***
Тремя неделями ранее.
Граница меж сном и реальностью чуть проседает, мутнеет и размывается, словно чернила, на которые ненароком попала вода. Прикосновения высекают по коже искры, воздух кругом нагревается, и чудится, словно ласка не ограничивается одними руками и губами: нечто обволакивает, тягучее и плотное, горячее, будто всё тело, охваченное пламенем, медленно горит, пока она потягивается на постели, подминая собою простыни. Пока морщит брови, приоткрывая рот очередным вздохом, когда тихонько скулит, чувствуя, как разум путается в ощущения, всё плотнее скручиваясь в пружину, что лопнет вот-вот. Но Киран умело держит её на грани. Издевается, чёрт бы его побрал, так искусно, что Лорен и вовсе не хочется, чтобы он прекращал. Она молится о том на грани сна, захлёбываясь в истоме — лишь бы не проснуться, боже, ещё пять минут, ещё немного, чуть ниже и сильнее, господи... Улыбка касается кожи ниже плеча, когда он слушается её, подстраиваясь требованию. Улыбка совершенно бесовская. Послать бы его к чёрту.***
Простыни едва-слышимо шуршат, стоит сжать ткань в пальцах или всего-навсего провести по поверхности рукой. В спальне свежо (Киран распахнул по её просьбе окно), сквозняк треплет полупрозрачные занавески и страницы оставленной на столе книги, неуклюже катает смятый бумажный шарик и пытается перевернуть страницу раскрытого альбома. Киран придерживает её рукой, медленно приглаживает, не отвлекаясь от рисования. Лорен вслушивается в тревожащие тишину звуки: шелест листов, редкие шорохи, когда он меняет положение, нечто, напоминающее хмыканье и усмешку, удаётся угадать, что он увлёкся, позабыв о её присутствии. Или ему настолько комфортно, что и забывать не нужно. Угол губ от подобных мыслей легонько дёргается. Скольжения карандаша по листу выверенные, движения умелые. Лорен подмечает, что периодически он замирает и вглядывается в работу, и тогда в комнате становится так тихо, что она задерживает дыхание. И, быть может, лишь кажется, — но до слуха доносятся его вздохи, размеренные и тихие. В комнате свежо, но Лорен, полностью обнажённой и сбросившей из вредности с постели одеяло, всё равно не хватает воздуха. Она лениво ворочается и тяжело вздыхает, продолжая слушать. А потом, ведомая невесть чем, поднимается и, стараясь быть бесшумной, скользит по полу в направлении стола. — Что, неужели совсем не устала, Офицер? — интонация в высшей степени насмешливая, и она без труда угадывает, что была замечена прежде, чем остановилась позади него и нависла. Прежде, чем волосы коснулись нагого плеча, а губы опустились на скулу. Руки лениво опутали шею, пальцы легонько провели по груди. Он повернулся, взглянул на неё снизу-вверх и оставил на плече поцелуй. А затем вернулся к работе, продолжая кончиком грифеля наносить на бумагу штрих. — Ничуть, — признаётся она честно, пальцы одной руки забираются в волосы, уже собранные им в пучок. Она перебирает их осторожно, поглаживая голову. — Совсем не устала. — И совсем не хочешь отдохнуть? Ну, знаешь, хотя бы разок в порядке исключения поспать дольше пятнадцати минут в сутки. — Не хочу, — тон сходит до озорного, ребячески-живого, позвякивающего колокольчиками. Она оттягивает зубами мочку, опаляя дыханием кожу, целует его скулу и линию челюсти, перекатывая на языке солоный вкус кожи. — Более того, я и тебе не позволю, — она клеймит губами шею, по памяти сдавливая и прикусывая его слабые места. Киран сглатывает, рука, сжимающая карандаш, успевает дрогнуть. — Да неужели? — нарочно притворяется не слишком заинтересованным он. — Посмотрел бы на это. Вместо ответа Лорен отпускает его, делает ещё пару шагов, безмолвно требует приподнять руку и, когда он