Да, свобода — это моя жизнь,
И ты знаешь, что я чувствую!
Это новый рассвет, новый день, новая жизнь для меня,
И мне хорошо! Feeling Good — Muse
Ночь. Тихая, безлюдная, не то, что в центре города, где вечно горят вывески баров, фонари, фары машин, где даже далеко за полночь снуёт множество людей. А здесь, на окраине, тихо. Складывается ощущение, что здесь вообще нет жизни, только спящие сизари на чердаках старых зданий, да тихо пищащие за мусорными баками крысы. Но тут на влажный асфальт ложится свет. Тусклый, прямой — несколько грузовиков, скрипя тормозами, останавливаются у одного из строений, из-под закрытого кузова тут же начинают выбираться фигуры. В их руках щелкают взведенные огнестрелы. Уткнувшись лицом в смятое одеяло, Алекс отчаянно цеплялся за него руками. Поверхность кровати — единственное, что сейчас давало ему понять, где есть небо, а где земля, ибо ощущение гравитации уже давно оставило его, а перед глазами плясали пятна, сверкающие все сильнее каждый раз, когда волна удовольствия била в голову. Замок на двери не выдерживает ударов, молчащий коридор наполняется звуком множественных шагов. Люди, их много. Они держат в руках что-то, что так ярко сверкает даже при свете одной-единственной жёлтой лампы, они готовы использовать это. Двери, одна за другой, оказываются выбиты, люди, что были по ту сторону, едва ли успевают вскрикнуть от неожиданности — их черная кровь тут же льётся на пол. Одно за другим тела падают на землю и замирают навсегда. Сбившееся дыхание тонет в простынях, жаркий полумрак комнаты не даёт разглядеть ничего дальше вытянутой руки. Очередной толчок сзади — Квакити шипит и упирается руками в кровать, стараясь не упасть, что едва получается от сносящих крышу ощущений. Мольбы. Крики. Все утопает в звуках разрезаемой ножами плоти, ровно до того момента, пока за одним из углов не оказывается какой-то неумелый мужик с автоматом в руках. Неумелый — у него не хватает скорости реакции, чтобы даже направить пушку в незваных гостей. Выстрел. Его тело падает замертво с зияющей меж глаз дырой. Не моргнув единственным глазом, убийца перешагивает через труп, продолжая возглавлять смертоносную процессию. Хочется большего. Не придумав ничего лучше, он умудряется привстать и повернуть голову в сторону, пытаясь разглядеть чужую фигуру позади себя. А затем произносит какую-то короткую фразу срывающимся на стон голосом, от чего в следующий момент рука Джона больно хватает его за загривок и прижимает к кровати, нависая сверху. Впереди очередная дверь. Из щели у пола дребезжит свет, по ту сторону слышны голоса — замедлив ход, глава картеля кивает на преграду, несколько человек тут же бросаются вперед, разнося замок в щепки. Процессия переступает порог на глазах у замерших от смеси шока, удивления и страха мужчин, собравшихся у солидных ящиков, сложенных в кучу посреди просторной и полупустой комнаты. Их несколько, с сигарами в зубах, но вместе с тем их людей еще больше. И они вооружены, как и незваные гости. Резким движением в него входят на всю длину, от чего воздух покидает лёгкие, превращаясь в практически животный скулёж. Внутри все саднит от такой грубости, но это, мешаясь с наслаждением, словно дрянной наркотик сводит с ума. Вызывает мгновенную зависимость. Того, что есть, кажется недостаточно, так чертовски мало… Но Алекс не может просить о большем — он едва ли может ловить ртом воздух, не то, что превращать его в слова. На несколько долгих секунд повисает тишина. Люди, стоя по разные стороны помещения, смотрят другу другу в глаза, не мигая. Наблюдают. Ждут приказа, сжимая в руках ножи и пистолеты, пока мужчины, окружившие коробки, щурят глаза, оценивая противника — тот не выказывает ничего, кроме холодной решимости. Одна из недокуренных сигарет падает на пол. Очередной пошлый шлепок, и перед глазами сверкают искры, ослепляя. Всего мгновение, и Квакити окончательно падает, ожидая забыться в ощущениях, но вместо обещанного безволия его переворачивают на спину. Он не успевает даже возмутиться — тут же прогибается и почти кричит от сильного движения. Но даже так находит в себе достаточно осознания происходящего, чтобы закрыть лицо локтем. — Я предупреждал, — приговор, короткий и ясный. Кто-то из мужчин вздрагивает, кто-то усмехается, кто-то смотрит на вторженца с гневом, вызовом, злой насмешкой. Тот не произносит больше ни слова, только едва заметно склоняет на бок голову и поочередно заглядывает в глаза каждому. А затем вскидывает руку и спускает курок. Кровать по бокам вскоре прогибается, а на ключице чувствуется чужое дыхание. Влажное, горячее прикосновение языка оставляет требовательную дорожку на коже руки — вежливая просьба, которую Алекс незамедлительно отклоняет, испуская низкий стон сквозь плотно сжатые зубы. Джон не в восторге. Джон останавливается недалеко от запястья, там, где зияет застарелый шрам от чьего-то ножа, и прикусывает плохо затянувшуюся кожу. Тело мешком падает назад, к ногам обескураженных мужчин. Их замешательство длится всего мгновение, но, как только раздаются новые выстрелы, все вокруг со множественными криками превращается в хаос. Пришедшие из неоткуда вооружённые люди лавиной выплывают из-за спины главы картеля, разряжают обоймы в не успевающие скрыться фигуры впереди. Тела, пытающиеся убить друг друга, падающие замертво, зажимающие колотую рану, мелькают вокруг, сбивая с толку. Кто-то ищет выход, пробивается сквозь живую и движущуюся преграду, избегает лезвий… Но как как только неразбериха остается позади, сбоку слышится металлический щелчок. Квакити рефлекторно одергивает руку, и та тут же оказывается зажата над головой, темнота нехотя расходится в стороны, позволяя увидеть виновника. Джон довольно улыбается, не дает вырваться, а стоит Алексу раскрыть рот — подаётся вперед бёдрами, вынуждая того стонать вместо слов. Сволочь. Белая восьмёрка на чёрном фоне оказывается у самого лица, а после грудь пронзает леденящая боль, сквозь которую, вместе с кровью, утекает жизнь. Один из мужчин, выронив из рук сигарету, хватается за револьвер и, поймав цель, нажимает на курок. Но пуля проходит мимо, пробивая стену, а человек с ножом, обогнув стрелявшего по дуге, с размаху бьет того ногой. Мужчина падает, видит соперника, но не успевает перехватить чужую руку — лезвие ножа с хрустом прорезает трахею, воздух с жутким свистом и бульканьем стремится наружу, пока мужчина в бессилии корчится на полу, сжимая собственное горло. Он не любит видеть что-либо в такие моменты, считает это излишеством. Но у Джона явно другая точка зрения. Места, которых он касается, горят, словно ожоги, понимая, что ему никуда от этого не деться, Квакити извивается, сильнее сминая одеяло, а фавн продолжает долбиться в него, любуясь проделанной работой. Кто-то пытается атаковать в ответ. Выхватывает пистолет или нож, ищет врага глазами, нападает, но тот, не моргнув единственным глазом, отражает удар, с силой врезаясь ладонью в чужое запястье, держащее лезвие. Недостаточно, чтобы обезоружить, поэтому мужчина предпринимает вторую попытку и, перехватив нож в руке, направляет обратный удар в плечо не особо высокого головореза. Но тот пригибается, резко подается вперед и, навалившись всем телом, вонзает клинок меж чужих ребер. Не сбежать, не спрятать лицо, не сдержать его выражение. И Джон это понимает. С довольством смотрит, как извечно хмурые брови в экстазе дрожат и задираются вверх, как жмурятся глаза, метаясь из сторону в сторону, как дрожат губы… Ни разу не тронутые, но так ярко налившиеся кровью, что сдержаться при их виде просто невозможно. Мужчина кричит, тогда второй, спохватившись, ловит на мушку темноволосого гангстера, заметив, что тот повернулся к нему искусственным глазом. Предсказуемо. Поэтому, когда раздаётся выстрел, пуля находит свою цель в раненом мужчине с ножом в груди, которого безжалостно использовали в качестве живого щита. Выдернув лезвие из обмякшего тела, глава картеля перехватывает его в пальцах и, качнувшись в сторону, метает в стрелка прежде, чем тот успевает выстрелить во второй раз. Он ловит чужой подбородок, сжимает, заставляет замереть. И наклоняется. Но Алекс уворачивается, из последних сил полушепча короткое и категоричное «не смей.» Мужчина отступает, выронив пушку. Вокруг торчащего из плеча ножа стремительно темнеет одежда. Еще секунда, и глава картеля бросается вперед, отбросив продырявленное ранее тело, слегка подпрыгивает, что есть силы бьет противника в висок, а затем, стоит тому подкоситься, хватает за волосы и как следует прикладывает о колено. Мужчина выдыхает все, что было в лёгких, после чего получает пинок по печени и падает, прикладываясь затылком о бетонный пол. — Почему ты так настаиваешь? — толчки становятся какими-то мстительными, Джон недовольно прижимает уши к голове. — Почему ты так этого хочешь? — ответный вопрос словно контр-атака, пусть охрипший от стонов голос и не способен на большее, но все еще пытающееся нахмуриться лицо это компенсирует. Ему не дают продохнуть ни секунды. Шаги обходят его по кругу, замирают за спиной, а после нечто тонкое и блестящее мелькает перед глазами — в следующее мгновение становится невозможно дышать. Металлическая удавка давит на горло, и как бы пальцы не пытались судорожно поддеть ее, толку нет. — Ты облажался. Думал, сможешь провернуть это за моей спиной? Idiota de los cojones. Фавн недовольно фыркает, с силой подаваясь вперед, и улыбается, когда слышит вскрик. — Мне кажется, ты просто издеваешься на до мной. Задыхаясь от ощущений, Алекс хватает его свободной рукой за предплечье, царапает ногтями, весьма ощутимо. Он хрипит, ругается одними губами. Но не может ничего сделать. — Не ты один такой…особенный, — выдыхает Квакити, а затем откидывает голову, кусая рассечённую шрамом губу. — Да неужели? Удушье наступает медленно. Мучительно медленно. И все это время человек метается, пытаясь сделать хоть малейший вдох, но сам того не понимая уменьшает оставшееся ему время. Паника обволакивает каждый нерв в теле, сжимает органы ужасом происходящего, заставляет всю жизнь пролетать перед глазами в виде жалких, бесполезных обрывков. Они вот-вот исчезнут, сгорят в агонии вместе с хозяином, а затем растворятся в воздухе. И не останется ничего. Только остывающий труп с синеющей полоской поперек горла. — Почему? — настойчивый вопрос, голос притих, слегка хрипит у самого уха. Ответа нет. Лишь сдержанное шипение, тихие ругательства и мучительное выражение лица. Тело, прижатое к простыням, напрягается, но поняв, что к чему, фавн сжимает его член, не давая кончить. — Почему? — повторяет он, пока Алекс мучительно выгибается. Лишь спустя некоторое время после того, как тело перестало сопротивляться, мексиканец наконец выпустил из рук удавку. Частично запачканные кровью саднило, дыхание слегка сбилось, а у ног валялся мертвец. Да и что уж греха таить — вся комната была завалена трупами, изуродованными, еще тёплыми. Невероятно знакомая картина. Глава картеля усмехается и выдергивает свой нож из лежащего рядом тела. — Нет, я… О-отпусти, — голос Квакити дрожит, свободная рука больно впилась в плечо. — Сначала ответь на вопрос, guapito. Это пытка. Настоящая, вашу мать, пытка, от которой не сбежать. Удовольствие, застывшее на пике, бьёт в голову, превращаясь в почти колючие искры, которым нет конца. Они разносятся по венам, жгутся изнутри, не позволяют взять контроль над телом, лишь беспомощно скулить, пока замедлившееся время секунда за секундой уничтожает остатки сознания. Перешагивая через тела, он идет к сложенным вместе коробкам. Одну из них услужливо вскрывают, позволяя взглянуть на содержимое — много прямоугольных пачек, обмотанных изолентой. Не один десяток в каждом ящике, и каждый такой сверток белого порошка стоит не одну сотню тысяч долларов. — Мы закончили, свидетелей нет, — сообщил ему подошедший мужчина с автоматом, передняя часть его брюк была усеяна темными, красными пятнами. — Отлично, — одноглазый мексиканец покачивает головой, — расчлените тела и упакуйте в эти коробки, а затем проследите, чтобы они нашли адресата. Головы оставьте здесь, пусть их найдут. Товар забираем. Кажется, что он вот-вот умрет, рассыплется на части не выдержав этого. Слова смешались в голове, толку от них сейчас ноль, ведь язык не поворачивается выдать нечто более связное, чем стон. Но все же Алекс пытается. Умоляюще смотрит в чужие красные глаза, прося о пощаде хоть на одно жалкое мгновение. Хорошо… Одно мгновение. Пауза, судорожный вдох. — Поцелуй… — хрипит Квакити, стараясь подобрать остальные слова, стараясь успеть, — для меня слишком л-личное. Повернувшись лицом в другую часть помещения, туда, где лежало несколько трупов, с которыми он расправился лично, мексиканец фыркнул. — А их головы доставьте их партнерам по бизнесу, — велел он, смахивая кровь с любимого ножа, — и положите в посылки по одному веселящему подарку. Глава картеля похлопал по поверхности ящика с кокаином, на что стоящие рядом люди послушно кивнули. В последний раз взглянув на заваленное телами помещение, Квакити двинулся к выходу, минуя окровавленный коридор и по-настоящему мертвую тишину вокруг. На сегодня все. Что ж. Такой ответ вполне можно считать приемлемым. Чужая рука отпускает его, и Алекс наконец позволяет себе забыться.***
