Всё меняется, и мы меняемся вместе со всем

      Эйден просыпается под неприятный запах лекарств. Этот «аромат» ему никогда не нравился, потому что именно это напоминает ему о том, что он бывает болен и нездоров. А еще больше ему не нравится то, что он не только болен, но и заражен. И от этого он не сможет излечиться будто бы уже никогда.       Приоткрыв глаза, парень сначала видел все расплывчато и не понимал ничего, но потом его зрение восстановилось, и он осознал, что находится в медпункте своей сестры. Он бывал здесь лишь единожды, когда вернулся из одного из своих путешествий раненым, и больше не приходил сюда никогда. Это место казалось ему омерзительным, но лишь потому, что именно тут он всегда слабее, чем обычно. — Ты снова с нами, — искренне, лучезарно, дружелюбно, как может только женщина, улыбнулась Мия, которая, конечно же, была здесь. — Как себя чувствуешь? — Уже гораздо лучше, — тяжело выдохнул юноша, приподнявшись на локтях и не ощутив никакой боли. Отлично. — А ты как? — Со мной-то все нормально, — усмехнулась девушка, видимо, удивляясь тому, что ее брат, еще совсем недавно почти обратившись, спрашивает ее о том, как себя чувствует она. — Будь в следующий раз поаккуратнее, пожалуйста. Отец ведь не зря говорит тебе следить за своим состоянием. — Отец много чего говорит, и, если я буду постоянно его слушать, я устану от любых его слов, — с явной шутливостью произнес голубоглазый, уже подняв корпус. Он явно чувствует себя легким на подъем. — Ты ведь сама не всегда его слушаешься. — Ну, вот такая вот у меня привычка с детства, — с тихим смешком и невинно пожала плечами сестра, осторожно поправив свои темные волосы. Эйден посмеялся в ответ. — Помнишь, какая я была ненормальная? — Что ты! — засмеялся вновь парень. — Прятать от отца важные бумаги и не отдавать их, даже когда он кричит, — это абсолютно нормально! — Молчи! — хохотала повеселевшая Мия, будучи, видимо, всегда веселой, когда они вот так непринужденно общаются друг с другом. — Ты тоже немало глупостей в детстве творил. — Ты слишком строга ко мне, — широко улыбался пилигрим, — то, что я воровал аскорбинки у других детей, не являлось преступлением.       Они снова залились общим, ярким и тем же детским смехом, которым заливались несколько лет назад. Но потом Эйден стал серьезнее, и девушка заметила на его переносице слабую морщину — она всегда появлялась, когда ее брат думал о чем-то либо важном, либо плохом. — Когда я стал превращаться, я был у командира Ночных бегунов, которых мы заключили за решетку, — негромким и беспокойным голосом начал юноша, и его собеседница сразу же приняла деловой вид, понимая, что разговор пойдет вовсе не душевный. — А потом зашел отец. Ты не знаешь, о чем он говорил с командиром? — Мне никогда не говорят о таких вещах, Эйден, — со скрытой печалью напомнила Мия, хотя по ее выражению лица было понятно, что она всем сердцем хотела бы рассказать все, что знала, если бы действительно знала. — Я слышала только то, что того ночного бегуна не вернули к остальным, а оставили в комнате допросов. — Тебя к нему не привели? — с небольшим изумлением спросил пилигрим, и на его слова сестра покачала головой в разные стороны. — Но он, вроде, был ранен. — Я не думаю, что отец хотел бы, чтобы я пошла помогать этому человеку, — едва поджав губы в немом сожалении, огорченно проговорила Мия и словила на себе недовольный взгляд брата. — А что ты сразу хмуришься? Сейчас я уже не маленькая девочка и за непослушание последствия гораздо серьезнее. Времена меняются, наша компания тоже меняется, и мне пришлось измениться… — Ага, зато отец нихера не меняется, — мрачно заметил Эйден, опустив взгляд себе на руки. — Мне почему-то кажется, что отец занимается не тем, о чем нам с тобой говорит.       Взглянув на сестру, пилигрим не увидел ни тени сомнений: брюнетка лишь как-то отчаянно, сочувственно нахмурилась и сжала худыми ладонями края своего свитера. Какое же грустное и красивое зрелище…       Эйдену всегда становилось вдруг либо стыдно, либо очень тоскливо, когда девушка делает такое печальное лицо. Ведь она никогда не лжет ему, хотя остальным может; никогда не исказит лицо в фальшивой улыбке, несмотря на умение делать это; никогда не будет рыдать напоказ, но будет тихо-тихо плакать наедине с братом, зная, что тот может ее быстро успокоить. И именно эта откровенность, именно это доверие — это то, что парень особенно любит в этой молодой медсестре. Да, наверно, все ее за это любят, вот только он любит ее, как родную сестру, а значит, любит гораздо сильнее остальных. А из-за этого и привязан к ней настолько, что не может позволить ни обидеть ее, ни повышать на нее голос, ни заставлять ее нервничать.       