***
Хакон, как и обещал, организовал встречу Эйдена и Фрэнка. Пожалуй, он сейчас жалел об этом: как только он предложил главнокомандующему поговорить с Колдуэллом, Лоан разочарованно и злобно отвернулась ото всех и ушла. Что ж, в этом деле Хакон просто-напросто не может учитывать ее желания и мысли, и это, должно быть, заставляет чувствовать себя виноватым. Фрэнк принял Эйдена с прекрасным настроением. Он улыбался, постоянно рассматривая свой кабинет, и говорил Эйдену о своих воспоминаниях. Тот терпеливо слушал. — О да, тот день я запомню надолго, — с вдохновенной улыбкой произнес Марви, глубоко вздохнув. — Это были дни геройства. Хакон улыбался тоже. Как бы он ни жалел о своей неозвученной и тихой ссоре с Лоан, сейчас ему доставляло удовольствие слушать о прошлых подвигах Ночных бегунов: о подвигах Марви, Лоан, разных солдат, чьи фамилии Фрэнк помнит наизусть, о собственных подвигах… — Я рад, что вы предались таким хорошим воспоминаниям, — будучи все таким же серьезным, как и всегда, сказал Эйден, видимо, больше не желая тратить свое время на пустые разговоры. С лица главнокомандующего сошла улыбка. — Но есть дела поважнее ностальгии. Мне нужна твоя помощь, Фрэнк. Очень нужна. Марви стал суровым в считанные секунды, но, как казалось, он сделал это охотно: он строгий человек и умеет менять настроение. Главнокомандующий взглянул на пилигрима с интересом, приготовившись слушать. — Я Эйден Колдуэлл, сын Вальца, бывший член ВГМ и пилигрим, — бесцеремонно представился гость, своими словами тут же вызвав немое недовольство у Марви. — Но я здесь, а не там, в ВГМ, потому что знаю, что компания приступила к спасению мира в ущерб самому миру. Вы же спасаете его лишь во благо. И я хочу помочь вам, чтобы человечество продолжило существовать. У меня есть для этого все основания, а еще есть то, что нам всем поможет. Убедило ли это Фрэнка? Похоже, что нисколько. Он все еще сидел и смотрел на Эйдена, будто бы размышляя об услышанном. А потом опустил взгляд, покивав головой. — Предатель, значит… — тихо вздохнул он, и Колдуэлл нахмурился. — Что? — Я говорю, ты предатель, — повторил Марви, одарив гостя грозным взором. — Так просто переметнулся от ВГМ к обычным людям. Как ты убедишь нас в том, что не предашь нас так же, как предал когда-то компанию? Вот и оно — удар по больному. Эйден столько раз размышлял о своей верности кому-либо и столько раз убеждался, что никогда ни к кому не будет привязан. Это ненормально, он знает, но изменить себя не может. Фрэнк не смотрел на него, чтобы заставить Колдуэлла чувствовать себя проигравшим. Впрочем, так оно и было, и пилигрим со злостью бросил ключ от «Сердца» на стол ночного бегуна, чьи глаза с прищуром обратились взором к предмету. — Ты знаешь, что это? — спросил уверенный в себе Эйден, скрестив руки на груди. Хакон пристально и с удовольствием смотрел на него. — Знаю, — кивнул головой Фрэнк. — Но все же этим ты мое доверие не купишь. Марви казался осторожным в общении с еле знакомым человеком, и это раздражало Колдуэлла, который, чувствуя, что не сможет сдержаться, резко стукнул кулаками по столу. Он был зол, но ни один мускул на лице Фрэнка даже не дрогнул. — Мне нужно, чтобы весь Вилледор доверял мне, потому что только так я смогу сделать то, чего давно хочу и чего хотите и вы, — сорвался Эйден, и голос его звучал громко и нервно. — Если сраные люди и Ночные бегуны не перестанут относиться ко мне, как к объебанному ублюдку, то я просто не смогу пробраться к главной лаборатории ВГМ! Фрэнк смотрел на него спокойно, обдумывая свое решение. Эйдена бесило молчание еще больше, но он знал, что ему не следует еще раз повышать голос. — Мне необходима поддержка Ночных бегунов, — тихо, но сквозь зубы процедил Колдуэлл, крепко сжимая ладони до такой степени, что короткие ногти болезненно впивались в кожу. — Без нее ничего не получится. Вы обязаны мне помочь. Наглый, беспокойный и буйный — Фрэнк видел Эйдена насквозь, и вскоре создавалось впечатление, будто он знает пилигрима всю жизнь. Колдуэлл будет идти до конца, несмотря ни на что. Он точно намерен сделать то, что задумал. А задумал он, действительно, что-то полезное для человечества. Хакон похлопал Эйден по плечу, попытавшись как-то успокоить. Тот не двинулся с места, продолжая смотреть на главнокомандующего. Он хотел услышать ответ. И не уйдет отсюда, пока не получит то, зачем он вообще пришел в этот Богом забытый Вилледор. Фрэнк рассматривал всевозможные варианты событий. Не то, чтобы он сомневался в честности Эйдена — он видит в юноше настоящую страсть к справедливости. Но все же что-то его явно напрягало. Этот Колдуэлл казался ему