Роскошное здание казино сверкает в ночи, устремляя свет золотистых прожекторов к небу. Много светящихся фонарей и стекла, позолоченных колонн, мраморных полов у подъездной дорожки делают это место похожим на дворец, у входа, как и внутри, приветствуют гостей хостелы и шулеры, словно слуги, и все это заставляет любого пришедшего сюда думать, что именно он здесь главный. Вот только на самом деле все с точностью, да наоборот. Никто из гостей не царь и не бог, он лишь мешок с деньгами, который готов вытряхнуть сам себя ради азарта. Как жалко. Захлопнув дверь машины, он кидает ключи невысокому парнишке с белыми, как снег волосами, из которых торчит парочка тускло сверкающих антенн, и просит не убирать его далеко, он здесь ненадолго. Золотые цепочки на дорогом костюме радостно звенят и сверкают в свете множества фонарей, когда фавн резво поднимается ко входу. Уже знакомый хостес, заприметив среди гостей рогатого мужчину, приветливо улыбается, разворачиваясь к нему всем телом — неуклюже и резко, словно не до конца понимает, как правильно нужно двигать конечностями. — Мистер Ремми! — даже голос, как запомнил Джон, слайма контролировался им с трудом, — прошу за мной! Ряды автоматов, столов для покера, прочих развлечений заставляют фавна слегка прижать уши. Шумно. Это главный минус подобных мест, но, благо, наблюдение за тем, как глупо ведут себя здесь люди, несколько компенсирует урон от громких звуков. Правда, сложно представить, как люди и не только они работают здесь большую часть дня или ночи, при таком-то шуме, от которого вскипают мозги… А ведь кое-кто умудряется ещё и жить здесь. Кто-то, чей кабинет возвышается над игровым залом, скрываясь от части надоедливых звуков у самого потолка. Отсюда открывается отличный вид на снующих внизу людей, а так же на вход и выход из здания, лифты и бар — иными словами, идеальная смотровая точка не только для хозяина казино, но и для главы мексиканского картеля. Остановившись у тёмной, крепкой двери, хостес развернулся к гостю и вежливо улыбнулся, кивком приглашая его войти, что Джон и сделал, бросив слайму короткое «спасибо». Но стоило ему переступить порог кабинета, как в нос ударил хорошо знакомый тяжёлый, металлический запах, от которого фавн рефлекторно сморщил нос и навострил уши. Существа вроде него, имеющие сходство с животными, очень чувствительны к запахам, особенно запаху крови. Он предупреждает, заставляет напрячься, вслушаться в окружение, искать источник, но не запаха, а того, что было причиной ранения. Опасность. Но Джон не был таким, каким его можно было бы считать по внешности. Нет. Он был неправильным, дефектным сколько себя помнил, однако, вопреки мнению окружающих, совершенно этого не стыдился, даже наслаждался тем, кем невольно оказался при рождении, использовал то, кем был. И в отношении общества, и для удовольствия, которое фавны, подобные ему, не смогли бы испытать никогда. Например баранина. Джон считал её вкусной. Его самого же считали каннибалом. А сейчас запах крови, вызывающий смутное желание уйти, в гораздо большей степени вызывал именно интерес, а не страх. Прислушавшись, фавн расслышал шорох в соседней комнате, и направился туда, попутно подмечая, в каком идеальном состоянии был кабинет. Ничего лишнего, все на своих максимально удобных и доступных местах, даже множественные папки и стопки бумаги, при всем своём извечно небрежном виде, лежали не привлекая лишнего внимания. Дверь в другую комнату не была заперта, за небольшой щелью ничего не двигались, поэтому рогатый мужчина осторожно толкнул деревянную перегородку, заглядывая вовнутрь. Скрипа не было, но дремлющий на диване Алекс все равно дёрнулся, возможно из-за сквозняка. Его извечно идеальная одежда была сплошь в тёмных пятнах, мелкие бордовые крапинки застыли на рукавах, оголённых локтях, шее, лице, а костяшки пальцев были слегка побиты. Джон по-птичьи склонил голову, не спеша подходить ближе — на его памяти Квакити никогда не спал при нем, даже после их обыденных встреч мексиканец ни разу не оставался на ночь, предпочитая немедленно уходить, как только секс подходил к концу. Да, фавн пытался уговорить его, скорее разнообразия ради, однако его слова никогда не были услышаны. У Квакити были причины, наверняка, но почему-то сейчас, наблюдая, как тот тихо посапывает на диване посреди шумного казино, Джон ощущал тихое негодование. Вот же… глупость. Не сдержавшись, мужчина фыркнул, и тут же лицезрел, как Алекс вскакивает с места, достаёт из-за пояса револьвер и направляет его на гостя с ледяной решимостью в единственном здоровом глазе. — Доброе утро, — как ни в чем не бывало Джон улыбнулся, делая вид, что не замечает пушки. — Solo eres tú… — шикнул мексиканец, раздражённо убирая оружие, — жить надоело? Какого чёрта не постучал? — Не знал, что ты спишь, — Джон усмехнулся, чем вызвал очередное недовольное выражение лица собеседника. — Я не спал, просто прилёг отдохнуть, — Квакити потёр переносицу и встал. — Долгая ночь? — проследив красными глазами за развязной походкой Алекса, мужчина прищурился. Ему не ответили. Квакити распахнул небольшой шкаф, попутно расстегивая пуговицы на рубашке, игнорируя настойчивый взгляд сзади. Одежда была безнадежно испорчена уже наполовину засохшей кровью, мексиканец цыкнул языком, выбирая из аккуратных стопок в шкафу что-то сочетающееся по цвету и, стянув и отбросив галстук, повернулся, намереваясь зайти в небольшую уборную, вероятно, дабы смыть с кожи красноватые пятна. Наблюдая за этим, рогатый мужчина не пытался вновь завязать разговор, лишь молча следил прикрытыми глазами за тем, что делал Алекс — так тот подошёл к раковине, как стянул и бросил в угол грязную рубашку, оставаясь в одних брюках, как плеснул воду на руки и выше аж до локтей, как старательно оттирал кровь, от чего вода в стоке меняла оттенок. Без колебаний и размышлений, видимо, подобное было для него рутиной, на которую уже давно потеряло смысл обращать внимание. Набрав в ладони воду, Квакити закрыл глаза и опрокинул воды себе в лицо, черные волосы вокруг тут же намокли и слиплись, превращаясь в поблескивающие от влаги сосульки, с которых стекала слегка бордовая вода, пахнущая металлом. Отряхнувшись, мексиканец снял с крючка рядом полотенце и по-быстрому провёл им по волосам, пытаясь хотя бы частично высушить их, но по итогу лишь испортил прическу. — Ты пришёл за чем-то конкретным? — вопрос скорее односложный, но они оба знали его истинный смысл. — Думаю, уже нет, — прекращать в наглую изучать Квакити глазами фавн не собирался, про себя отмечая, что черный тому идёт, — у тебя и без моей помощи была жаркая ночка. — Тогда почему ты ещё здесь? — зализав волосы назад, мексиканец наконец удостоил собеседника взглядом, который, надо сказать, уже начал походить на раздражённый. — Да вот подумал… Раз сегодня ничего не планируется, может составишь мне компанию где-нибудь в другом месте? — склонив голову, Джон кивнул в сторону окна, за которым виднелся центр города, — скажем, за столиком в одном неплохом ресторане? За мой счет. Не сразу поняв, в чем подвох, Алекс прищурил глаза. А потом на мгновение замер, уставившись в воздух, и тихо усмехнулся, но это мужчину никак не смутило. Отказывать ему у Квакити нет причин, разве что тот хочет остаться на рабочем месте до завтрашнего дня, занимаясь либо ничем, либо бумажной волокитой, что определенно не будет увеселительным времяпровождением. — С чего вдруг такая щедрость? — скорее для галочки спросил Алекс, и фавн ухмыльнулся, не слыша в словах отказа. — Это же моя идея, — он пожал плечами, вслед за мексиканцем двигаясь к выходу, — мне и платить. Мексиканец лишь хмыкнул в ответ, не удостаивая Джона взглядом, и вышел прочь из кабинета, оставляя завесу тяжелого запаха позади. Он велел терпеливо ожидавшему у дверей хостесу прибраться в кабинете, на что тот кивнул в своей извечно-радостной манере, а сам неспешно зашагал вниз по лестнице, все еще сопровождаемый фавном, теперь же прижимавшим уши к голове от громкого шума. Квакити привык к звукам казино, не надо было напрягать мозги, чтобы понять это. Он мог спокойно спать у себя в кабинете, игнорировать звон игровых автоматов и голоса многочисленных гостей, и тем не менее мгновенно просыпаться, заслышав звуки чужого присутствия. Это впечатляло. Навык отличать привычные звуки от иных даже находясь в царстве Морфея был явно доведен почти до совершенства, но, с другой стороны, иначе и быть не могло — будучи главой картеля, постоянно находящимся на прицеле, и не такому научишься. Но без минусов никуда. Самым заметным для Джона была очевидная тяжесть такой работы. И если не придираться к толерантности, ибо она со временем просто исчезает, как и отвращение при виде крови, убийств и прочей незначительной рутины, то оставался аспект простой человеческой выносливости. Да, личности вроде Рамми могли обладать большими физическими возможностями, но Алекс то был человеком. Всего лишь человеком, который, если смотреть со стороны, вообще непонятно каким образом еще был жив и в здравом уме. Если даже его сон должен был быть на столько выборочно-чутким, то каков остальной его распорядок дня? Настолько же осторожный? Это должно быть чертовски выматывает, поэтому не удивительно что Алекс пусть и пытается скрыть последнее, но все равно выглядит уставшим. Такой выдержке можно было позавидовать и ужаснуться одновременно, что Джон отчасти и сделал, ставя очередную внутреннюю пометку о мексиканце для личного пользования. Вообще, это не было в его духе — пытаться запомнить о ком-то подобные детали, ведь, сколько фавн себя помнил, для него всегда было достаточно того, что ему заведомо было известно о человеке со слухов. Смысла углубляться дальше просто не было, как и желания, ведь людей вокруг много, они приходят и уходят, так чего тратить на них время и нервы? Вот только знакомство с Квакити заставило его зайти дальше, изменив принципам. Джон винил в этом то, что, пускай слухов об Алексе было невероятно много, больше половины из них оказались в итоге правдой, однако же обычно, когда такой «стандартный» набор информации подходил к концу, рогатый мужчина мог четко видеть, что в человеке есть ещё много чего неизведанного. С Квакити было иначе. Безусловно, у него было много скелетов в шкафу, но почему-то Рамми не мог понять, как к этому подобраться, если вдруг захочется. А хотелось. Именно из-за этой таинственности. Но Алекс не давался так просто. Даже когда фавн решил было, что тот ему наконец открылся — по лицу отвесила нехилую оплеуху правда во всей своей красе. Доверие со стороны мексиканца было надумано, на деле тот лишь позволил рогатому мужчине иногда себя иметь. Не больше. И даже здесь, сука, повел себя не как люди, выбирая уходить сразу после дела, в то время как все предыдущие партнеры Джона предпочитали оставаться и, если не дремать, то разглагольствовать о наболевшем. Квакити же молчал, не позволяя разузнать о себе