это делает, опускается ему на колени. Во взгляде, поделённом на двоих, один озорной смех. Хватка в волосах становится жёстче, Лорен сжимает пучок и тянет за него, заставляя его запрокинуть голову. Не встречая сопротивления, припадает к шее губами. Тяжёлое дыхание ласкает слух. Ладони скользят по нагой спине, очерчивая крылья лопаток, линию позвоночника. Ласка неторопливая, но оттого не менее требовательная. Лорен увлекается и расслабляется настолько, что когда оказывается подхвачена и подсажена на стол, успевает только ойкнуть. От неожиданности у неё ускоряется дыхание, расширяются глаза. И холод стола сперва обжигает, но после она выдыхает с облегчением: жар чуть отступает, становится самую малость легче. Киран придвигается на стуле ближе, опускает подбородок на сцепленные поверх её бёдра руки. И смотрит на неё снизу вверх, украдкой целуя её в самую родинку на животе. — Может у тебя жар? — в голосе ворочается беспокойство. — Это точно нормально? — У меня бывает такое, когда я проживаю большое количество эмоций в краткий срок, — пожимает плечами она, упираясь ладонями в стол позади себя. — Я могу замерзать в жаркий день и умирать от жары в холод. Думаю, ночь была достаточно яркой, чтобы... — она умолкает, не находя нужного слова. — Чтобы теперь ты была такой горячей. Впрочем, не только теперь, — уголок рта тянется вверх, сводя губы в кривую ухмылку. — И всё же... — Всё хорошо, — пальцы путаются в смоляных кудрях. — Я нормально себя чувствую, не считая этого. — Славно, — он ластится к ней, носом зарываясь в кожу, жадно тянет запах тела. — Мне не хочется думать о том, что совсем скоро ты сбежишь от меня. — Можно подумать, это последняя наша встреча, — бормочет она ворчливо, так и тянет до кучи пихнуть его в живот — легонько, практически просто коснувшись. Так ведь недовольство показать всяко проще, чем, открыв рот и высказав всё на чистоту. Губы тянет лёгкая, невесомая улыбка. Лорен склоняет голову. И всё же что-то... Что-то не так. И это ощущение крепнет с каждым мгновением, стягивающим паутинки тревоги в крепкий-крепкий канат. Он молчит. Даже дыхание, осязаемое кожей, становится реже и словно бы тише. Будто ребёнок, прячась от грозы под кроватью, пытается не выдать себя ни шорохом. Привычки порой оказываются живучее любых привязанностей. — Киран, — зовёт она тихо. Звук расходится по комнате, отталкиваясь от стен и углов. Врезается в его скрюченную фигуру, оседает на коже и взрывается. — Киран, — не унимается она. — Киран, Киран, Киран. — Что, даже угроз не будет? «Отвечай, иначе достану наручники»... Нет? — Чего же ты так привязался к моим наручникам, — жалуется она. — Так в чём дело? — Сказала бы, что мне нравится то, как звучит твоё имя, но ты и так слишком много о себе думаешь. — Ты уже сказала, Офицер. — Да ладно? — она вскидывает ладони на воздух. — А если серьёзно? — Киран приподнимает голову, позволяя взглядам схлестнуться. Слиться, подобно волнам прибоя. — Что ты снова успел себе надумать? — в тоне нет упрёка, и всё же брови поднимаются к переносице, сердце, бьющееся в считанных миллиметрах от его головы, заполняет досада. — Я не смогу помочь тебе, пока ты не расскажешь. Он молчит, смотря на неё в упор. — Я не могу тебя спасти своими руками, знаешь ведь? Я бы очень хотела, — произносит она тише, чем хочется, но громче, чем следует. — Но по силам это только тебе. Знаешь? Подбородок отрывается от бедра. Он сглатывает, привставая, замирая против неё, продолжая упираться кулаками в стол по бокам. В горле ворочается ком. Нечто, требующее быть высказанным, рвущееся наружу. Нечто, не облекаемое в слова. У Лорен падает сердце, когда он отводит взгляд. Вымученно, извиняясь