Всё меняется, и мы меняемся вместе со всем

      При виде улицы Вилледора Лоан чуть не уронила лекарства, что держала у себя в руках. Трупы. Сотни трупов. Миротворцы. Ночные бегуны. Мирные жители. Зараженные.       УФ-свет освещал только мертвые тела. Казалось, будто никого не осталось в живых. Кровь, недавно ручьем стекавшая по дороге, уже впиталась в песок и присохла. Куски мяса были разбросаны повсюду, как и оружие, которым отбивались солдаты. Они пытались защитить людей. Не смогли.       Лоан в ужасе ринулась на Базар. Именно там прятались жители в надежде спастись. Там должен быть хотя бы кто-то живой. Ведь не могли же погибнуть все… — Лоан!       Она резко обернулась, крепкой хваткой удерживая вакцину.       Хакон… — Как же я счастлив тебя видеть, — на выдохе он подбежал к ней и слабо обнял. По его лицу и внешнему виду стало ясно, насколько он устал. Его карие глаза метнулись ниже. — Это… это оно? — Да, это лекарство, — Лоан позволила себе улыбнуться, радуясь, что видит своего друга живым. А потом ее сразу пронзило стрелой тревоги, и руки девушки вздрогнули. — Хакон, я потом расскажу тебе все, что случилось, но сейчас ты должен бежать к Эйдену! Он остался в лаборатории и... и он... он умирает. — Тогда не будем терять времени, — приготовив оружие, скомандовал Хакон. — Я вернусь с Эйденом. — Хорошо, и возьми это, — Лоан в спешке отдала ему одну дозу. Хакон, едва прищурившись, посмотрел на нее. — Эйдену это понадобится. — Понял. Теперь беги к Базару и позаботься о раненых. Мы скоро придем.       О раненых? Так значит, выжившие есть?       Лоан вновь понеслась, окрыленная верой в спасение. Она сможет всем помочь. Она принесет эту помощь лично. Она принесет вакцину, которая обязана вылечить зараженных.       У Базара трупы лежали друг на друге так неаккуратно, будто маленький ребенок неумело складывал игрушки и случайно развалил собранную из них гору.       Лоан, зажмурившись, двинулась ко входу в здание: она не хотела смотреть, по каким частям тела идет. Настоящее кровавое месиво надолго залегло в ее памяти, и женщина, даже ничего не видя, все равно страдала, каждую секунду помня о погибших, лежащих у нее под ногами.       Выжившие вышли к ней навстречу. Все они были до предела напряженные, уставшие и словно состарившиеся, но хотя бы живые. Лоан одним движением руки указала на лекарства, что несла с собой всю эту дорогу, и люди мгновенно расслабились. Одна женщина молча заплакала. Ее дочка, взглянув на нее и не поняв, почему надо плакать, зарыдала, утыкаясь лицом в плащ матери.       Эмоции… Настоящие эмоции живых людей…       Но позже за радостью последовало горе. Люди начали бежать к мертвым, плакать и кричать, злиться на судьбу, проклиная Бога за то, что он так обошелся с ними. Тогда же Лоан вспомнила о своих близких, и ее сердце застучало быстрее, а глаза поневоле отыскали одно тело среди сотни других.       Фрэнк Марви был мертв. Ему откусили руку и выпотрошили брюхо. Он умер в мучениях, наблюдая за тем, как монстры поедают его внутренности.       Лоан стало не по себе и она, сделав несколько шагов к неподвижно лежащему Фрэнку, упала на колени рядом с ним. Прижав вакцину к груди, женщина беззащитно согнулась, склоняясь над мертвым человеком, которого считала своим отцом. Она не хотела плакать, но ей было больно. И боль заставила ее пролить слезы.       Столько жертв ради чертовых доз…       Лоан вздрогнула всем телом, когда чужая рука коснулась ее лица, разворачивая к себе. Сквозь мыльную пелену девушка не смогла разглядеть человека, опустившегося на колено рядом с ней, но она знала, что это Айтор.       Она тут же прижалась к нему и почувствовала себя в безопасности, когда он обнял ее. Лоан всхлипнула, не имея сил, чтобы сдерживать слезы, а Айтор осторожно положил ладонь ей на затылок, нежно поглаживая волосы, и опустил подбородок ей на голову, прижимая девушку к себе сильнее. Она ощущала, как его кровь стекает по ее шее, ощущала, как тяжко вздымается его грудь, но не могла встать и помочь ему. Казалось, Лоан полностью уязвима и слаба.       