больше, чем фавн и так знал из сплетен, и последнего это знатно раздражало. Ну же, хоть что-то должно же быть?.. Проявлять такой интерес к чужой жизни для Рамми было из ряда вон, что уже действовало на нервы как неоспоримый и давящий на самооценку факт, но и останавливаться на достигнутом он явно не собирался. Хотелось больше. Хотелось залезть в чужую голову, содрать кожу и вывернуть наконец наизнанку, понять, что и как, но одновременно с этим — сделать это не принудительно, нет… Пусть лучше Алекс сам позволит ему это. А что потом? Не так уж это и важно. Забронировать столик в ресторане заранее было хорошей идеей, ибо сейчас основной зал был забит людьми, пришедшими отобедать, а вот более отдалённые столики находились вне шумовой завесы из голосов и звенящей посуды. Пусть Алекс едва ли взглянул на вывеску с именем заведения, изображая равнодушие, но мужчина, следующий рядом, все-таки смог разглядеть на изуродованном лице тень приятного удивления. Должно быть, мексиканец не часто выбирается в приличные места, а значит, — это прекрасная возможность позволить ему хорошо провести время и удостовериться, что не все должно быть так плохо, как ему кажется. От кофе Квакити отказался, предпочитая сначала определиться с блюдом, в чем фавн его поддержал, все-таки будет варварством прийти в подобное место и не позаботиться о том, чтобы обед сочетался. К жареной баранине отлично подходит левобережное Бордо, к запечённой утке — немецкий Рислинг. Когда официант принес им по бокалу, Джон не мог не заметить, как на его лице мелькнуло какое-то смутное недовольство, даже отвращение, и чёрт возьми, даже сидящий рядом мексиканец это понял. Понял, что причиной подобного поведения официанта стало кое-то конкретное и явно знакомое, ибо тут же тяжело вздохнул. Вряд-ли официант стал вести себя таким образом из-за того, что заранее знал о дурной славе Алекса, ибо тут наоборот не следовало выказывать неприязни в сторону главы картеля. Мексиканские группировки всегда славились невероятной жестокостью по отношению к тем, кто проявлял к ним неуважение, возможно поэтому парень в фартуке ограничился лишь выражением лица и промолчал, спешно удалившись. Рамми потянул носом воздух, предполагая, что дело было именно в этом, и не ошибся — тяжелый металлический запах все еще преследовал Квакити. — И часто людям не нравится находиться рядом с тобой? — как-бы невзначай поинтересовался фавн, беря бокал за ножку. — Постоянно. Кто-то боится, кто-то излишне осторожничает, — Алекс же не спешил браться за вино, — а кому-то не нравится приставший запах крови, от которого я никак не могу избавиться. Смотря куда-то в пустоту, мексиканец грустно нахмурился, тем не менее вскоре возвращая глаза на красный бокал. Джон скрипнул зубами и легко фыркнул, получая непонятливый взгляд с другого конца столика. — Зачем? — вопрос был скорее риторический, мужчина произнёс это с полуулыбкой, — я думаю, тебе идет. Это не было ложью, пусть Алекс и вопросительно дернул бровью после такого заявления, явно сомневаясь в искренности и наличии подтекста. Но, как бы то ни было, фавн действительно считал, что запах убийства подходит Квакити, даже более того — ему нравилось ощущать не столь яркий, но удушающий след, когда мексиканец проходил мимо или как сейчас, сидел напротив. Это было непривычно, как минимум, ибо обычно люди — по крайней мере, живые — так не пахнут и вообще стараются избегать всего, что связано с растекающейся, красной, вязкой жидкостью. Алексу же было все равно. Кровь была для него нормой, будь она вокруг, у ног, на руках, на одежде… И чёрт возьми, как же подобное жестокое равнодушие ему шло. Просто немыслимо. — У тебя странные вкусы, — после недолгого молчания заключил Квакити, скрещивая пальцы у лица, — тяга к опасным людям, предпочтения в еде, запахах… — Но не будь я на столько двинутым, то вряд ли сидел бы сейчас здесь с тобой, верно? — взяв бокал, Джон сделал небольшой оценивающий глоток, а затем довольно ухмыльнулся. — Тут ты прав, — согласился собеседник, прикрывая глаза, — но не один ты тут с подкосившейся крышей. Фавн прищурил глаза. И верно — кто бы мог подумать, что простой интерес дойдет до чего-то? Намеренно дразня Квакити при первой их встрече, рогатый мужчина действовал только из побуждений скуки и заинтересованности, как он позже и признался тому, однако даже сам не мог подумать, что ему что-то перепадет. Надеяться на это было невероятно глупо, поэтому Джон сделал то, что умел лучше всего — натянул наглую ухмылку и принялся играть роль плохого, настырного, но очень обаятельного парня, убеждая себя в том, что далеко это, как обычно не зайдёт. Не зашло, ага. Примерно в тот момент, когда зажатый у стены Алекс начал колебаться, Джон вдруг понял, что давно уже вышел из роли и делает не то, что должен был, а то, что хочет. Действительно хочет. Что ему нравится это неожиданное сомнение на чужом лице, ведь вашу мать, фавн мог ожидать и ожидал чего угодно — от драки до пули — но точно не этого. Неуверенность в отказе и от кого? От Квакити, того Квакити, который грозился изуродовать его труп, послал людей избить надоедливого рогатого гостя и приставил нож к горлу фавна. Этот человек был уверен в себе, опасен, жесток, холоден ко всем вокруг, абсолютно недоверчив и неприступен, и он сомневался в том, что стоит ответить мужчине, прижавшему его к стенке с одной очевидной целью. От этой картины внутри что-то знакомо заскреблось, и Джон не смог отказать себе. Как не смог и Алекс. Запах крови, чужой и его, на прокушенной шее было тяжело просто забыть. Тяжелый, яркий, восхитительный запах. — Джон! Какая неожиданная… — знакомый артистичный голос окликнул его по имени, вырывая из потока куда более интересных, чем общение с людьми, мыслей, — встреча… Натянув дружелюбную улыбку, фавн повернул голову к уже подскочившему к столику мужчине с кудрявыми волосами, выглядящими не то как гениальный ход парикмахера, не то как гнездо сороки. Кажется, еще секунду назад он был рад видеть Джона, но сейчас выражение лица незваного гостя было немного странным. — Уил, — коротко поприветствовал его Джон, улавливая еще и голос мексиканца, зазвучавший в унисон. — Уилбур, что ты… — Квакити слегка запнулся, видимо тоже не ожидая увидеть подошедшего мужчину, — что ты здесь забыл? — Зашел к шефу обсудить кое-что, — неловко отозвался Уилбур, перекидывая взгляд с Рамми на Алекса, — а вы двое как тут…? — Это не твое собачье де— — Весело проводим время, — перебил его Джон, пытаясь унять невесть откуда взявшееся раздражение, — я вижу, ты уже знаешь Алекса? — Да, давно знакомы, — мужчина активно закивал, — не так давно встретились в моем ресторане при весьма интересных обстоятельствах. Кстати об этом, выглядишь куда лучше, mon ami. Фавн не был слепым, поэтому не пропустил последующее подмигивание, посланное собеседником в сторону Квакити, и пускай тот явно не разделял энтузиазма Уилбура, состроив свою «любимую» раздражённо-недовольную мину, рогатый мужчина внезапно почувствовал, как внутри растекается что-то липкое и неприятное. И злое. Былая дружелюбная улыбка дрогнула, когда он перевел взгляд обратно на незваного гостя и кивнул, мысленно посылая старого знакомого куда подальше чуть более резко, чем обычно. Умеет же гаденыш действовать на нервы. — Могу я спросить, что за обстоятельства? — поинтересовался Джон, ставя бокал с вином на стол. — Нет, — прежде, чем Суут успел даже рот раскрыть, в разговор встрял мексиканец, — это был личный разговор, который тебя не касается. Рамми качнул головой, изображая понимание. Спокойное выражение лица удалось сохранись с трудом, и дело усугублялось с каждой секундой — фавн не привык злиться на людей за их слова и поступки, обычно ему вообще было похер на такие вещи, но сейчас… Сейчас Джон закипал. Медленно, но верно, ибо какого черта? Уилбуру ещё можно было простить извечную наглость, это была его личная черта ебучего характера, тут уж ничего не попишешь, но Алекс, на сколько знал фавн, вообще-то не шибко любил таких людей и предпочитал не иметь с ними дел. Сделал исключение? Ради Уилбура? И теперь умалчивает подробности? Да бросьте… Не может быть. Кроме того, Джон не хотел это признать, но было обидно. Нет, скорее крайне досадно, на столько, что у себя в голове мужчина уже размозжил старому другу голову о ближайшую стену, а затем вытрахал из Алекса все что можно и нельзя. Столько стараний, после которых рогатый мужчина был полностью уверен, что добился того, чего не добивался еще никто, и эта мысль приятно так грела и без того раздутое эго, но как оказалось, каким бы «особенным» не был фавн, этого явно недостаточно, судя по тому, что он сейчас наблюдает. Очередная граница, чтоб её. Как много таких стен Квакити вообще возвёл вокруг себя? — И как ты еще не пристрелил его? — как-бы невзначай бросил Джон через стол, чувствуя острую необходимость в этом, — или только я достоин такой участи от твоей руки? Алекс не ответил, лишь прищурился и откинулся на спинку стула. — Ха… Ну, меня пытались избить, если это считается, — заметил Уилбур, из-за чего довольство, только-только возникшее в груди фавна, тут же испарилось, — за излишнюю наглость. Думаю, ты уже знаешь, что я имею в виду. Джон неохотно посмотрел на него — мужчина с кудряшками похлопал глазами и приложил к губам указательный палец под раздражённое цыканье Алекса. Сжав зубы, Рамми понятливо кивнул и улыбнулся, делая вид что все в порядке, даже если все и не было в порядке. Очень не в порядке. В частности потому, что злоба внутри стала лишь сильнее, ибо слова Сута мексиканец не отрицал. Поцелуй. Запретный и от того такой желанный — не уж то Уилбуру удалось украсть один? Даже если и да, это явно ни к чему не привело, ибо из них двоих спит с Квакити именно Джон, однако последний почему-то ощущал себя там, где быть ненавидел — на втором месте.***
Облачко дыма растворилось на фоне зачинающегося персикового заката. Идея выехать из города на близлежащие холмы оказалась не такой уж и плохой — гуляющий здесь ветер отлично освежал голову, выбивая оттуда часть скопившегося раздражения, а с остатками неплохо справлялся и табак. Дорогой и раритетный Монтекристо, но, разумеется, для Джона это преградой не было. Никогда. Он привык получать то, что хочет, касайся это сигар, выпивки, денег или же партнеров, но вот ведь незадача, в случае с Алексом достигнутое почему-то начинало меркнуть. Это несколько удручало, надо признаться. Вздохнув, фавн оперся на деревянную ограду у импровизированной парковки, слегка щурясь от солнца. Алекс не торопился выходить из автомобиля, а когда все-таки соизволил сделать это, рогатый мужчина в очередной раз подметил, насколько же у того тихий и осторожный шаг. Этот пункт фигурировал среди его личных заметок о мексиканце почти с первого дня их знакомства, но, тем не менее, раз за разом заново подмечать это было забавно. — Надеюсь ты не сильно против того, что я украл тебя на весь день, — улыбнувшись своим мыслям, Джон обратился к подошедшему. — Всё лучше, чем сидеть в казино без дела, — Квакити пожал плечами и опёрся спиной на ограду, — но, признаться, я думал, что ты все-таки решишь действовать по обычной схеме. — Я бы и рад, но что-то мне подсказывает, что ты был бы не в восторге от этой затеи, — он качнул головой, изучая профиль стоящего рядом Алекса, — я сволочь, но совесть у меня все еще есть. Повернув голову к фавну, глава картеля с пару секунд выдержал его взгляд, а затем, к удивлению мужчины, усмехнулся. Джон застыл, забывая выдохнуть еще одну порцию дыма. Все улыбки Квакити, что ему доводилось видеть раньше, были скорее демонстративными, агрессивными, но никак не искренними, в отличие от этой. Хотя это и улыбкой назвать было нельзя — скорее слабой ухмылкой, но она определенно затмила все предыдущие вместе взятые. Залитая едва оранжевым солнцем, кое-где прикрытая выбившимися из прически длинными, черными прядями, вперемешку с живыми морщинками у глаз и редкими, мелкими родинками на слегка загорелом лице. Всего мгновение, но и его хватило, чтобы Джон захотел улыбнуться в ответ. Шрам на чужом лице даже