всем ссутуленным телом, отодвигающимся на стуле. Лорен какое-то время так и сидит на столе, не смотря ни на него, отдаляющегося, ни на что-либо ещё в комнате. Взгляд стекленеет. И всё же она заставляет себя подняться. Сглатывает мерзкий комок, запрещая себе слабость. Перечёркивая саму мысль кроваво-алым. Кутается в простынь, чёрт бы побрал сменившуюся холодом жару, и ступает босыми ногами по коридору. Гостиная плавно перетекает в кухню. Пусто. Короткий взгляд в сторону прихожей — пальто и ботинки, слава богу, на месте. Она идёт дальше, пока не оказывается рядом с единственной дверью в апартаментах, побывать за которой ей так и не выдалось шанса. — Могу я? — негромко спрашивает она, опуская запястье сложенной в кулак руки к поверхности двери. И та отворяется с тихим скрипом. Лорен входит медленно, прикрывая за собой дверь. Осматривает пространство бегло, бросая пару долгих взглядов на каждую из стен. Не глазеет и не подходит ближе ни к одному из развешенных на стенах рисунков. Отмечает стопки коробок, папки с листами, материалы, инструменты, многое, многое. Комната пахнет углём и морозом. Комната пахнет его душой — той её частью, к которой не коснёшься, не измазав пальцы графитом. Она затаивает дыхание и всё же подходит ближе к нему, устроившемуся на низком табурете у стола. Поначалу он сидит, отвернувшись, будто вновь над чем-то работает. Быть может, он пытался. Но, слыша её шаги и чувствуя её присутствие, он оставляет карандаш и оборачивается. Лорен замирает на расстоянии шага. На расстоянии вдоха. Украденного прикосновения и вымученного взгляда. — Ты давно уже не говорил ни с кем о том, что чувствуешь, — тон наполовину вопросительный. Понимает, что то скорее всего правда, сомнение — простор для его собственного признания. Киран улыбается — вымученно и самую малость печально. Разводит руками, стремясь объять тем прорывом всё окружающее пространство. — Вот они — мои чувства, — Лорен сглатывает, разглядывая его руки, игру пальцев, похожую на вольный перебор клавиш. — На листах. Тоска, страх, осколки радостей. Я собрал здесь всё. — Человеку нужен человек, — произносит она просто, как следует любую из истин. — Я не могу представить, как бы справлялась со всем, не имея поддержки. Но ты... — Лорен кусает губы. — Мне просто безумно жаль. И не менее безумно хочется отмотать время назад и найти тебя задолго до этого всего. Киран протягивает руку, и Лорен вкладывает в неё свою, не задумываясь ни на секунду. Он притягивает её ближе, стягивая простынь, и опутывает руками талию. Лорен вздрагивает от тепла его рук, и следом же тянется ближе. Всегда в такие моменты помогало только человеческое тепло. Чертовски редко ей было кого обнять, когда она замерзала заживо. — Спасибо, — выдыхает он, легко касаясь губами кожи. — Со мной не случалось ничего радостнее встречи с тобой. Иногда кажется, что забытые боги решили так благословить меня. И тем страшнее, что я жду, когда настанет расплата. — С каких пор ты так суеверен? — ладони опускаются ему на виски, легонько массируя. Она наклоняется, оставляя ещё меньше пространства: дыхание касается кожи. Он отвечает не сразу: Лорен отмечает отражение короткой внутренней борьбы в миг, когда он не решается заговорить, лишь приоткрывая губы. Непроизнесённое умирает на них. Но вера побеждает. Побеждает Лорен, внутренне ликуя, когда Киран, не разрывая пересечение взглядов, не отворачиваясь и не сбегая, признаётся: — Я очень любил сказки в детстве, но денег на книги у родителей не было, — они оба затаили дыхание: Лорен, вслушиваясь, Киран, касаясь тех уголков памяти, которые лелеял, и которых всё же не решался касаться уже очень и очень давно. — И тогда мама