И сейчас ему вновь стало стыдно из-за того, что он начал такую мрачную и ненужную для них тему. К черту дела компании, к черту важного отца, к черту Ночных бегунов. Все это не стоит отчаянного вида сестры, поэтому-то Эйден и решил тут же перевести тему, но не успел. — Эйди, ты вернулся к нам не для того, чтобы помогать отцу и вдаваться в подробности его занятий, — ласково, но снова с ноткой грусти объясняла Мия, слабо улыбаясь. — Ты пришел отдохнуть от долгих странствий, поговорить с родными, повидать свой город… Разве не так?       Вот и вновь почва для размышлений… Зачем пришел сюда Эйден? Зачем так надолго? Почему бы прямо сейчас не собрать вещи и уйти далеко-далеко, чтобы больше даже не вспоминать тех подозрений, которые пришлось выказать собственной компании? Компании, которая вырастила его?       Но опять же: как именно вырастила? Накачала препаратами во время опытов. Какие последствия? Да все уже знают. И разве надо благодарить ВГМ за это? Ведь сейчас Эйден страдает, часто превращается и чувствует себя не собой. Что же в этом хорошего?       Ничего, абсолютно ничего. А теперь и еще хуже, поскольку такие же опыты ставят и на простых взрослых людях, нередко превращая их в монстров просто потому, что до сих пор не научились делать все так, как нужно. Как же хочется помочь беднягам, которые стали жертвами врачей ВГМ…       Так вот зачем здесь Эйден: помочь людям, спасти их от той судьбы, которая им не предначертана. Он ведь всю жизнь помогает человечеству, будучи неофициально пилигримом, и в Вилледоре он должен, нет, просто обязан продолжать это делать.       Подкрепив свои мысли обещанием выполнить свой долг, голубоглазый посмотрел на девушку и кивнул. — Да, я вернулся, чтобы с вами свидеться.       Солгал. Он солгал Мие. На сердце стало вмиг тяжело, несмотря на то, что ему никогда не было стыдно из-за своей лжи.       А Мия разочарованно улыбнулась. Она прочитала обман в голубых глазах брата и все поняла, уловила каждую мысль, над которой так долго размышлял сейчас юноша. Но все равно улыбнулась, потому что знала, как важна Эйдену улыбка.       И ведь правда: пилигриму стало легче от нее, и он смог искренне улыбнуться в ответ. — Пойдем к нему? — еще шире, но уже гораздо приятнее и добрее заулыбалась Мия, зная, что от ее предложения брат не откажется. — Я возьму с собой все необходимое. — Хорошо.       Они всегда понимали друг друга с полуслова.       Хакон был, мягко сказать, в плохом состоянии. Если до встречи с Эйденом на его лице были лишь небольшие синяки да ссадины, то теперь там красуется еще и глубокий порез на глазу, от которого точно останется шрам. На всю жизнь.       Когда младшие Колдуэллы входили в комнату, им никто не преграждал дорогу: охранники только кивнули Эйдену, видимо, нисколько не сомневаясь в том, что он умеет разговаривать с заключенным. — Ого, ты настолько добр, что привел женщину? — с насмешливой улыбкой вскинул брови ночной бегун, не разглядев лица Мии, которая опустилась к ящику первой помощи, случайно прикрыв личико густыми волосами. Пилигрим мгновенно нахмурился и прибил старшего к спинке стула, сильно схватив за горло и вызвав у того боль. — Ладно-ладно, все, я вижу, что это Мия. Прошу прощения за грубость.       Эйден отпустил. Видимо, Мию в городе знают все.       Пару раз откашлявшись, Хакон вобрал в легкие побольше воздуха, побаиваясь, что произошедшее между ними сейчас может повториться, но ничего не последовало. Только Мия подошла ближе и принялась оказывать медицинскую помощь. — Не ожидал, что ты захочешь мне помогать после нашего разговора, — недоверчиво говорил кареглазый, смотря исключительно на юношу, который рассматривал «инструменты для допроса». Ему все это казалось отвратительным. — Зачем же ты пришел снова? — Чтобы ты глупостей с Мией не натворил, это во-первых, — нахмурился пилигрим, осторожно взяв в руку перочинный ножик и практически сразу выбросив его обратно. — Так, она твоя? — краешком губ улыбнулся Хакон, не дав парню договорить. Тот окинул его еще более суровым взглядом, и пленник стал перебегать глазами с Мии на Эйдена и обратно. Вдруг лицо его прояснилось, и он улыбнулся увереннее. — Сестра, значит. Вы просто не слишком похожи.       