сейчас выделялся так ярко, пускай и был в тени от солнца. Улыбка заставляла неровно зажившие края разойтись в стороны сильнее, и фавн почему-то решил, что это должно быть больно — спросил быстрее, чем подумал, и тут же пожалел об этом. Квакити перестал улыбаться и отвернулся, мгновенно изменившись в лице. Пиздец. Внутренне обозвав себя идиотом, рогатый мужчина хотел было извиниться, но вовремя осёкся — молодец, хоть здесь не проебался — и просто промолчал. Стоило понять и раньше, что тема потерянного глаза и зуба не лучшая для обсуждения с тем, кто знать тебя не хочет и не скрывает этого, но Джон все равно надеялся. Сам, правда, не понимал зачем, а главное нахуя, но надеялся, что на самом деле это не так. А ещё хотел как-то загладить вину за неосторожный вопрос. — Завидую я иногда людям, — импровизация чистой воды, но фавн продолжил, уповая на хорошо подвешенный язык, — может и не в плане жизни, но в её деталях. Например одежда. Знаешь, сколько стоит костюм, сшитый на заказ только из-за отверстия для хвоста? Молчание. Сдержав желание обреченно вздохнуть, мужчина затянулся, пытаясь обращать внимание лишь на как всегда прекрасное качество табака. Видать, не судьба им хоть раз просто поговорить, что-то да обязательно пойдёт не так — разные взгляды, разные характеры, Уилбур, каким-то образом оказавшийся не там, где надо, или же неуместный вопрос… И вообще-то это не должно его волновать, особенно после не одного десятка таких же несостыковок с другими людьми, но Джону всё равно паршиво. Надо же, дожили. Сколько он себя помнил, никогда не позволял людям даже косвенно оказывать влияние на его решения, мнение или настроение, просто потому что это не их сраное дело, и было бы здорово и в этот раз провернуть то же самое. Да, это было бы очень кстати. И проще. Гораздо проще. — Не задумывался, — всё-таки ответил Алекс, когда собеседник уже успел смириться с тем, что разговору не быть, — я вообще не особо-то обращаю внимание на особенности нелюдей. Для меня это не в новинку — часть моих ребят не является людьми. Помнишь шулера с семнадцатого столика, или Чарли? — Улыбчивого парнишку чёрт забудешь, — признался фавн, вспоминая жуткую улыбку хостеса, — у меня тогда даже синяк остался. — Он еще был достаточно вежлив с тобой, так что не жалуйся, — на это рогатый мужчина фыркнул, скалясь, — возвращаясь к теме — не похоже, что ты испытываешь финансовые трудности из-за хорошей одежды. — Могу себе позволить, — это правда, он любил деньги, а деньги любили его в ответ, — но это всё ещё довольно хлопотное дело. — Оставить дырку в брюках для портного такое большое дело? — засомневался Квакити, машинально опуская глаза на чужую спину и ниже. Такое проявление интереса льстило. Поддавшись порыву, Джон приподнял хвост и неспеша вильнул им, демонстрируя всю пушистость — судя по дернувшимся вверх бровям собеседника, тому даже понравилось. — Если воротник рубашки будет слишком жестким, тугим или просто неудобным, то же будешь не в восторге, я прав? — дождавшись согласного кивка, мужчина продолжил, — хвост тоже требует соответствующего внимания и замеров при пошиве костюма. Мне еще считай повезло — у тех, кто похож на меня, эта часть тела бывает куда длиннее, а с таким работать ещё сложнее. — Я думал, у всех овец короткие хвосты, — очередное сравнение, но фавн предпочел пропустить его мимо ушей. — У большинства, но не с рождения. Кто-то оставляет всю длину — почти до середины бедра, за таким тяжело ухаживать, но смотрится солидно, — Джон давно знал, что завидует себе подобным, но случайно напомнил себе об этом, — а у кого-то просто нет выбора. Нахмурившись, Алекс оторвал ставший шибко заинтересованным взгляд от задней части собеседника, молча прося пояснить значение только что услышанного. Неожиданно для себя Фавн отвернулся — всё-таки поднятая тема была для него сродни хождению по тонкому льду, и возможно он погорячился, выбирая затронуть ее ради своеобразного извинения. Возможно. Но поворачивать назад было уже слишком поздно. — Большинство фавнов растет в закрытых общинах. Общие детские сады, общие школы, и воспитание тоже «общее», — попытался объяснить он, очень упрощая то, что знал и помнил сам, — это стадо. Каждый в нем должен быть похож на другого, что-то вроде дерьмовой традиции. Так что, к примеру, если традиционно хвост у всех подрезанный, то… И прежде, чем ты спросишь — да, это больно. Больно — еще мягко сказано. А еще сильнее страшно и дико обидно. Когда знакомые, добрые лица, сопровождающие тебя чуть ли не с рождения, окружают тебя, мягко направляя и уводя куда-то, просят поверить на слово что всё будет хорошо. Джон верит — в последний раз в своей жизни верит кому-то. А потом его вдруг хватают по рукам и ногам, прижимают к земле, не давая даже повернуть голову, велят терпеть и подчиняться, хотя знают, что он никогда раньше не был послушным мальчиком. Поэтому Джон пытается вырваться, брыкается, кусает чью-то руку, ощущая во рту непривычный металлический привкус, от которого не становится ни капли плохо. Наоборот — он словно в трансе бьётся сильнее, пока боль не простреливает коротко и сильно вдоль позвоночника до самого затылка, оседая там. Он замирает, словно статуя, боится пошевелиться, пока из глаз текут слезы, видит, как другие бегут в утешающие объятия тех, кто только что удерживал его и их — так доверчиво и глупо, что становится тошно. И после этого те самые лица вдруг становятся бесконечно чужими. — Но со временем все проходит, — Джон пожал плечами, отгоняя ранее напрочь забытые дни, — а может просто привыкаешь. Не знаю. — Я тоже не знаю, — задумчиво проговорил Квакити, явно имея в виду не чужой хвост, — тебе ведь становится больно временами? — Да, иногда, — признался рогатый мужчина, — но оно быстро проходит, если отвлечься. — Да, — краем глаза фавн заметил, как собеседник согласно качает головой, не мигая уставившись в землю, — я понимаю. Застывшее пятнышко тепла от увиденной ранее улыбки вдруг растеклось гораздо шире, неожиданно резко, может поэтому сердце так дрогнуло. Странное ощущение. Даже знакомое, нехорошо знакомое, но и это Джон немедленно принял решение проигнорировать. А еще стало грустно. Мужчина терпеть не мог чувствовать что-то такое, но прямо сейчас был рад, что грудь тяжело стянуло, пока внутри все еще тлело нечто давно забытое. Странный диссонанс… Нарушать повисшую тишину не хочется ни ему, ни, по всей видимости, стоящему рядом Квакити — тот тоже молчит и, судя по взгляду, пребывает где-то глубоко в своих мыслях, поэтому и фавн позволяет себе предаться всплывшим минуту назад воспоминаниям. Он не пытался думать о них много лет, даже наоборот старался огородиться от них, от всех тех чувств, от всего, что в тот день стало ему противно до бешенства. Вот оно, то, к чему приводит слепое доверие, глупец тот, что продолжит верить и оправдывать тех, кто так открыто пошел против своих обещаний — поэтому-то фавн выбрал быть одиночкой. Никогда не знаешь, что из твоего окружения воткнёт тебе нож в спину, а потому лучше уж, чтобы вокруг не было никого, кроме твоей собственной тени. Так проще, безопаснее. И возможно, прямо сейчас Джон думает слишком много, но, кажется, одноглазый мексиканец действительно может его понять.***
Звон бокалов наполнил просторный зал, оборудованный под вечер строго для сотрудников, когда Алекс закончил свою речь. Этот месяц был крайне успешным как для казино Las Nevadas, так и для мексиканского картеля, успешно поставившего на место очередных выскочек. Чем же не повод для праздного вечера? Сотрудники были только рады возможности бесплатно выпить и повеселиться наравне с немногочисленными гостями, сегодняшняя ночь обещала быть невероятно приятной — алкоголь, закуски, хорошая музыка и никакой привычной работы. Прикрыв глаза, Квакити располовинил бокал шампанского, надо сказать, довольно хорошего, и вздохнул, оглядывая уже наполнившийся чужими голосами зал, где в обычные дни было много посетителей. Сейчас же заместо них здесь хорошо проводили время его люди — вечно жизнерадостный Чарли вовсю вещал что-то для нескольких сотрудников и гостей, Фанди с кислой миной косился в сторону прилипшего к нему Уилбура, на присутствии которого сам же и настоял; окружённый девушками Сэм был польщен вниманием, но явно не знал, что делать, а поэтому нервно бил хвостом по полу и переминался с лапы на лапу, чем лишь сильнее развлекал представительниц прекрасного пола; выделяющийся из толпы из-за высокого роста Ноа неуверенно поглядывал на одного из особых гостей, стоящего неподалеку, но подойти пока не решался, а потому залпом опрокидывал в себя все новые бокалы. Перплда Квакити видел с подносом шампанского еще пару секунд назад, но сейчас парнишка куда-то пропал. Попытки высмотреть среди гостей одну конкретную рогатую голову тоже результатов не дали, да и ладно. В конце концов ночь еще толком не началась, все успеется. Черный Дьюсенберг подъехал к зданию казино только через час, когда небо уже полностью потемнело, а большинство законопослушных граждан уже спали. Джон не привык опаздывать, но в этот раз почему-то решил, что пропустить скучное вступление вечеринки будет хорошей идеей. Не ошибся — когда он наконец прошел в зал, толпа гостей как раз уже вовсю веселилась, а не обменивалась трезвыми любезностями, пытаясь завязать разговор. Но что-то было не так. Что именно, фавн понять пока что не мог, поэтому просто протискивался сквозь веселящуюся под звуки джаза массу людей, ища глазами хозяина заведения. Это оказалось чуть сложнее, чем он мог себе представить — почему-то каждый второй, а иногда и первый встречный пытался заговорить с ним, сверкая дружелюбной улыбкой, в воздухе витал запах алкоголя и чего-то едва кислого, чему мужчина не мог дать определения, и все это сильно отвлекало. И тем не менее, обнаружить Алекса ему удалось — тот стоял к нему спиной и вел беседу с людьми, имена которых рамми не помнил за ненадобностью. Услышав оклик, мексиканец обернулся, тут же ловя взгляд фавна единственным глазом и выслушивая приветствие. А затем вдруг изменился в лице, да так, что Джон замер, гадая, не тронулся ли головой по пути. — Джон! — мягкая, искренняя улыбка застыла на лице Квакити сразу на несколько секунд, затем неполностью исчезая, — я уже начал думать, что ты не придешь. — Я… Прошу прощения, что задержался, — пришлось быстро брать себя в руки, дабы не выглядеть глупо, — не люблю присутствовать на скучных вступлениях. — Из-за твоего отсутствия оно было еще более скучным, — продолжая улыбаться поведал Алекс, смотря ему в глаза без привычной отстраненности, — выпьешь со мной в качестве извинений? Он неспешно прошел мимо, оставляя за собой знакомый металлический душок, вперемешку с чем-то смутно знакомым, чем пропах уже, кажется, каждый в этом зале. Возможно, с шампанским успели переборщить. И точно — достав откуда-то еще один бокал, мексиканец подал его Джону, призывно улыбаясь. — А ты средств на вечер не жалел, — как-бы между делом заметил мужчина, на что получи согласный кивок головой, — как много ты уже успел выпить без меня? Если бы фавн не знал выдержки Алекса, то сказал бы, что тот явно перебрал, но прошёл всего час, а в зале, на сколько хватало глаз, было лишь шампанское. Напиться им за это время мог лишь подросток. И ведь не только мексиканец выглядел и вел себя странно — большая часть гостей была похожа на в конец охмелевших посетителей бара, изливающих душу незнакомому собутыльнику. Всего час, а некоторые личности, например высокий мужчина с золотистой кожей и пронзительно-зелеными глазами, который открыто лизался с шикарно одетым гостем в тёмных очках, уже давно минули стадию стеснения и сдержанности. Что за чёрт?.. — Ты пьян? — прямо спросил Джон, возвращаясь к собеседнику. — По-твоему я могу спиться от пары-тройки бокалов шампанского? — Квакити усмехнулся и откинул голову, выставляя тонкую шею на показ, — неужели ты такого обо мне мнения? Рогатый мужчина нахмурился и убрал в сторону бокал, предварительно разом выпив содержимое. Пребывая где-то в своих мыслях, Алекс смотрел на мелкие пузырьки, что то и дело