Но жива. Они оба живы. Вместе.       Малый отряд оставшихся Ночных бегунов расчищал главную лестницу от заблудших и тяжело убиваемых обратившихся. Их гнилая кожа горела при УФ-свете, но не разлагалась до конца. Ужасная, должна быть, боль…       Хакона не волновали их мучения. Он быстро продвигался наверх, толкая мертвецов ниже и стараясь успеть. Боялся, что опоздает. Волновался так, как не волновался прежде.       Эйден лежал на спине у аппарата, и каждая конечность его тела дрожала. Предсмертные конвульсии не давали покоя, а отрывистое, точно болезненное дыхание не позволяло умереть.       Но Колдуэлл хотел этого, хотел своей смерти. Страдания — это все, что у него осталось. Он не мог думать, не мог контролировать свое состояние, он не мог даже открыть глаза, не говоря уж об остальных движениях. Парень просто умирал, медленно, бессмысленно мучаясь.       Кровь вновь хлынула из его рта, тогда же Эйден обрадовался, надеясь, что наконец задохнется собственной кровью, и жизнь покинет его, оставив в заслуженном покое. Но, как и в прошлые разы, горло прочищалось невольным сухим кашлем. Если бы Колдуэлл был в состоянии посчитать, сколько раз произошел подобный процесс, то непременно дошел бы до десяти.       Хакон зажал нос и рот рукой, морща лицо. Лоан не сказала ему, что именно здесь творилось, но если судить по трупам и той огромной луже крови, что растеклась под телом Эйдена, то случилась драка. Нет, не драка, резня.       Биомаркер у пилигрима гордо горел ярко-красным. Должно быть, по быстрым рассуждениям Хакона, Колдуэлл дрался даже не в человеческом виде.       Близко подобравшись к нему, командир Ночных бегунов опустился на одно колено и еле коснулся чужого плеча, которое казалось истерзанным до такой степени, что не было видно плоти. Эйден умирал. Любой другой человек уже давно бы умер, потеряв столько крови, но Эйден, имея невероятную силу, умирал долго. На секунду Хакон даже подумал, что этот парень просто неубиваем, но передумал тогда же, когда тот слегка дернулся, а из его рта снова вылилась тягучая и темно-алая кровь. — Тише, Эйден… — напуганным шепотом успокаивал Хакон, надеясь на какую-либо реакцию. — У нас есть вакцина. Держись…       У Эйдена нет сил, чтобы ответить или хотя бы подать сигнал, что услышал, несмотря на потерю левого уха. Он ничего не мог сделать.       В шею воткнулось что-то острое, и внутри, от основания горла и по всему телу, прошло тепло. Сначала оно лишь немного будто стягивало внутренности куда-то в центр, из-за чего с губ Эйдена слетел приглушенный хрип, но потом это что-то принялось пытаться выбиться наружу, ударяясь в кости, толкая органы и причиняя невыносимую боль.       Это была вакцина.       Эйдена затрясло, из его горла вырывалось что-то вроде шипения. Наверное, он так кричал. Точнее, кричал бы, будь у него такая возможность.       Испытывая терзания, Колдуэлл сумел сконцентрироваться на собственных мыслях, стараясь улавливать каждую из них. Он умирал. Он знал, что вот-вот погибнет. Но еще понимал, что вакцина работает. Раз парень начинает здраво мыслить, значит, звериная сущность медленно умирает в нем. И как раз из-за этого Эйден погибнет: сверхъестественная сила монстра, живущего в нем прежде, не позволяла полученным ранам убить его. Но сейчас пилигрим станет обычным человеком, а обычные люди не способны выжить после того, что натворили с его телом зараженные.       Спустя пару минут Эйден смог дышать ровно. Он медленно поднял тяжеленные веки и увидел Хакона, что облегченно выдохнул, убирая от него свои руки. Все это время он держал Эйдена. Думал, что поможет этим. Возможно, даже помог.       Хакон приподнял юношу за плечи и посмотрел в его голубые глаза. Он надеялся увидеть, что Эйден снова человек… Но некогда голубой ободок покрылся чернейшей пустотой, а остальной глазной белок залился кровью.       Эйден почти мертв.       И он умрет, если Хакон не вытащит его отсюда.