Юноша цокнул, совершенно устав слушать его слова, а после, когда обернулся, увидел изменчивость в выражении чужого лица. Хакон словно напрягся, сжав руки и замолчав, и выглядел даже, возможно, обеспокоенным. — Значит, ты сын Вальца? — осторожно подытожил он, прокручивая в голове образ своего противника и сравнивая его с Эйденом, что стоял напротив. — Никогда бы не подумал. Мия-то хотя бы на него похожа внешне, у них черты лица схожи: щеки впалые, рты совершенно одинаковые и глаза у нее точь-в-точь как у папули. А ты, — посмотрел на парня Хакон, и на его виске вдруг запульсировала вена, то ли от неожиданного шока, то ли от легкой паники, — ты другое дело. Вы с ним похожи только мрачностью, серьезностью и постоянно нахмуренными бровями. — Хватит, — Эйден холодно, твердо и жестко закончил всю болтовню мужчины, и от этого бездушного и отцовского «хватит» Мия побледнела: она никогда не слышала такого тона у брата. У девушки даже дрогнуло в руках лекарство, и Хакон, отчетливо заметив это, решил дать словесный отпор парнише. — А нет, Эйден, все-таки у тебя с Вальцем есть еще одна схожая черта — характер, — произнес он, явно зная, на что давить. — Вы оба черствы и слишком жестоки, особенно тогда, когда вам что-то очень сильно нужно или не нравится. Ты и есть копия отца, Вальц номер два. Как же я сразу не понял?       Эйден сохранял спокойствие и серьезный вид, но внутри у него все горело так, словно вот-вот взорвется. И это была даже не злость. Это был страх правды.       Вдруг он, действительно, такой же, как отец, и лишь притворяется хорошим человеком, когда ходит в свои странствия помогать людям? Он ведь всегда был одним из компании ВГМ, всегда был таким же, как все они, и никогда уже не станет другим. Это пятно — ВГМ — стало его неотъемлемой частью, от которой невозможно избавиться. Пятно, которое невозможно просто так взять и оттереть. — Надо сказать, твой батя — изощренный маньяк, — усмехнулся Хакон, обратив на себя внимание голубых глаз парня. — Видишь мой новый порез на лице? — Он слегка вскинул левую бровь, указывая на еще едва кровоточащую рану. — У меня был и старый шрам, с правой стороны, и Вальц сказал, что было бы неплохо сделать мое лицо вновь симметричным, и приказал устроить точно такой же шрам и слева.       В абсолютно каждом слове мужчины звучит отчаяние, несмотря на то, что он старается скрыть это усмешками и неуместными наглостями. Должно быть, этот человек уже не надеется оказаться вновь на свободе и смирился со своей судьбой пленника. Это вызывает сожаление у Эйдена, но парень не спешит его показывать, сохраняя прежний невозмутимый и суровый вид. — Ты такой же, как и он? — без злости, без страха рисковать спросил Хакон, и именно в этом голосе пилигрим прочитал все, что нужно. Хакон просто верит в возможность быть с Эйденом в сотрудничестве, чтобы спасти своих людей. — Зачем ты все это говоришь? — вступилась за брата Мия, возмущаясь и перестав что-либо делать. Она тоже умела принимать хмурое выражение, и ночной бегун даже не сдержал улыбки от того, что Колдуэллы так одинаково хмурятся. — Мы пришли помочь тебе, а ты зачем-то злишь Эйдена. Твои слова для него все равно ничего не значат. — Все хорошо, Мия, не нервничай, — вдруг сделавшись мягким и ласковым, Эйден положил руку ей на плечо и осторожно погладил, смотря в ее серьезное, по-женски прелестное лицо.       Девушка поджала губы, явно решаясь, продолжать оказывать помощь или нет, и, выдохнув, все-таки продолжила, понимая, что она как-никак выполняет свой долг.       А пилигрим вернул прежний вид и посмотрел на заключенного, который все еще глядел в его голубые глаза. Взгляд Хакона был суровым, но в то же время полным отчаянной надежды. — Если ты расскажешь мне все о Ночных бегунах, если расскажешь мне всю правду о ВГМ, если расскажешь абсолютно все о Вилледоре, — начал Эйден, но эти его слова, твердые и уверенные, казались словами спасения, — то я отпущу тебя и твой отряд.       Мия удивленно взглянула на него, а Хакон, наоборот, в раздумьях склонил голову. Сейчас решается судьба всех его людей, и судьба эта зависит от одного человека — от Эйдена Колдуэлла, который может оказаться как союзником, так и противником.       Но необходимо рискнуть. Просто необходимо. — Да, я согласен, — вздохнул ночной бегун, и парень кивнул ему, посмотрев на свою сестру.       Та как раз закончила со всем и поняла, что ей лучше уйти. Ведь неизвестно, что здесь может произойти, да и к тому же Эйден ей обязательно все расскажет. В мягкой форме, конечно, но расскажет. И ушла.       Пилигрим закрыл за ней дверь на замок и, подставив стул ближе к пленнику, сел напротив Хакона, как всегда нахмурившись.       Может, у него просто такая привычка?