стала придумывать их сама, собирая по кускам из Библии, старых английских сказок и легенд разных народов. Никогда более я не слышал рассказов изобретательнее. Она объясняла ими, как по утрам встаёт солнце и зачем необходимо быть добрее. Не могу вспомнить, чтобы она была религиозной, но верила во многое. И учила тому меня. — Так во что из всего этого веришь ты? — В людей. В любовь — я видел, что она делает с ними. В силу — не когда она, облекаясь властью, становилась насилием. Когда видел, как люди радуются обыденному, испытывая лишения. Находят счастье и любовь, тянутся к свету. Его глаза, ни больше ни меньше, сияли. Лорен, не выдержав, наклонилась ещё чуть ниже и оставила на губах поцелуй. Пара движений, всего пара, спасибо, спасибо за нашу встречу, за то, что был рядом, за то, что рядом с тобой мне хочется жить, не думая о ненависти и боли. Она не могла оторваться, и смогла осознать, что по щекам потекли слёзы, лишь когда Киран усадил её к себе на колени и принялся осторожно их стирать. — Твои родители любили друг друга? — Очень. Мама часто говорила, что любовь и есть самая неразменная ценность. И они были правы, — и вновь всё та же печально-тёплая улыбка, рука в волосах, ласкающая голову. — Но, вспоминая всё это сейчас... Они отдавали мне последнее. Жизнь была чертовски тяжёлой. И всё равно оставалась такой счастливой. — Сколько тебе было, когда их не стало? — Около шести. — В чём дело? — Всё не так просто. Лорен впервые за то время, что знает его, слышит его голос таким надтреснутым. Быть может, тень этого явилась ей тогда к пещере. Но теперь сам Киран уже не тот мужчина, которому хватило злобы. Он уязвимее, он знает, потерю чего не вынесет ни за что на свете. — Я почти ничего не помню о тех днях. Да и в целом о «той» жизни... — он умолкает, сглатывая. Лорен молится о том, чтобы за стеклом взгляда у него в этот миг были не огонь с кровью. —... до того, как меня забрали. — Будь со мной, — она перехватывает ладонями его щёки, вынуждая посмотреть на себя в упор. Не сразу, но его взгляд проясняется и устремляется к ней. Киран подаётся вперёд, дабы губами легко коснуться её губ, но Лорен не даёт ему углубить поцелуй. — Ты не там, и уже никогда там не окажешься. Все те люди получили своё. А ты — ты со мной. Я рядом, я никуда не уйду. — А как же работа с утра, — полу-вопросительно выдыхает он, и Лорен различает усмешку по одним искрам во вздохах. — Мы вообще-то всё ещё вместе работаем, — шёпотом, шелестом, в самые губы. — Дорогая, тебе, случаем, никогда не было интересно повторить то, в чём нас однажды обвинила Ким? У Лорен кружится голова от того, как быстро нежность с оттенком щемящего сожаления сменяется желанием стукнуть ему по лбу. — Разумеется, было, — но хочется ей стукнуть его или нет, сдавать позиции она не собирается уж точно. — В пыльном архиве среди гор старых бумаг... — он прикрывает глаза и шумно тянет носом воздух у самого её лица. — Прижав тебя к одному из стеллажей или разложив на столе... — Забыв запереть дверь, чтобы посреди страсти явился Герман и вызвал меня на дуэль за своё разбитое сердце, отданное нашему потрясающему красавцу-Архивариусу, — закончила Лорен без тени томного предвкушения, отчётливо слышимого в его голосе. Глаза закатились сами собой, и она всё же лягнула его бедром, сжимая руки. Киран играючи перехватил одну и запечатлел на запястье поцелуй. — Ким была бы секундантом. О, ей бы так понравилась эта роль, — Киран усмехнулся, по-хозяйки расположив руку на том самом бедре, сжав кожу пальцами, огладив. — Господи, да уймись же ты, — она силилась скрыть прорывающийся смех за раздражением, но, чем дальше её уводило воображение, тем тяжелее становилось