа того, — Эйстейн слышит нотки горькой улыбки в голосе Пелле. — пока не особо лучше, но… Летом мы зададим жару. Владыки тьмы вернутся в свои имения. Только подожди, Эйстейн. Мы будем жить.