странным. Голубые глаза парня будто бы хранили в себе какую-то тайну и походили больше на звериные, нежели на человеческие. И это нездоровое напряжение мышц пилигрима вызывали подозрение. Внимательно присмотревшись, Фрэнк заметил на поясе брюнета ингибитор и сразу все понял. Зараженный. Эйден остался самим собой, несмотря на зараженную кровь. В его словах и голове присутствует здравый смысл, в глазах — настоящий огонь, на лице — твердая уверенность. И этого хватило, чтобы Марви кивнул головой в знак согласия. — Я поговорю с отрядами, — сказал он убедительно. — Будь уверен, что Ночные бегуны помогут тебе, Эйден Колдуэлл. Это и было нужно Эйдену. Именно это и больше ничего. Поэтому он, как только услышал эти слова, развернулся и покинул кабинет. Хакон посмотрел на главнокомандующего. — Он — лекарство для человечества, — словно пророчил Фрэнк, уперевшись взглядом в дверь. — Он поможет миру вылечиться. Хакон без сомнений с ним согласился.***
— Скажи мне, что ты чувствуешь? — нежно и тихо спросил Вальц, сидя на койке своей дочери. Та приоткрыла глаза и только сейчас осознала, что ее отец пришел к ней. — Чувствую? М-мм, — она застонала, попытавшись подняться. У нее это не получилось, и девушка выдохнула, перестав что-либо предпринимать. — Не знаю. Ничего. Себя не чувствую… Бессвязная речь лишь подтверждала ее слова, и Колдуэлл провел грубой ладонью по ее волосам, будто бы успокаивая. Лоб юной девы горячий и влажный от пота. — Но ты понимаешь, что совсем недавно произошло? — осторожно произнес Винсент, смотря в полуприкрытые очи дочери. Ее ресницы дрожали, а красивый, но печальный взгляд замер. — Да… — с трудом произнесла Мия, — но давай не будем об этом. Давящее молчание заставляло Вальца страдать. Он прекрасно понимал, что его любимой дочке сейчас тяжело говорить, но все же он хотел вести с ней диалог, потому что боялся, что больше такого случая может и не представиться… Думать об этом страшно. Старший Колдуэлл взял руку Мии в свою, поднес к губам и поцеловал. Он одаривал ее заботой и лаской так, чтобы она точно поняла, как он ее любит, словно за все те годы, проведенные вместе, он не смог этого показать как следует. — Прости, что я не был тем отцом, которым ты пыталась меня видеть, невзирая на все мои недостатки, — с какой-то внезапно всплывшей хрипотцой сказал Вальц, и если бы Мия могла сейчас ясно рассуждать, то она точно бы заметила в его голосе редкую для него печаль. — Главное, что ты всегда был моим отцом, — еле-еле произносит девушка, собирая все последние силы для того, чтобы сказать своему папе то, что она хотела бы сказать. — И мне уже все равно, каким способом ты достигал своей цели — ведь это не мешает мне быть твоей дочерью… — Она судорожно вздыхает, прикрывая глаза от усталости, но потом резко хватается обеими ладонями за руки Винсента и, поднимая корпус, прижимается к нему, дрожа как от холода. — Я люблю тебя, папа! — Мия, — с любовью и тоской прошептал Вальц, обнимая дочь и поглаживая ее по волосам. Его дочь. Его любимая дочь. — Папа, помнишь, я просила тебя сделать мне куклу на день рождения? — с детской улыбкой говорит девочка Мия, резво подбегая к отцу и наклоняя голову немного в бок. Волосы завязаны в хвостики, красивое, но простое платьице украшает ее маленькое, хрупкое тело. — Да, дорогая, конечно, я помню, — улыбается Вальц. — Но я еще не сделал… — Я подумала, что не так уж и важно, сделаешь ли ты мне куклу или нет, — девочка хлопает своими большими глазами. — Если что, я у Эйди заберу какие-нибудь игрушки. А на мой день рождения хочу, чтобы ты свои вот эти химические штучки показал, как в тот раз, помнишь? — О да, конечно, — смеется Вальц, — хорошо, дорогая. Мия прыгает ему на шею с торжественным криком «ура!» и тоже смеется: — Я люблю тебя, папа! Любила с рождения, любила до конца жизни… Но раньше говорила это с весельем и задором, а теперь — через боль и в агонии. Тело в руках Вальца будто обмякло, и он аккуратно уложил дочь на кровать. Она всегда была хрупкой и болезненной, но сейчас смотреть на нее было тяжелее всего, а осознание того, что на ней ставят ужасные эксперименты, на которые он дал ей позволение, — это самое страшное, о чем он мог только думать. Мия, очевидно, потеряла сознание, и Винсент не знал, очнется ли она когда-нибудь вновь или нет. Сердце терзают мучения. Внезапно в болевшую голову ударило воспоминание того дня, когда Мия произнесла первое слово. «Папа» — это было оно. И горько думать о том, что то же самое слово, которое она произнесла мгновениями ранее, окажется последним. Вальц остается с дочерью еще некоторое время, а после уходит, не в силах горевать о возможном будущем.