скрыть улыбку, стягивающую губы против воли. — Представляю, как злился бы Уилл. Ходил бы взад-вперёд, срываясь на неё и приговаривая, как устал от этих проделок. — Сказал бы, что вычтет из её жалованья, а она бы ответила, что это четырнадцатая угроза за один только этот месяц. Лорен рассмеялась, чуть запрокинув голову, и впервые за долгое время вибрация не отозвалась ощущением комка в груди, вязкого и страшно-тянущего. — Словом, никаких безрассудств в архиве, — подытожила она. — Так, значит? — он изобразил расстроенное выражение, однако хитреца в голосе и не думала никуда пропадать. — Ну ничего, есть ещё много... Ладонь прижалась к его губам. — Даже не думай начать говорить мне нечто подобное в офисе. И отстукивать на Морзянке не смей. И передавать в записках с документами о делах. — О, что такое? У моего Офицера в самом деле такое слабое терпение? Не любишь игры? — Не люблю смешивать работу с личным, — строго отрезала она. — Похоть не даёт мыслить трезво и сбивает в кучу все прочие мысли. А играть, — от ухмылки, скользнувшей в складке губ, Кирану осталось лишь голодно сглотнуть. — Играть я люблю. Только не умею вовремя останавливаться, к сожалению. Во взгляде мелькнуло нечто, от чего им обоим стало нехорошо. Лорен от собственных воспоминаний, Кирану — от того, что шалости не удалось увести их от боли надолго. — Значит, никаких игр в рабочее время, — деловито произнёс он. — Что, и руки совсем нельзя распускать? — И губы, представляешь, как ужасно? — она расширила глаза в притворном ужасе и жестоко ухмыльнулась. — Никаких обещаний, — он поднял взгляд к потолку. — Ты слишком строга к своему подчинённому, Офицер. — За это-то ты меня и любишь, — она улыбнулась, и улыбка та вышла чистой, честной. Губы у Кирана сами собой растянулись той же нежностью. — И она ещё смеет что-то говорить о моём самомнении, — он закатил глаза, но скрыть довольство не смог. — Ну разумеется, — пальцы кончиками легонько вывели завиток почти у самого колена, после чего всей пятернёй накрыли его. — Как можно устоять перед такой сильной, упрямой и невозможной женщиной? — Я сейчас, утра не дожидаясь, домой уйду, — пригрозила она, силясь подняться. Хватило лишь сделать вид. Ей не хотелось уходить, и она прекрасно понимала, что он, зная это, никуда её не отпустит. — Говорю же, прекрасна, — восхищение в тоне было утрированным, щекочущим что-то внутри, уж слишком сладким. — Как я мог устоять? Всё началось с лёгкого тепла под кожей. С каждой фразой щёки у неё вспыхивали всё отчаяннее. Тянуло спрятать поалевшее лицо в изгибе его шеи, но когда Офицер Синклер так легко сдавалась? — Ты ужасен. Просто отвратителен, — задыхаясь смущением, процедила сквозь зубы она. — За это-то ты меня и любишь, — тихо и серьёзно произнёс он. Эти слова и услышать бы из уст Лорен, но... — Ничего от тебя не скроешь, — бормочет она, отводя взгляд. Но Кирану хватает и этого. С лихвой, на самом деле. И когда следом же она, пылающая от ушей до шеи, увлекает его в поцелуй, думать о чём-то ином, кроме как собственном везении, становится невозможно. Ему чертовски повезло оказаться в кафе тем утром. Ему чертовски повезло встретить её, повезло, что она принял его, со всеми демонами за сердцем, со всеми бедами, что были на его пути. И он готов был отдать за одну искру этого чувства всё — всё, что у него могло быть, всё, что было отнято. Всё, что никому не удалось отнять. Всё для неё, окутавшей теплом. Для неё, кем он живём и дышит уже давно — ещё с тех пор, когда совсем не отдавал себе в том отчёт.***