всплывали наверх в золотистом шампанском, в какой-то момент его единственный глаз переметнулся на лицо собеседника, заметно темнея — фавн не мог не заметить непривычно расширенный зрачок, почти сливающиеся с темно-коричневой радужкой. — Отнюдь, и в этом-то всё и дело, — что-то здесь было явно не так, он заметил это, как только вошел, но в тот раз списал это на запах алкоголя, а зря, — ты впервые так рад меня видеть, Алекс. Названный задумался на мгновение, но потом только пожал плечами и в очередной раз мягко улыбнулся, заставляя Джона мысленно таять. Заразительный же у мексиканца оскал, попробуй не ответить тем же… — Я всегда рад тебя видеть, — легко признался тот, протягивая руку к чужой груди и перебирая пальцами острый лацкан, — просто не говорю об этом, а то ведь еще надумаешь чего… — И что я, по-твоему, должен подумать? — ради шутки уточнил рогатый мужчина, и тут же почувствовал, как завязанный на шее галстук сжимается сильнее. Квакити заставил его наклониться ближе к себе, так, что фавн почувствовал фруктовые нотки шампанского вперемешку со знакомым запахом крови особенно ярко. Задержавшись взглядом на пушистых ушках, так лаконично выглядывающих между завитками рогов, Алекс посмотрел ему в глаза — внутри вновь что-то нехорошо ёкнуло, Джон пропустил момент, когда хотел сделать вдох — и расплылся в треклятой улыбке. — Ты мне скажи, — почти шепнул он, наконец отпуская ярко-красный галстук. Даже так выпрямился мужчина не сразу, застыв в ступоре, пока на его глазах Квакити закинул в себя остатки алкоголя из бокала и довольно прищурился. И черт возьми, так продолжаться не могло. Не могло, и все тут. Пусть потом фавн будет думать, будто возомнил себя порядочным человеком, но оставаться здесь он считал категорически плохой идеей, и тем более оставлять здесь Алекса. Почему? Блять. Потому что. Потому что он понятия не имел, какого черта здесь происходило, почему главу картеля, вечно недоверчивого, осторожного и холодного ко всем вокруг как будто подменили, почему все до одного гости совершенно не отдают себе отчета в действиях, а еще совершенно ясно понимал — попробуй он объяснить это кому-либо, его поднимут на смех. И не то, чтобы это хоть как-то волновало Джона, нет, он никогда не был тем, кого заботит чужое о нем мнение, поэтому сейчас причиной беспокойства был не он сам. Причина была в Квакити. Мексиканец всегда хотел и мог заботиться о себе сам, даже будучи пьяным, что еще во вторую их встречу впечатлило фавна, но сейчас он был сам на себя не похож, и черт знает, затронуло ли это его способности здраво мыслить в ситуации, когда на коне стоит жизнь. Рамми ведь не был слепым и тупым, нет, он прекрасно понимал, что привычная осторожность Алекса была не беспричинной, а сейчас от нее не осталось и следа. Это было опасно. При всем своем наплевательском отношении к простым смертным, оставить Квакити вот так вот на произвол судьбы рогатый мужчина не горел желанием — совесть у него все-таки есть. Идея уйти пришла почти мгновенно, прихватив не особо-то сопротивляющегося мексиканца, Джон поспешил к выходу, уповая на то, чтобы гости были заняты алкоголем и танцами больше, чем обстановкой вокруг. Благо, так оно и было. Фавн честно хотел побыть хорошим парнем. Отвести пребывающего в какой-то странной прострации Алекса к тому домой — у него ведь должна быть комната еще где-то кроме как в казино, верно? Однако на вопрос Квакити так и не ответил, предпочитая ссылаться на то, что дома он быть не любит, сейчас так вообще не хочет, и вообще, он бы лучше предпочел провести остаток ночи в другом месте. Сделав вид, что не понял этого намека, как и все последующие, Джон настоял на своем, за что поплатился, как только автомобиль тормознул на светофоре. Пешеходов не было, да и плевать — сейчас он благодарил целый свет за возможность привести мысли в порядок и не врезаться при этом в ближайший столб. Обычно разумы людей конфликтовали с сердцем или типо того, но сейчас у Рамми были несколько иные проблемы в виде двух разных голов, каждая из которых хотела своего. В конце концов, отрицать очевидное желания не было — Квакити умел вести себя правильно, пусть обычно таким и не занимался, и то ли из-за неожиданности, то ли из-за проклятого шампанского рогатый мужчина перед ним устоять не мог. Да что уж там, никогда не мог, и в этом-то была вся прелесть их отношений. Вздохнув, он легко стукнулся рогами о руль, призывая мыслительный процесс быть чуть более адекватным, что получалось из рук вон плохо, «спасибо» чужой ладони, в какой-то момент оказавшейся у него на ноге, а затем с нажимом переместившейся на внутреннюю сторону бедра. Захотелось усмехнуться от иронии — когда-то фавн похожим образом склонял Алекса ответить согласием на его предложение, и тот теперь словно мстит ему похожим образом. Сволочь, вот ведь. Пользоваться людьми Джон умел, любил и никогда не брезговал. Сейчас же это стало ощущаться на удивление неправильно, чего фавн от себя не ожидал совсем. «Хороший парень», значит? С каких это пор он вообще старается быть хорошим? Какой в этом вообще смысл, если сам Дьявол сидит от него по правую сторону и нашёптывает на ухо все то, чего Рамми вроде как пытается избежать, но кого он обманывает? Чужое дыхание щекочет короткую шерсть, слова забираются под кожу, легко, точно пробираясь глубже и мягко душа внезапно проснувшуюся совесть. С каждой секундой Джон хочет сожалеть об этом все меньше. Чужая рука бесстыдно касается паха — и в следующий момент автомобиль визжит, стартуя с места и уносясь вперед по освещённой жёлтыми фонарями дороге.***
В какой-то момент всё вокруг оказалось по ту сторону стекла, сквозь которое Алекс пробиться не мог. Да и не сильно хотелось, честно — чувство забытой эйфории приятно растеклось по венам, убеждая не приходить в себя и просто плыть по течению. Поэтому слегка уставший от корпоратива мексиканец с радостью плыл куда-то, медленно, с вялым опозданием понимая, что говорит и что делает, хотя до последствий ему так же не было дела. А потом появился Джон, и вся мутная картина вокруг вдруг пустилась вскачь — Квакити не особо пытался сдерживаться до этого, а сейчас и подавно убрал ногу с внутренних тормозов, находящуюся там просто для галочки. И о Боги, как же охуенно было впервые за много лет сделать это. Вновь почувствовать себя свободным, простым человеком, которому не нужно оглядываться на других и на себя, который может делать все, о чем подумает, в ту же секунду, как мысль посещает разгорячившуюся голову. Улыбка? Да, конечно. Флирт? Черт возьми, да. Джон ведь был таким невероятно привлекательным, и как только мексиканец умудрялся молчать по этому поводу раньше? Высокий, стильный, харизматичный, с коротким и нереально пушистым с виду хвостом, с этими большими, закручивающимися у подвижных ушей рогами, с широкой, хищной улыбкой, от которой в горле приятно тяжелело каждый раз…и глаза. Красные, внимательно следящие за всем вокруг, прожигающие насквозь и так прекрасно темнеющие до глубокого винного оттенка, если как следует раздразнить их хозяина — от этого взгляда любое желание отказать превращается в покорное согласие. Всегда. Как и сейчас. Когда голова бьется о пружинистую кровать, мир вокруг только в очередной раз делает кульбит, через секунду волной мутного возбуждения возвращаясь вдоль позвоночника, вниз, от чего тело било мелкой дрожью. Прохладные простыни под спиной ощущались слишком ярко, как, впрочем, и все вокруг. Это сводит с ума, дезориентирует, но Алексу откровенно плевать, он с готовностью теряется в этом водовороте, бормоча что-то неразборчивое. Слишком хорошо, чтобы думать. Когда же его талию знакомо сжимают, приходясь по ребрам вверх и задерживаясь на росчерках шрамов, Квакити неожиданно для себя охает — громче, чем когда либо, ведь весь контроль над собой он растерял еще по дороге сюда — голос переходит на дрожащий стон, когда чужие губы медленнее, чем обычно, движутся вниз от кадыка до торса прерывистой россыпью поцелуев. В голову, и без того идущую кругом, бьет жар, распаляющийся сильнее из-за удерживающих его горячих ладоней, бедра горят там, где огрубевшие пальцы Джона сжимают их, и мексиканец тихо поскуливает, чувствуя, как внизу все ярче сворачивается в узел нечто тягучее и яркое, мучительно медленно. Когда фавн прикусывает кожу внизу живота, не так сильно, чтобы было больно, но достаточно, чтобы от вспышки ощущений дух захотел покинуть тело Алекса, тот отчаянно вскрикивает — такими темпами он взорвется раньше времени, и тогда все, пиздец. Рогатая голова Джона пусть и смотрелась хорошо там, внизу, но когда тот сверкнул бордовыми от желания глазами переместил руку на стоящий колом член Алекса, последний от неожиданности даже тормознуть того не успел. Одно движение, и он, протяжно охнув, откидывается назад, пока перед глазами пляшут пока еще редкие искры. Пока что. Игнорируя смущенные просьбы Квакити остановиться, мужчина продолжает, лишая мексиканца дара речи, так удачно… Влажное, горячее прикосновение языка заставляет Алекса почти умолять — правда, о чем, тот и сам не знал, ибо как только чужие губы обхватили его внизу, молитвы и испанский мат смешались воедино. Теперь он не видел ничего, кроме множественных ярких вспышек, от которых любой эпилептик уже бы дергался в конвульсиях. Хотя, Алекс именно это и делал, умоляюще постанывая и сминая простыни вокруг беспокойными руками, а в какой-то момент даже зарылся одной из них в чужие волосы, слабо оттягивая прочь. Казалось, еще немного — и он откинется прямо здесь, узел внизу грозился выстрелить, словно сжатая пружина, но, будто зная это, Джон наконец отстранился, чем вызвал у мексиканца разочарованный выдох. Фавн замер, не спеша делать что-либо, просто сел, смотря на развалившегося перед ним Квакити, и черт знает, что творилось в этой рогатой голове прямо сейчас, но терпеть такое затишье оказалось еще более мучительно, чем извиваться на простынях, не зная, куда себя деть. Так что Алекс пошел дальше — поднял все еще дрожащую ногу, попутно копаясь во внутреннем кармане жилета, каким-то чудом все еще висящего на нем, мягко толкнулся ею в чужую грудь и довольно ухмыльнулся, когда губы мужчины коснулись внутренней стороны бедра, коротко и жарко. Захват, рывок — и вот уже не он, а Джон лежит спиной на кровати, прижатый восседающим сверху мексиканцем. Мужчина явно удивлен, но не сопротивляется, когда Квакити почти падает вперед, останавливаясь прямо перед лицом, и задиристо заглядывает в глаза — горячо выдохнув, Алекс наклоняется ближе и требовательно прикусывает дрожащую от пульса кожу под челюстью, он слышит, как сдержанно и низко бормочет что-то фавн, явно впечатленный такой инициативой. Тем и лучше. Щелчок — глаза Джона удивленно распахиваются, когда тот запрокидывает голову и видит поблескивающие на его запястье наручники, приковавшие его к спинке кровати. Мексиканец же улыбается, довольный тем, что ему удалось отвлечь чужое внимание. — Что ты делаешь? — нисколько не злобно поинтересовался мужчина, все-же дергая рукой, дабы убедиться, что оковы настоящие. К его сожалению или же наоборот, наручники были настоящими. Когда-то Алекс одолжил их у знакомого полицейского, но, с его позволения, так и не вернул. Он уже и не помнил, с какой целью изначально раздобыл их, но сейчас они оказались донельзя кстати. Маленькая радость растеклась в груди, смешиваясь с бьющим в голову возбуждением, не находящим выхода, поэтому больше медлить мексиканец не желал. — Жди, — коротко велел он, нарочно медленно расстегивая пуговицы рубашки. И без того потемневшие глаза Джона приняли почти бордовый оттенок, он явно не желал просто и покорно ждать, тем более что заметная бугристость в штанах явно требовала внимания. Он потянулся было свободной рукой к чужой, смуглой талии, но Квакити тут же перехватил его попытку, с пошлым вызовом проводя языком меж грубых пальцев. — Paciencia, guapito, — жарком полушепотом повторил Алекс, перемещая вторую руку на ширинку мужчины и слегка сжимая то, что было под ней, сквозь ткань, — dije que esperaras.** — с исп. «Терпение, красавчик. Я сказал, жди.»