***

      Хакон опоздал. Врачи, к которым привели пилигрима, сказали, что спасти его уже невозможно. Эйдена и смерть разделяли считанные минуты.       Колдуэлл лежал на больничной койке и смотрел в потолок. Повсюду слышались болезненные хрипы остальных раненых и умирающих, и это придавало комнате атмосферу фильмов ужасов. Не желая концентрировать на этом свое внимание, Эйден обессиленно погрузился в воспоминания. Они были мутными и все же казались такими настоящими и родными, что сердце забилось сильнее. Он проживал заново все, что дарило ему когда-то неподдельное счастье. Он был счастлив…       Майор Грей и Эйден вышли наружу, плотно закрыв дверь подвала на ставни. Взглянув на старшего, Колдуэлл не увидел никакого волнения, никакого страха и никакой рассерженности — обычное, доброе и бодрое лицо, даже натянутая прежде хмурость куда-то исчезла, что заставило и голубоглазого слабо улыбнуться.       Грей всегда относился к нему с особой теплотой и любовью родного деда. С ним он мог часами говорить о своих походах пилигрима, не задумываясь о том, как именно сказать о том или ином приключении. Майор всегда слушал его с интересом и особым вниманием. Они были близки. Были. — Думаю, тебе хочется узнать подробности о том, что тут происходит, — с легкой усмешкой произнесла девушка, подзывая старого знакомого к себе, чтобы пройти по коридору в место, более подходящее для разговора. — Или твой отец тебе уже все рассказал? — Нет, не рассказал, — последовав за ней, ответил Колдуэлл, даже немного расслабившись. — Я очень рад тебя видеть, Ники. — Да, давно мы не виделись, — покивала головой Ники, двигаясь вперед, видимо, к лестнице. — Смею предположить, что лет так пять, а то и больше. — Это моя вина, — признался юноша, — однако это пошло нам на пользу. — Правда? — снова усмехнулась Ники. — Ах да, точно, ты ведь был в меня влюблен в свои пятнадцать. Так что да, расставание было правильным решением, иначе я бы устала от того, как ты за мной ухаживал. — Тебе не нравились цветы? — заулыбался Эйден. — Мне не нравились печенья, которые ты воровал с кухни, — ответила Ники, остановившись в каком-то кабинете и с веселым лицом посмотрев на друга. — Они были ужасны.       Эйдена с Ники связывало целое детство. Он помнит, как выискивал ее среди других девушек, чтобы подарить что-нибудь, после чего она улыбнется и скажет, насколько ужасен был его подарок.       Приняв помощь полковника, Колдуэлл принялся подниматься на ноги и в то же время заметил использованный ингибитор, что валялся рядом. Ну, конечно — ему ввели ампулу, это хорошо. И значит, Крис позаботился о парнише с самого начала своего похода за ним, на всякий случай прихватив с собой то, что будет полезно для Эйдена. — Спасибо, — сдержанно сказал пилигрим, все еще глубоко и часто дыша. — У меня как раз закончились запасы ингибитора. — И ты, не имея при себе лекарств, двинулся черт знает куда? — с суровой, почти незаметной усмешкой произнес Амбер, встряхнув сына своего начальника за плечо. — Да уж, с возрастом дальновиднее ты не стал.       Эйден ненавидел Криса все детство и сейчас жалел об этом. Амбер заботился о нем больше, чем остальные. Он действительно спасал ему жизнь, причем не один раз. И в конце концов пожертвовал собой, спасая вновь. — Отец много чего говорит, и, если я буду постоянно его слушать, я устану от любых его слов, — с явной шутливостью произнес голубоглазый, уже подняв корпус. Он явно чувствует себя легким на подъем. — Ты ведь сама не всегда его слушаешься. — Ну, вот такая вот у меня привычка с детства, — с тихим смешком, невинно пожала плечами сестра, осторожно поправив свои темные волосы. Эйден посмеялся в ответ. — Помнишь, какая я была ненормальная? — Что ты! — засмеялся вновь парень. — Прятать от отца важные бумаги и не отдавать их, даже когда он кричит, — это абсолютно нормально! — Молчи! — хохотала развеселившаяся Мия, будучи, видимо, всегда веселой, когда они вот так непринужденно общаются друг с другом. — Ты тоже немало глупостей в детстве творил. — Ты слишком строга ко мне, — широко улыбался пилигрим, — то, что я воровал аскорбинки у других детей, не являлось преступлением.       Они снова залились общим, ярким и тем же детским смехом, которым заливались несколько лет назад.       Мия смеялась вместе с ним. Она смеялась и была прекрасна. Сердце сжалось, даруя яростную боль. Боль физическую и душевную.       