Среди простора канзасской степи жил мальчик по имени Кристо. Его отец фермер Джим день и ночь работал в поле, а мать Ханна хлопотала по хозяйству. Жили они в небольшом фургоне, снятом с колёс и поставленном на землю. Обстановка домика была бедной: железная печка, шкаф, стол, три стула и две кровати. Рядом с домом, у самой двери, был выкопан «ураганный погреб». В погребе семья отсиживалась во время бурь. Степные ураганы не раз уже опрокидывали лёгонькое жилище фермера Джима. Но Джим не унывал: когда утихал ветер, он поднимал домик, печка и кровати ставились на места, Кристо собирал с пола оловянные тарелки и кружки – и всё было в порядке до нового урагана. Вокруг до самого горизонта расстилалась ровная, как скатерть, степь. Кое-где виднелись такие же бедные домики, как и домик Джима. Вокруг них были пашни, где фермеры сеяли пшеницу и кукурузу. Широкая степь не казалась Кристо унылой: ведь это была его родина. Кристо не знал никаких других мест. Горы и леса он видела только на картинках, и они не манили его, быть может, потому, что в дешёвых Кристовых книжках были нарисованы плохо. Когда Кристо становилось скучно, он звал весёлого пёсика Тото и отправлялся навестить Дика и Боба, или шёл к дедушке Рольфу, от которого никогда не возвращался без самодельной игрушки. Тото с лаем прыгал по степи, гонялся за воронами и был бесконечно доволен собой и своим маленьким хозяином. У Тото была чёрная шерсть, остренькие ушки и маленькие, забавно блестевшие глазки. Тото никогда не скучал и мог играть с мальчиком целый день. У Кристо было много забот. Он помогал матери по хозяйству и каждый день ходил с отцом в поле, отец учил его читать, писать и считать, потому что школа находилась далеко, а он был ещё слишком мал, чтобы ходить туда каждый день. Небо в тот роковой вечер было чистым, мирным. И всё же погода испортилась быстро. Разыгралась страшная буря, каких не видывали прежде жители степи. И буря та отнесла мальчика отнюдь не в Волшебную страну. — Что ты читаешь? Глаза Кирана расширились. Он моргнул один, два, три раза, всякий раз сжимая глаза плотнее. Взгляд прояснился не сразу. На него, замершего у стеллажа с книгами с одной в руках, пытливо смотрела Лорен, облачённая в его рубашку. Чёрную. Наполовину застёгнутую и с небрежно закатанными до локтей рукавами. Разглядывая её, он снова потерялся в собственных мыслях. — Тебе идёт, — проговорил он, начиная чувствовать вес книги в руках. Коротко перевёл взгляд на неё, но также быстро вернулся к стоящей в дверном проходе девушке. Своей девушке. — Ни разу её на тебе не видела. Но она мне сразу понравилась, — она покрутилась на месте, и рукава вновь спали к запястьям. Сжав кулаки, неловко провела ими по собственному телу. — Так что ты читал? — Да ничего в общем-то, — он жмёт плечами, захлопывая книгу и поднимая её обложкой кверху, демонстрируя выведенное блестящими буквами название. — Удивительный волшебник из страны Оз, — прочла она вслух. — Любишь ностальгировать? — Память пускай и болезненна, но она согревает, — улыбается он задумчиво. — У тебя были любимые сказки? — Были. Но я частенько строила из себя серьёзную взрослую и делала вид, что всё это меня совсем не интересует. — Прелестно, — Киран ухмылялся чему-то своему, то и дело оглаживая взглядом обложку. — Готов поспорить, имей ты возможность поговорить с маленькой собой, ущипнула бы её и попросила перестать сражаться со своим отражением в зеркале. — Я бы её обняла, — признаётся Лорен серьёзно, чувствуя, как всё та же фантазия уносит её к хохоту и шлепкам подошв по асфальту, крикам, цветам, тяжёлому смраду гари и крови. — Эй, — очнуться удаётся лишь когда Киран за подбородок приподнимает её лицо и пытливо заглядывает в глаза. — Я с тобой и я никуда не денусь, помнишь? — Ничего своего придумать не можешь, — силится возмутиться она. Но щёки алеют удушливо, а ком в груди начинает неприятно ворочаться, угрожая пролиться слезами. — Ну какая же ты суровая, — ворчит он, притягивая её, обхватившую себя руками, ближе. Она не вырывается, но и навстречу не подаётся. — Иди ко мне, ёжик. Хватит уже колоться. Долгие мгновения Лорен сверлила его глупое лицо злым взглядом. Поджатые губы и нахмуренные брови были последним, что Киран увидел, прежде чем Лорен, прижавшись к нему, спрятала лицо у него на груди и тихо, с облегчением заплакала.***