Джон нахмурился, заметно скрежетая зубами, но возражать не стал, пускай весь его вид говорил о том, как сильно ему хочется это сделать. Подобная картина раззадоривала лишь сильнее, Алекс нарочно медленно облизал свои пальцы, прежде чем завести руку назад. Не смотря на все их предыдущие старания, ощущения от проникновения всегда были яркими, как в первый раз, закусив губу, мексиканец попытался сосредоточиться, но от осознания собственных действий и от пристального красного взгляда тело попросту не слушалось, плавясь от жара. Поэтому особо долго Квакити церемониться не стал — чужая ширинка не сопротивлялась, двинувшись бердами вперёд и привстав, он нащупал чужой член, находящийся в боевой готовности, и, задержав взгляд на прикованном к постели Джоне, насадился на него. Голос задрожал от далеко не новых ощущений, которые сейчас почему-то казались резко неожиданными. Знакомая вспышка боли полоснула внизу, тут же смешиваясь с чем-то жгучим, пронзительным, что в такой непривычной позе затягивало внутренний узел ощутимо сильнее. Кажется, губа вновь оказалась прокушена, но на это сейчас было восхитительно плевать — кто бы мог подумать, что наблюдать за выражением лица того, кто обычно не даёт такой возможности, будет на столько сладко? Ещё движение, и мексиканец едва сдерживает довольную усмешку, видя, как Джон беспомощно приоткрывает рот, сводит густые брови на переносице, сморщивает кожу у носа и почти скалится, становясь похожим на голодного волка. Волка, который позволил посадить себя на цепь. В груди ярким всплеском взорвался восторг, приподнявшись, Квакити уже смелее и резче опустился вниз, постанывая от ощущений. Он категорически не привык брать инициативу на себя, двигаться удавалось лишь чудом, но вашу мать, это того стоило. Каждый раз, как он опускался, касаясь голыми ягодицами чужого, разгоряченного тела, лицо фавна будто бы выдавало новый оттенок эмоций, который выводил из себя чуть ли не сильнее, чем волнами бьющий в загривок экстаз. И именно это выражение отвлекло его — всего лишь на мгновение, но этого хватило, чтобы потерявший терпение Джон все же положил руку ему на талию и с силой потянул вниз, одновременно рывком приподнимая бедра. Ощущения, вмиг выстрелившие иглой насквозь, распалили нутро вплоть до тягучего внутреннего излома, охнув, Квакити прогнулся, откидывая голову назад и чувствуя, как внутри той все перемешивается. После такого сил держаться уже не было, обмякнув, он склонился вперёд, едва различая что-либо помутневшим взглядом и беспомощно цепляясь за смятые простыни, соскальзывая и падая. Падая до тех пор, пока губы, следуя незнакомому порыву, не накрыли чужие. Пьян мексиканец не был, это наверняка, но лишь мгновение спустя он будто протрезвел. Соскользнув до чужого уха и внутренне коря себя за почти детский, смазанный поцелуй, Алекс тихо выругался и рано выдохнул, чувствуя, как по шее ползёт вверх жгучее ощущение стыда. Он знал, что лежащий под ним фавн и сам был в шоке — тот замер, тяжело дыша, и не смел говорить ни слова, и Квакити подумал было, что все обошлось. Слишком поспешно, ибо в следующую секунду Джон, которому он только что успешно сорвал все тормоза, двинул закованной рукой, разрывая короткую цепочку наручников. Несколько металлических колечек со звоном отлетело к стене, а не успевший даже охнуть Квакити оказался сам прижат к кровати больно сдавливающими предплечья руками. Твою мать. Почти боязливо подняв глаза, Алекс замер — пара разгоревшихся до винного оттенка глаз приковывала к месту, хищно поблёскивая, и мексиканец вдруг почувствовал себя утёнком, застывшим перед обезумевшим от голода хищником. Бежать было некуда. Внутренности скрутило от предчувствия скорой… Смерти? О, да, определённо, он умрёт прямо здесь и сейчас. Медленно, мучительно сойдёт с ума бесчисленное количество раз, прежде чем его сердце перестанет биться. Когда Джон целует его — грубо, властно, так что любые попытки сделать хоть что-то погибают в зародыше, мексиканец жалобно скулит ему в губы, не смея отстраниться. Фавн не пытается быть нежным и внимательным, как раньше, дорвавшись до желанного он кусает его, толкается языком в чужой рот, сходу забирая инициативу, в какой-то момент Квакити резко выдыхает от резкой, жгучей боли — кажется, мужчина все-же прокусил ему настрадавшуюся губу, ибо металлический привкус начинает щекотать язык. Эта грубость ощущается до невозможного правильно, чужой язык, буквально вылизывающий его рот, убивает остатки сознания словно наркотик, оставляющий за собой только пустое наслаждение, Алекс слабо извивается, прекрасно понимая, что сбежать у него не получится — после такого ноги его вряд ли послушаются, а пригвоздивший его к кровати Джон не даст даже подумать о пробеге. И божеблять — одна мысль о такой безысходности заставляет табун жарких мурашек пробежать по спине, утопая в загривке, от чего и без того горящие от нехватки воздуха лёгкие жалобно сжимаются. Проглотив очередной его стон, рогатый мужчина наконец отстраняется, нехотя, внимательно наблюдая, как жадно Квакити хватает ртом воздух, рассыпаясь от вихря незнакомых ощущений. Тот определённо целовался раньше, но должно быть давно, и вряд ли хоть кто-то целовал его так, как Джон. Помутневший взгляд Алекса и его дрожащие, покрасневшие, прокушенные губы только подтверждали это, и фавн довольно ухмыльнулся, чувствуя мрачное удовлетворение. Но этого мало. Слишком мало, они ведь ещё даже не начали. Подавшись бёдрами вперёд, Джон выбивает из него полувскрик-полустон, сдерживать которые мексиканец давно перестал пытаться. Ощущение растяжения сзади заводит до предела, Алекс почти рефлекторно разводит ноги шире, выгибаясь навстречу, и мужчина с нажимом проводит руками по татуированным бедрам, вновь и вновь, заставляя Квакити извиваться словно уж на углях. Может он и пытался что-то сказать, но слова тонули в стонах, а движения Джона поразительно легко помогали забыть, что вообще хотел сказать мексиканец, закручиваясь вокруг одного-единственного слова «хотел». И Алекс выгибался, срывал голос, цеплялся то за простыни, то за чужие руки, притягивая и отталкивая раз за разом, не зная, куда деться от пронзительного, невыносимого красного взгляда. Почему-то в этот раз привычное, грубое обращение было в разы более ярким, чем раньше, и от этого и правда было недалеко до того, чтобы свихнуться. Но Квакити не был против, скорее наоборот — чертовски рад, что сегодня он, по всей видимости, закончится прямо здесь, блядски извиваясь и выкрикивая стоны сорванным голосом, пока его так старательно втрахивают в кровать, мешая это с жаркими поцелуями и превращая все в одну сплошную и безумную пытку. Узел внизу уже много раз успел выстрелить волной мучительного и сладкого удовольствия, но по-прежнему завязывался заново, заставляя мексиканца жалобно скулить от беспомощности. Кажется, в какой-то момент он даже отключился от очередного толчка, попавшего ровно по той точке, из-за которой нега дугой прошлась от паха к горлу, мешая дышать, правда, в чувство его привели ровно так же. Пара движений, жаркое касание губ, и утробно рыкнув, Джон напрягся — внутри тут же обожгло, и мексиканец их последних сил испустил стон, который тут же утонул в поцелуе, не прекращающемся до тех пор, пока вообще все перед глазами не померкло.***
Леденящее кожу прикосновение пробирает до костей, напоминая о застарелой ране. Она разрывает кожу забытой болью, доходит до расколотых костей черепа, отдается где-то глубоко в голове, проникает дальше… И от того легкие судорожно сжимаются, отказываясь дышать. Тогда, едва заточенные концы металла раскроили ему половину лица, забирая глаз, а вместе с ним и жизнь. Почти. Он был на волоске. Холод стального инструмента фантомно напоминает о себе, скребя кожу снаружи, ровно по контуру шрама. Резко вдохнув, Алекс распахивает глаза и дергает рукой, пытаясь защититься. Он чувствовал, как металл касается его лица, вновь, как и тогда — снизу вверх, доходя до глазницы и падая в нее, как в яму. Но вместо этого его пальцы сжимают нечто куда более теплое, и когда через несколько секунд взгляд фокусируется и начинает воспринимать окружение, Квакити не видит где-либо блеска металла. Только чужое запястье у своего лица. — Твою мать… — выплевывает он, бросая руку Джона прочь, — Que carajo quieres? ** — с исп. «какого чёрта тебе надо?»
Фавн, лежащий рядом дергает ушком, хмурясь. Алекс чувствует его взгляд на себе, когда рефлекторно проводит рукой по волосам, задерживаясь на изуродованной части лица после этого. Белый шум в голове все еще не пропал, кажется, он отключился максимум на час, но сейчас по-прежнему бегающая по венам эйфория больше не превращается в тупое желание, а просто позволяет говорить. — Прости, кажется, ты не в восторге, — буркнул тот, наконец отводя пылающие красным глаза, — мне просто было интересно. Этот удар мог быть смертельным. — И он почти им стал. Мне повезло больше, чем я того заслуживал, — мексиканец тяжело вздохнул, чувствуя, как остатки паники растворяются внутри, заменяясь на странную, непривычную комбинацию пустоты и тепла. — Что ты сделал, раз смог заслужить такое? — Алекс нахмурился, услышав это, — ошибки молодости или пропущенный удар? Самонадеянность, отчаяние, эгоизм, ложные убеждения. Вот что. Прошлое, серое, вязкое, смешанное с алкоголем и наркотиками, кровью, пустыми драками… Такое далекое и такое четкое в памяти. То время было громким, таким чертовски громким, что сносило крышу, и Алекс был рад этому — только так можно было заполнить то, что оставили после себя отошедшие родители. Пожалуй, все, что делал тогда Квакити, можно было сравнить с подростковым желанием покорить весь этот гребаный мир, и Алекс пытался это сделать. Заявлял о себе тут и там, вмешивался в чужие дела, наживал врагов одного за другим, попутно разрушая угрожающе-спокойную репутацию отца. Но было плевать. Так глубоко и откровенно…похуй. Отца больше не было, ровно, как и матери, рядом не осталось никого, что бы мог сказать Квакити что делать и как себя вести. Теперь он сам был главным. Он один. Абсолютно один. — Я был молод и глуп, — мексиканец вздохнул, уставившись в потолок, залитый светом уличных фонарей, — решил, что мне под силу тягаться с одним наемником, и поплатился за это глазом. Хотя…мог и жизнью. Эта ночь была в корне неправильной. Настолько неправильной, что ее не должно было существовать, иначе вселенная грозила схлопнуться. Пустота и тепло, значит? Вашу мать, дожили. Когда Квакити вообще в последний раз испытывал спокойствие? По ощущениям — чуть ли не в прошлой жизни, и это пиздец как странно. Непривычно. Ужасно непривычно, и мексиканец понятия не имеет, что с этим делать. — Я услышал, что убийца в отставке был здесь, в городе. Об этом человеке ходили чуть ли не легенды, — разве что продолжить говорить хотелось иррационально сильно, — «Блэйд», один из самых опасных людей современности. Он отошел от дел, а я, возомнив себя всеобщим папочкой, захотел его переубедить. И нанять. Это было одно из худших решений, что Алекс когда-либо принимал, и сейчас, спустя столько лет, он понимал это. Знал, что был полнейшим идиотом тогда, когда, взяв с собой нож покойного отца, вышел в город. — Я нашел его довольно быстро, он даже не пытался скрыться. Он играл в гольф, — помедлив, Алекс прикусил губу изнутри, — разумеется, он отказал мне, но я посчитал это неуважением к себе. К своему имени. В конце концов, именно этому всегда учил отец, но я, будучи полным кретином, понял его слишком буквально. Поэтому я подумал, что будет хорошей идеей силой заставить Блэйда работать на меня. Джон слушал, не произнося ни звука, лишь иногда, краем глаза Квакити видел, как подрагивают чужие животные ушки, вслушиваясь в притихший голос мексиканца. Внимательно, осторожно, не смея отвлекать, и Алексу хотелось сравнить его с хищником, каким он, по своей натуре, и являлся, но сейчас сделать это язык не поворачивался. Тут было что-то другое, не менее пугливое, чем его собственное откровение прямо сейчас. — Я напал на него с ножом. Я знал, что Блэйд был безоружен, и поэтому думал, что все закончится быстро, — по спине пробежал холодок, вынуждая нервно сглотнуть, пока воспоминания того дня мелькали перед глазами, — но этот человек… Таким, как он, не нужно оружие. Они сами словно целая армия, не стоит недооценивать их. И мне не стоило недооценивать Блэйда. Шрам на лице обдало жгучим холодом. Еще