Эйден невыносимо скучал по ней, скучал по своей сестре. Тяжесть тоски давила на него каждый день и в то же время подгоняла к свершению главной цели. Мия была его амулетом жизни. Она заставляла его жить.       Отец был на прежнем месте, ровно там же, где и два года назад. Он записывал свои опыты на бумаге и одновременно следил за человеком, что лежал на больничной койке в не очень хорошем состоянии. Отвлекать не хочется, но порадовать своим возвращением все-таки нужно. Наверное. — Рад тебя видеть, отец, — произнес где-то долго странствующий парень, пытаясь обратить на себя внимание главного доктора. Не вышло. Юноша покашлял в кулак. — Мистер Вальц, позвольте оповестить о возвращении блудного сына.       Вальц поднял лицо и спокойно улыбнулся, встав со своего рабочего места.       Эйден запечатлел в памяти его улыбку и глубоко вздохнул, ощущая, как лекарства, которыми напичкали его врачи, разливаются по телу, совершенно не помогая и лишь усиливая боль.       Воспоминаний о матери у него не осталось, но он любил ее. Любил так, как любил несуществующего призрака, вечно оберегающего его жизнь.       Эйден не сказал, что на самом деле счастлив, что сделал то, что просил его сделать его отец. Не сказал, как ему больно и жаль, что Мия сейчас не рядом с ним. И не смог найти в себе силы, чтобы сказать, как сильно ненавидит людей за то, что случилось с ним и с его семьей.       Воспоминания, казалось, стали последним связующим звеном между жизнью и смертью, и Эйден зацепился за них, снова и снова прокручивая их в голове. Он чувствовал себя живым только благодаря им — ошметкам памяти о погибших и близких ему людях.       Хакон был с Эйденом все время. Он слышал, как тот еле слышно бормотал что-то себе под нос, смотрел, как нередко дрожало его ослабевшее тело. Парень не замечал командира и смотрел мимо него, куда-то вверх. Мысль о том, что Эйдену было тошно смотреть на бывшего соратника, давила и доводила чуть ли не до тошноты: настолько сильным казалось чувство вины. — Мне жаль, что тебе пришлось пережить все плохое, что случилось с тобой, — тихо говорил Хакон, обвиняя себя в потерях юноши.       Эйден не слушал. Он старался думать только о своей семье, но все же некоторые слова улавливались слухом и становились ужасающе раздражающими. Хакон не помог Эйдену. Хакон сражался за тех, кто убивал родных Эйдена. Хакон всякий раз предавал Эйдена, прикрываясь лживой маской добродетели. — Я знаю, что ты нас всех ненавидишь, но все-таки, умоляю тебя, подумай о том, что теперь весь мир будет жить спокойно, — совершенно отчаявшись, выдавил из себя Хакон, едва коснувшись руки пилигрима. Тот никак не реагировал. — Эйден, начнется новая жизнь. Ты помог людям отыскать верный путь. Благодаря тебе все наладится.       Эйден прикрыл глаза. Он знал, что Хакон говорил это для того, чтобы Колдуэллу было проще умирать. Чтобы Эйден больше не винил себя ни в чем и погиб, находясь в полной гармонии с самим собой.       Но этого не произойдет. Покой при жизни Эйдену не светит. — Все это для меня ничего не значит, — прошептал он через боль, позволив Хакону услышать правду.       Вдруг Эйден почувствовал, как вместе с высказанными словами ушла словно часть его души.       Он ощущал, как тает с каждой секундой его тело.       Как исчезают воспоминания.       Как темнеет в глазах.       Как вокруг становится тише.       Как в груди останавливается его сердце.       Перед ним появилось глубокое озеро, окруженное лесом. Эйден стоял у самого берега, всматриваясь в черную воду. Через мгновение вода потянула юношу вниз, желая увести в самую глубину. Эйден не сопротивлялся.       И тогда наступила темнота.       Хакон склонил голову, прикрывая одной ладонью намокшие глаза, а другой держась за руку Эйдена, который больше не дышал.       Он умер. Озлобленный на весь мир, спасший его ценой своей жизни, он умер. Последние слова Эйдена были наполнены болью. Он думал, что его предали. Думал, что все вокруг для него враги. Думал, что его жизнь ему не нужна.       Считал себя одиноким даже в самую последнюю минуту.       Хакон так хотел поддержать его перед смертью. Пытался показать, что ценит его. Любит. Однако Эйдену это было не нужно. Потеряв все близкое к сердцу, он потерял самого себя, лишив шанса и желания создать собственное будущее.       Будущего для Эйдена нет.       Эйдена больше нет.