Сон маячил за смеженными веками, баюкая усталость, маня в цветные запретные дали, давно лишь мнимые, всегда желанные, как и всё недоступное. Движение пальцев в волосах, тихий расслабленный стон. И нечто вновь легонько, безобидно журя, бьёт по руке, тянущейся к плывущим облаками размытым картинкам. Стон сливается со вздохом, устало-недовольным, раздосадованным. Новый виток ласки заставляет ластиться в безмолвной просьбе не останавливаться. Напоминать снова и снова, что она не одна и запретная нежность не была одним лишь проказом сновидения. Вспомнились мамины руки, нежные и заботливые, оглаживающие голову, баюкающие щеку, опускающиеся на лопатки объятием. Тепло, словно она вновь в родительском доме, в своей постели на втором этаже. Мама сидит на самом краю, читая ей, почти спящей, сказку. А отец выглядывает из щели, тихонько спрашивая, не спит ли она. Проходит в комнату, стараясь быть тише, но всё равно умудряется уронить что-то и запнуться. Папа, папа, — проносится в голове тихо. — Всё такой же неуклюжий. Столько лет прошло, а я всё не могу перестать скучать. Всё также больно помнить. Ладонь поочерёдно огладила щёки, собирая выступившие слезы. Губы прижались к виску, грея теплом дыхания, и тихий, умиротворяющий шёпот разлился над нею, мучающейся на границе сна. Я рядом. Я с тобой, моё сердце. Она сжала губы, и плачь усилился. Фантомы тепла коснулись плеч, рук, невесомо — боков. Руки легли под грудью, и она оказалась притянута спиной к тёплой коже. Чувствовалось даже через ткань. Но она злилась от того, что этого было мало. — Сними с меня рубашку, — она надеялась, что реплика вышла не такой смазанной, какой была в сознании. Надеялась, впрочем, зря — но Киран уловил просьбу потому, что сам успел задуматься о том, что коже мало тепла. Ткань соскользнула с податливо раскинувшегося на постели тела. Она пробормотала что-то сквозь сон, и Киран ответил на непереводимое касание губ к губам. Лорен, в свою очередь, шевельнула ими в ответ.***
Лорен догадывалась, что покидать его квартиру и возвращаться к привычной жизни после произошедшего будет сложно. Обоим хотелось оттянуть этот момент, перечеркнуть его, избежать. Лорен, не привыкшей бежать, Лорен, привыкшей преодолевать всё и вся, питаясь злостью, в какой-то момент захотелось перемахнуть порог его квартиры рывком и уйти, не оглядываясь. Но как она могла, как кто-либо мог, когда даже Орфей, зная, что стоит на кону, не выдержал и обернулся? Расставание вышло смазанным. Неловким, странным. Остывшим и неестественным, чужим, словно не было тех мгновение покоя и счастья, таких чистых, словно они были украдены из места, подобного раю — и происходящее лишь подтверждало то. Но Лорен помнила, что поцелуй был таким же тёплым и нежным, как десятки украденных в ночи, под светом их вечной спутницы. Она силой заставляла себя цепляться за это тепло, когда рой жутких мыслей рвал внутренности на клочки. — Киран, — от одного лишь воспоминания рдели щёки. — Мм? — он потянулся, тягуче и сладко, и приоткрыл один глаз, не выныривая толком из дрёмы. — Что, дорогая? — Я могу забрать её? — она приподняла аккуратно сложенную рубашку и потрясла ею в воздухе. — Мо-о-жешь, — он