одно воспоминание, обрывающееся, когда мир погружается в красный. — Он схватил первое, что попалось под руку — ремонтный инструмент. Вилку для гольфа, — голос Квакити дрогнул, — и вогнал ее мне меж зубов вверх, прямо к глазу. Этот звук тяжело забыть. Рвущаяся кожа, треск костей черепа, скрежет металла… И крик. Его собственный крик, мешающийся с адской болью, уходящей глубоко в голову, и стремительно ускользающее сознание. Короткая трава поля для гольфа, такая зеленая и мягкая, окрасилась в красный, а Блэйд, взглянув на него сверху-вниз, ни сказал ни слова больше, поспешно удалившись прочь. То, что Алекс не умер, было чудом для всех, кто узнал о ранении главы картеля. Для всех, кроме него самого, ибо после этого мексиканец больше смотреть не мог на то, чем занимался раньше, не мог даже думать об этом. Это была отрезвляющая пощечина, столь необходимая и столь жестокая, именно то, что было нужно. Он был кретином, единственным виновником всего произошедшего, и он определенно заслуживал смерти. Но вместо этого был вынужден посмотреть правде в глаза — больше бежать от бремени своих родителей он не мог. Он должен был занять их место, по-настоящему на этот раз. И от этой судьбы ему никуда не деться по сей день. Обреченный. Одинокий. И смертельно опасный. Именно таким был его отец, а теперь и он сам. Прямо-таки семейная традиция. — А я могу…? — заметив движение сбоку, Квакити повернул голову. И замер, не зная, что делать и что сказать. Джон протянул к нему руку, не вплотную, но достаточно близко, чтобы без слов закончить свой вопрос, но как прикажете на это реагировать? Нет, это же просто глупо. Люди должны бояться Алекса Квакити, и они боятся! Боятся даже смотреть в его сторону, случайно сесть за одну с ним барную стойку, а этот человек… Нет, фавн имеет наглость просить его об этом? Хотя, после всего, что между ними было, это кажется мелочью, но не для мексиканца. Для него это слишком много, это личное. И это, и разговоры о былых днях, и, мать его, поцелуи. И как же удачно, что вся эта старательно выстроенная стена рухнула за одну ночь. Алекс действительно не знает, что делать. Теряется. Даже в какой-то момент хочет отвернуться, но затем, переведя глаза на прямо смотрящего на него Джона, невольно задерживает дыхание. Тот явно не настаивает, не в этот раз, но почему-то все внутри говорит Алексу, что у него нет выбора. Он должен. Нет, не так. Ему хочется сделать это. Совсем чуть-чуть, это должна быть лишь крупица на пляже, одна маленькая попытка слепо довериться, поддаться странному искушению. Блядство. Катись оно к чертям. Алекс закрывает глаза, давая немое разрешение. Темнота не пугает в отличие от неизвестности. Он знает, что сейчас случится, пытается быть готовым к этому, но в то же время чувствует себя словно на краю обрыва, вот только в какую сторону шагать прочь — никто ему не скажет. Он напрягается, когда огрубевшие пальцы осторожно касаются скулы, а затем уже более ощутимо ложатся сверху, кожа прогибается, когда Джон опускает руку чуть ниже, ко все еще слегка опухшим, стертым губам, ощупывает рваный разрез шрама, его неровные края, но в этот раз не пытается зайти дальше. От этого становится не по себе, но Алекс не может сказать даже сам себе, в плохом ли это смысле. Просто все это жутко неправильно, непривычно — прикосновения слишком мягкие, не требовательные, как раньше, аккуратные, они не пытаются вызвать реакцию, нет… Они изучают, осторожно, словно боясь сделать что-то не так, спугнуть едва искрящуюся тишину. Чувствуя все это, Квакити не сразу понимает, что и сам оказался в неком трансе. Да, по началу он боялся дернуться, ненароком пробудить извечную фантомную боль и холод от той самой проклятой вилки для гольфа, но кто бы мог подумать, что такие, казалось бы, нелепые касания могут гипнотизировать сильнее, чем их куда более грубая версия. Кто бы мог подумать, что руки фавна вообще способны на такое? Но этот момент оказывается исчерпан, как только пальцы Джона, двигаясь все выше, точно по следам шрама, проваливаются в глазницу. Не резко, отнюдь нет, но этого слабого движения оказывается достаточно, чтобы Алекс, резко выдохнув, вжался в кровать. Как нелепо… Сколько бы ему не казалось, что с прошлым покончено, именно этот след на коже всегда доказывает ему обратное, не позволяя думать, что от былой боли ничего не осталось. Нет, она все еще здесь, в памяти, колет, рвет на части, эхом отдаваясь в черепе и поднимая оттуда никогда не забывающееся чувство скорой смерти словно ил со дна. Оно хуже страха, хуже паники или отчаяния, хуже любой агонии. Оно — просто ощущение бездонной пропасти прямо перед тобой, ощущение конца всего, что было в жизни, и иррациональное желание качнуться вперед и поддаться гравитации. Оно вызывает тихий ужас на клеточном уровне. И словно понимая это, Джон замирает, не смея продолжать, а затем осторожно пытается убрать руку от чужого лица. Почувствовав это, мексиканец хочет быть благодарным за то, что его поняли и без слов уже в который раз, но вместо этого чувство боли сменяется тупым холодом, которого он никак не ожидает, и поэтому почти инстинктивно тыкается обратно в чужую ладонь, не открывая глаз. Тепло. Даже сейчас прикосновение кажется чересчур мягким, что невероятно глупо, ведь Квакити знает более чем хорошо — руки рогатого мужчины грубые, жесткие, с отнюдь не гладкой кожей. Но почему-то это перестает иметь значение. Тепло перекрывает холод, засевший в старом шраме, проникает под кожу, приятно растекается по венам и почти незаметно закручивается в как-то странно тянущий узел в груди. Щемящий. Непривычное ощущение, которое Алекс встречает впервые и поэтому начинает тихо дрожать, не зная, как быть дальше. Он неуверенно открывает глаза и смотрит перед собой, туда, где зияют два горизонтальных зрачка. Это так похоже на пытку. Сознание кричит, требуя следовать принципам, одуматься, оттолкнуть и уйти прочь, но его слова слышны словно из-за толстого слоя стекла. А нутро, извернувшись уже черт знает сколько раз, желает рассыпаться, прямо здесь и сейчас, пока чужие красные, словно вино на солнце, глаза так внимательно смотрят в ответ. Хочется поддаться, отпустить выдержку, которая помогает держать себя в руках каждый чертов день, и просто побыть уставшим. Уязвимым. Слабым. Хоть раз, хоть с кем-нибудь. Нет. Именно с ним. Горло знакомо перехватывает, и Алексу чудом удается сохранить остатки сраной выдержки только ради того, чтобы не распасться на части окончательно. Хватает и того, что он, словно какой-то настрадавшийся уличный кот льнет к чужой руке, ловя тепло и странную мягкость, пока в груди клокочет что-то совершенно непонятное и незнакомое, но очень, очень необходимое. Хоть раз в жизни, один-единственный раз он позволяет себе такое, и кажется, что если бы он продолжал жить так, как пытался, то внутри него не осталось бы ничего. Даже сейчас там полно пепла и осколков, но то, что еще цело, почти воет от отчаяния. Зажмурив глаза, Квакити зарывается в одеяло, не пытаясь отстраниться, и рвано вдыхает знакомый запах коньяка, одеколона и табака, уже который раз, мелко содрогаясь всем телом. Фавн ни разу не попытался сделать или сказать что либо, только продолжал давать то, что мог, и Алексу было кристально похер на его мотивы. Благодарность, молчаливая и, возможно, неуклюжая — это все, на что он сейчас способен. Он не пытается поднять веки, когда те тяжелеют, не пытается вспомнить, что ему вообще-то надо уходить, как он привык делать. Сон кажется не ямой забвения, а чем-то иным, более спокойным, впервые за многие-многие годы, и Алекс с радостью падает в него.***
Светло, даже сквозь закрытые веки. Не смотря на стойкое желание заснуть обратно, Квакити нехотя открывает расфокусированные глаза, пока голова медленно и спотыкаясь вспоминает, как нужно работать. Нечто теплое и тяжелое закрывает часть шеи, что-то не похожее на одеяло — то, кажется, лежит где-то внизу, едва ли закрывая бедра. Вздох расправляет залежавшиеся легкие, заставляет слегка выпрямиться даже лежа на боку, и Алекс чувствует слегка ноющую тяжесть в каждой конечности, словно бы его как следует присыпали песком и оставили лежать на много-много часов. Время…судя по ярко освященной комнате, уже не менее полудня, мексиканец с немым кряхтением вспоминает, что обычно попросту не может заставить себя спать после, кажется, семи утра, а значит он проспал. Проспал. Проспал? Единственный зрачок с трудом фокусируется на том, что находится прямо перед носом, слишком близко, чтобы не захотеть одернуться от неожиданности, и Алекс задерживает дыхание, чувствуя, как внутри что-то уже сломанное ранее окончательно и с треском падает. Все, что он видел, чувствовал и делал ночью простреливает в голове словно гром в июле — воздух вокруг тут же становится каким-то тяжелым, осязаемым, а грудная клетка сжимается под тяжестью темно-синего неба. Рука, все еще лежащая на шее, теперь кажется раскаленным углем, распахнув глаза, мексиканец тупо смотрит на спящего рядом Джона и не может не вспомнить, как отчаянно колотилось все его существо вчера, когда фавн молча лежал рядом. Алекс не может сказать, почему позволил этому случиться — почему уснул рядом с совершенно чужим человеком, когда сам себе зарекался никогда этого не делать, ровно как и не целовать. Никого и никогда. И ведь он мог соврать сам себе о том, что-то глупое, почти случайное касание не было поцелуем и поверить этой лжи, но колебался. Он мог легко забрать у должника абсолютно все, наплевав на жалость, пристрелить кого угодно, не моргнув и глазом, собственными руками выдавить чужие глаза и не почувствовать вообще ничего при виде крови на одежде, но так жалко колебался, не решаясь отрицать случившееся. Слабак. Ничтожество. Знал же, что все так и будет, с самого начала знал, но решил рискнуть, и что теперь? Не может смириться с тем, что в желудке прямо сейчас скребутся шелковыми крыльями сотни мотыльков, заставляя…нет. Он ведь знает, чем это чревато, и именно поэтому так старательно держал дистанцию ото всех вокруг, а в последнее время особенно от рогатого мужчины. Знал ведь, стоит им шагнуть еще хоть чуточку дальше, и пиши пропало, знал, что ему самому этой капли будет более чем достаточно, чтобы захлебнуться. Он слишком отвык чувствовать. Выскользнув из-под чужой ладони, Квакити осторожно, на сколько может, отползает на самый край кровати и садится, едва сдерживая рвущиеся бежать галопом легкие. Рука сама собой тянется к губам, все еще саднящим и прокушенными, пока дрожащая паника сдавливает горло. Он сам это начал, сам пересек черту, разрушил все, за что так долго стоял стеной, и даже больше, и все это — за одну ночь. А шрам…табу, и даже оно пало под намеренной небрежностью. Мелко подрагивающая рука перемещается в черные, спутанные волосы, достающие до плеч, и сжимает прямые пряди, но боль едва ощущается за стучащим в ушах пульсом. Твою мать, что же он наделал? Шорох сбоку мексиканец замечает не сразу, а когда до него доходит — оборачивается, резко, широко раскрыв глаза, и не мигая смотрит на лениво протирающего глаза рогатого мужчину. Попав на пробившийся через окно луч солнца, нечеловеческое ушко загорается золотистым ореолом, пока в центре, словно окруженная плавящимся воском, бьется красноватая жилка. Легкие морщинки у носа разглаживаются так же незаметно, как и появились, длинные ресницы едва дрожат, когда тот прикрывает глаза, будто бы пытаясь вновь уснуть, пусть и знает, что ничего не выйдет. Только когда горло начинает скрести, Алекс понимает, что непроизвольно задержал дыхание, и поспешно отворачивается — и это дается пугающе непросто, мексиканец с силой вдавливает ногтями кожу на запястье. Нет-нет-нет. — Ты дышишь так громко, что я решил, будто кто-то взял в руки пилу, — пробормотал Джон слишком внезапно, и мексиканец вздрогнул, — сколько времени? — Около полудня, — заторможено ответил Квакити, про себя отмечая, что, видимо, сам и разбудил фавна. — Значит, никакого мне утреннего кофе… — слова Алекс едва ли распознал, так как собеседник решил перевернуться на живот и уткнуться лицом в подушку. Сопел он, тем не менее, еще не особо долго. Стоило Квакити дернуться, как мужчина приподнял голову и, задержавшись все еще сонным взглядом на стене напротив, медленно повернулся к нему — красные глаза смотрели пронзительно, как всегда, но осторожно, словно бы их хозяин не хотел сделать что-то лишнее. — Ты… — начал