***

      Жизнь возвращается не только в Вилледор, но и в другие города так же, как ученые возвращаются в компанию ВГМ. Первым делом они исправили аппарат, и теперь вакцина разрабатывается каждый день. Зараженные становятся людьми все чаще и чаще. Человечество наконец выздоравливает.       Однажды врачи ВГМ объявили, что какая-то женщина забеременела. Лоан услышала об этом по радио и тут же начала собираться на улицу. Ее переполняла странная, давно не испытываемая радость за чьи-то жизни. Она улыбалась, просто надевая кроссовки. — Сегодня какой-то особенный день? — послышалось у двери на кухню, и Лоан обернулась. Айтор стоял, оперевшись о стену. — Вообще-то да, — ответила она, посылая лейтенанту ироничный взгляд. — Сегодня весь мир узнает, что человечество ждет прибавления.       Брови Айтора подпрыгнули вверх, а сам он, выглядя заинтересованным, подошел к своей девушке ближе. — Я иду на прием к беременной пациентке, — искря надеждой, Лоан взяла руку миротворца и крепко сжала ее. — Ты со мной?       Айтор сначала недовольно нахмурился, делая вид, что серьезно обижен тем, что Лоан вообще задала этот вопрос. В его глазах читалось: «Конечно, я с тобой. Что за вопросы?». А затем он нежно положил ладонь на ее шею и наклонился к ее губам, поцелуем отвечая на заданный вопрос.       Это означало твердое «да».       После осмотра врачи объявили, что у женщины будет здоровый ребенок. Мальчик.       Хакон стал главнокомандующим Ночных бегунов. Его былой задор сменился непривычным для него спокойствием, а в карих глазах затаилась тоска. Его товарищи стали замечать, как менялся его характер: эгоизм сменился на бескорыстную самоотдачу. Он делал для людей все и был доволен тем, что способен помочь.       Хакона по-настоящему уважали. Он стал тем человеком, которому доверял каждый. Он был другом для всех.       Но Лоан видела его насквозь. Иногда, по вечерам, они собирались у него дома вдвоем и говорили о том, что с ними случилось. Хакон был разбит изнутри. Трещина, оставленная после смерти дорогого ему человека, не увеличивалась в размерах, но оставалась все такой же глубокой и болезненной.       Они редко говорили об Эйдене. Пожалуй, это происходило только тогда, когда Хакону становилось совсем тяжело скрывать свою боль от посторонних. Он воображал, какой была бы жизнь, будь Эйден сейчас с ними. Его наверняка обожали бы все. Он стал бы живым героем.       Лоан сдерживала жалость, наблюдая за скорбью своего друга.       И все же их жизнь не прекратилась. Лоан, Айтор, Хакон и еще сотни сотен людей живут счастливо в новом, постоянно растущем мире. Теперь им хорошо. Они осознают, что все плохое, действительно, закончилось. Настал мир.       Они все вытерпели, и теперь все наладится.

***

      Слабый дождь одаривал землю холодными, но приятными каплями воды. Опасливый ветер едва задевал зеленые листья молодых, совсем тоненьких деревьев. Рядом приятно, умиротворенно журчал чистый ручей.       Здесь так легко дышится! А ведь еще двадцать лет назад тут все было покрыто пылью и токсичными газами…       А теперь это кладбище. Кладбище с единственной могилой, на которую люди приносят цветы каждый год. С могилой, на которой аккуратно выведено:

«ЭЙДЕН КОЛДУЭЛЛ»

«Хороший сын, любящий брат, надежный друг и вечный герой, который отдал свою жизнь за наш мир»