было Джон, но остановился и облизал губы, задумчиво подбирая слова, — как…ты себя чувствуешь? — Херово, — если обобщить все, от физического состояния до душевного, то это слово подходило просто идеально. — Слушай, я не… — мексиканец едва сдержался, чтобы удивленно не вскинуть брови, когда фавн на мгновение отвел взгляд, как-то стыдливо, — я знаю, что это не оправдание, но я почти уверен, что тебя напоили чем-то. Он сел, кровать слегка отпружинила навстречу. Квакити почувствовал, как внутри все резко замерло, оставляя после себя нехороший, пустой гул. — Я не сразу понял, в чем дело. Кислый запах, только шампанское, и все до одного гости…были не в себе, — рогатый мужчина покачал головой, перечисляя, — ты тоже. А потом и я, и все из-за одного бокала. Как много ты выпил? Как много?.. Нет. Подождите-ка секунду. А ведь правда — он был не в себе, и винить в этом алкоголь было глупо, опьянеть от пары бокалов шампанского до такой степени, чтобы расхерачить к чертям почти все собственные принципы Алекс не мог, с его-то стойкостью. Кислый запах?.. Мексиканец не мог почувствовать ничего такого, видимо из-за самого фруктового алкоголя, а значит кто-то знал, что он ничего не заподозрит, и сделал что-то с напитками. Весьма успешно, надо сказать — прошедший вечер Квакити помнил размытыми и пожеванными обрывками, в отличие от в деталях запомнившейся ночи. И если уж говорить на чистоту, когда-то Алекс имел дело с наркотиками, а потому знал только одно вещество, которое могло иметь на столько сильный эффект, чтобы подействовать так сильно и относительно скоро — мефедрон. Появился совсем недавно, и еще не был известен людям, но, как говорится, кто хочет, тот найдет. Чувство окрыленности от которого мгновенно сносит крышу, желание говорить, доверять всем подряд и трахаться — смесь что надо. И кто-то подсыпал эту дрянь ему, Алексу Квакити, в его же собственном казино, выведя главу картеля из игры на одну ночь, которая для мексиканца обернулась целым списком фатальных…ошибок. Просто ошибок. Ничего больше. — Мне…надо идти, — проговорил Алекс, поспешно поднимаясь с кровати, оглядываться не хотелось. Проявившаяся пустота в груди, изначально казавшаяся настоящим спасением, теперь больно скребла по ребрам изнутри, а в горле клокотала ярость. Сукин сын, кем бы он ни был, понятия не имеет, что натворил. Не тому человеку он перешел дорогу. Пускай молится всем известным Богам пока может, потому что Квакити найдет его. Найдет, кем и где бы он ни был, и заставит желать смерти всем своим существом так долго, как сможет выдержать его тело, теряющее кровь с каждой мучительно долгой секундой, и он не умрет до тех пор, пока Алекс ему не позволит. Никто не смеет наставлять рога на мексиканский картель, никто не смеет даже смотреть косо на его главу. И никто не смеет заставлять Квакити ломать собственное сознание подобными, грязными способами. Верно. В случившемся нет его вины. И все эти чувства — лишь эффект наркотика. — Знаешь, я бы мог сказать, что не хотел переходить черту, — чужая рука схватила его за запястье, мягко, но настойчиво оттягивая назад на кровать, — но что-то у меня совсем нет желания врать тебе. Горячее касание губ так и осталось на тыльной стороне ладони даже когда Джон отпустил ту, позволяя мексиканцу уйти — и Алекс ушел. Пошатываясь, спотыкаясь, не замечая стен перед собой и горя, словно последний августовский закат.***
Глаза. Почему-то именно их он увидел в первую очередь, не рога, не уши, нет… Два ярко-красных глаза, совершенно неожиданный оттенок для такого безобидного существа. Он должен был быть белой и пушистой овечкой, как и все те, кто походил на него, так почему вдруг перед Квакити эта овечка вдруг показала клыки? Нет. Эта конкретная овечка не просто скалилась на всех вокруг — неправильно, хищно — она кусалась и делала это с подлинным удовольствием. Ей нравилось выходить за рамки, нравилось нарушать установленный порядок вещей везде, где бы она не оказывалась, нравилось забираться на верхушку пищевой цепи, с наслаждением вдавливать копытами в землю всех, кто попадался на пути, нравилось смотреть на всех свысока. Джон был именно таким — мексиканец понял это еще в первый день их знакомства, но не знал, как глубоко уходит эта его темная натура. А она уходила глубоко, настолько, что порой казалось, что рогатый мужчина сплошь соткан из чего-то черного, цепкого, как смола или кровь, вляпаешься и уже никогда не отмоешь. Но все же что-то среди этой плотной пелены выделялось, Алекс все никак не мог понять, что именно, ведь сколько бы фавн не крутился вокруг него и сколько бы ни пытался вскрыть главу картеля, словно устрицу, — по крайней мере ощущались его действия именно так, ибо еще никогда раньше не дающая в себе усомниться стена, что Квакити выстроил между собой и окружающими людьми, не сотрясалась так сильно — заглянуть глубже в себя в ответ не давал. Почти. Их короткий, размытый разговор, что завязался на холмах у города, до сих пор ощущался крайне интимным, что было…опасно. Для них обоих, надо сказать. Но в тот раз никто не попробовал шагнуть еще дальше, даже Джон с его пристрастием нарушать чужие границы. А потом было шампанское, наркотик, секс, в сравнение с которым не шел никакой предыдущий, пусть в этот раз мексиканец чувствовал чуть ли не в половину меньше привычной грубости — откуда взялось столько крышесносных ощущений оставалось лишь догадываться — и то, что было после. Назвать как-либо Алекс их странное взаимодействие особо не как не мог, разве что…откровением. Пускай ему и не хотелось это признавать, но это самое откровение, пускай и шло вразрез принципам Квакити, чем должно было вызывать отторжение, но все же было приятным. Не сколько в плане самого процесса, а сколько в плане последствий — ощущение было сродни тому, будто с плеч упал один из множества здоровенных валунов. Он буквально показал то, на сколько заебался, на сколько ему тяжело и хочется сдохнуть временами перед другим человеком, что ощущалось крайне дико, но в груди с самого утра засело, мать его, облегчение. Дожили. А еще щекочущее тепло, тоненькой ниточкой исходящее от тыльной стороны ладони. И вот от этого становилось реально не по себе, но Алекс то и дело ловил себя на попытке глупо улыбнуться, глядя в пустоту. — Квакити? — монотонный голос Сэма, стоящего напротив рабочего стола главы картеля, вывел последнего из прострации. Мотнув головой, Алекс поднял глаза на подчиненного — не сильно высокий мужчина с зеленоватой кожей казался раза в три больше любого человека из-за коренастого, животного тела, начинающегося чуть ниже пояса. Оно всегда чем-то напоминало львиное — та же короткая шерсть, пусть и травяного оттенка, массивные, тяжелые лапы, длинный хвост с кисточкой, но заметно более короткая спина. Удивительно, как охранник вообще умудрялся проходить через двери… — Да, да, я… — слушать мексиканец умел, даже если мыслями пребывал далеко от места действий, это частенько играло на руку, — вы выяснили, кто был посредником между нами и поставщиком алкоголя на тот вечер? Разбираться в том, что тут черт побери произошло, Алекс начал как только вернулся в казино. Разумеется, не только он понял, что что-то тут не чисто — персонал, частично пребывающий в полусознательном состоянии, явно не был в восторге и задавался вопросами, на которые мексиканец ответить не мог. Блядство. — Нет, грузчики сказали, что им велели отложить бумаги для подписи получателя, мол, всем на это плевать, — гибрид многозначительно дернул бровями, — и помнится, ты сам велел не заморачиваться с подобными вещами. — И был идиотом, — на такое заявление Сэм пропустил сквозь маску тяжелый выдох, обернувшийся темно-серым облачком с запахом пепла, — думал, что никто не посмеет посягнуть на нас в буквально нашем основном здании. Блять… Квакити с силой потер переносицу, призывая себя думать. Еще не все потеряно, верно? Следы свежи, а значит и виновник еще не успел скрыться. — Грузчики не смогли бы сами забрать шампанское у поставщика, ему нужно было удостовериться в том, кто они, — начал рассуждать он, потирая большим пальцем одно из колец, — найдите его. Поставщик должен был как минимум видеть того, кто забирал алкоголь. И как сделаешь — собери несколько человек, я хочу лично поболтать с ним. Благо, далеко за пределы своих участков винодел не выезжал, так что найти его труда не составило. Загородный дом поставщика находился в сорока минутах езды от даунтауна и, судя по тому, что охраны там почти не было, человек приехал в спешке и без единого охранника, даже не пробовал запереть за собой входную дверь. Тем и лучше — в дом люди Алекса проникли без проблем. За окном уже вечерело, света внутри не было, видимо, хозяин наслаждался поздним дневным сном. Осматривая одну комнату за другой, Квакити все больше подозревал, что мужчина приехал сюда абсолютно один — странно, особенно если учесть то, что один из его охранников и сообщил мексиканцу о том, куда направляется наниматель. Иметь глаза и уши тут и так было крайне полезно, но куда, черт возьми, они подевались сейчас? Странно. И слишком тихо. Впереди их еще ждал второй этаж — признаков жизни на первом сопровождающие Алекса головорезы не обнаружили, поэтому он махнул рукой, приказывая им подниматься наверх. На его же совести осталась спальня и кабинет, находящиеся по соседству. Еще одна пустая комната — помятая кровать говорила о том, что хозяин дома все же был тут, но отлучился, вздохнув, Квакити прикусил губу. Судя по тому, что никто не звал его наверх, поиски мужчины на втором этаже все еще не увенчались успехом, так куда, черт возьми, мог деться шестидесятилетний винодел из дома, стоящего посреди гребаного ничего? Вот ведь… Скрип половиц за стенкой заставил Алекса на мгновение задержать дыхание. А на следующее он уже привычно быстрым движением достал из-за пояса револьвер и щелчком взвел курок, чувствуя, как сознание приобретает колючую ясность. Звать своих бесполезно — он выдаст себя и, скорее всего, даст человеку за стенкой сбежать. Он слышал их, он знает, что они здесь, но он не вышел, а значит не он тот учтивый поставщик алкоголя, чьими услугами недавно воспользовался весь персонал Las Nevadas. Это чужак. И не мог он оказаться здесь случайно. Осторожно. Внимательно. Шаг за шагом, Квакити двигается вдоль стены, пока петли уже открытой кем-то ранее двери не оказываются по правую руку. Кровь словно бы леденеет, но и разгоняется в разы, единственный глаз сейчас направлен на золотистую ручку, ведущую в кабинет хозяина дома, Алекс вслушивается, пропуская собственное пугающе спокойное дыхание мимо ушей. Тихо. Вдох-выдох. Он с силой толкает дверь ногой и всматривается в полутьму комнаты, направив дуло револьвера в тень перед собой. Глаза различают окружение слишком медленно — две долгие секунды — а когда мексиканец наконец становится способен различить хоть что-то, то в нос бьет запах вина, а на блестящем паркете вырисовываются темные пятна. За ними из тени выползает и чужое тело, оно лежит у разбросанных по полу книжных стопок, неправильно, слишком криво, чтобы быть просто уснувшим от опьянения стариком, и через мгновение Квакити понимает, в чем дело. Бокал, который винодел когда-то держал в руке, разбит и валяется рядом в луже уже подсыхающего алкоголя, а сам мужчина валяется, изогнув лежащую в книгах шею слишком резко вверх и уставившись перед собой блеклыми глазами — картина явно должна изображать несчастный случай, но Алекс не верит. Уже хочет шагнуть ближе, чтобы рассмотреть труп, но тут по спине пробегает холодок. Он здесь не один. За ним наблюдают. И словно выждав свой момент из темноты, хищно сверкая, вырисовываются два горящих глаза, а за ними — темная, клыкастая морда, угрожающе поднимающая пару острых ушей вверх. Маска волка. Квакити уже слышал о ней и не раз, про себя смеялся над теми, кто говорил, что при виде этого в дрожь бросит даже бывалого гангстера. А сейчас, застыв с револьвером в руках, сам чувствует пускай совсем слабый, но ужас, при том даже не от самой маски. Она — всего лишь кусок кожи животного, зафиксированный на веки в одном положении и сейчас надетый на чью-то голову, сквозь пустые глазницы видна лишь пара глаз, от пристального взгляда которых становится не по себе. Верно, человек под этой маской куда страшнее, Алекс знает это, как и то, что должен ему уже некоторое время, а потому огнестрел в руках едва заметно дрожит.