вновь потянулся, и Лорен сглотнула, чувствуя, как стремительно капитулирует перед ним, всего-навсего слишком сонным, чтобы раздражать её. — Если полежишь со мной ещё пять минуточек, — и он приглашающе раскидывает по постели руки. — Я тогда уже совсем никуда не уйду, — она кусает губу, разглядывая его с сожалением — такой маняще-тёплый, что обнять бы его и не отпускать до следующего утра. Борьба не оказывается долгой, и Лорен ныряет в его объятия, смыкающиеся за её спиной хватом, кругом неё — коконом. — Не хочу никуда уходить, — признаётся она неохотно. — Более того, мне противно и страшно от той мысли, что уйти всё-таки придётся. — И что в этом странного? — Киран потягивается, пальцы чертят самыми кончиками у неё на плече завиток. — Я тоже не хочу с тобой расставаться. — Нет, ты не понимаешь, — она царапает по себе руками, ёрзает, стараясь вырваться, но Киран, не отпуская окончательно, лишь даёт ей больше пространства. — Будь моя воля, я бы обвилась вокруг тебя змеёй и не отпускала совсем никогда, — ладони ведут по щекам, вороша попутно падающие на них волосы. — Знаю, что так нельзя, и это лишь злит. Со мной впервые такое, кажется... По крайней мере, в таком возрасте. — Я могу тебя понять, — он находит её взгляд и удерживает его так бережно и так настойчиво-мягко, что она и сама поражается, как это удаётся ему. Но она расслабляется и вслушивается так внимательно, как только может. — Прежде я не мог себе позволить сблизиться с кем-то настолько. Они оба поднимаются, и теперь сидят против друг друга, опутав руками плечи, водя пальцами по спине и лопаткам, по волосам и щекам. Она долго просто смотрит на него и позволяет себе раствориться в ощущении тепла, подбирая нужные слова. Выходит с трудом. — Когда обретаешь что-то, в чём очень давно нуждался, — начинает она, чуть хмурясь. — Рано или поздно приходит удушливый страх этого чего-то лишиться. Потому и тревожно так. И кажется — я знаю, что это глупо — будто если я просто буду держать тебя, этого не произойдёт. — Я никуда от тебя не денусь, — он рванул к ней и обхватил её лицо руками. Даже нить взглядов оборвалась от резкости этого движения, но новая протянулась также быстро, ничуть не менее крепко. Лорен почувствовала, как нечто выбило из лёгких добрую половину воздуха. Он заговорил в самые её губы, быстро, слишком быстро, чересчур весело и всё равно в пополам горестно. Так говорят о том, во что не верят, в чём, даже видя собственными глазами, продолжают сомневаться. И всё же он заговорил, а Лорен слушала его, припав лбом к его лбу, цепляясь за него, ловя губами дыхание. — Я был рядом и я буду рядом, что бы ни произошло. Я хочу быть рядом несмотря ни на что. Я весь твой — со всеми демонами и всей дурью, — Лорен выдохнула тихое «нуспасиботебе» и боднула его щекой. Взгляд не утратил счастливого блеска. — Знаю, — произнесла она на выдохе, зажмурившись и позволив его губам овладеть ею на несколько мгновений, прежде чем заговорила вновь. — Но всё это произошло слишком быстро. Сейчас всё кажется правильным, но когда мы разойдёмся, каждый останется наедине со своими мыслями. Понимаешь, о чём я? — Да, — он провёл рукой по её щеке, большим пальцем касаясь брови, линии виска, останавливаясь, когда достиг приоткрытых губ. — Но если бы у меня был шанс вернуть этот вечер, я бы всё равно тебя поцеловал. Я бы целовал тебя снова и снова. Он обрушился на неё чувственным, быстрым поцелуем, уже наполнившимся желанием до краёв. Лорен позволила огню проникнуть под кожу, запуская необратимый процесс. Киран повалил её на постель — руки заскользили по телу, дыхание стало общим. Страсть увлекала обоих всё дальше, и соблазн сорваться и взять своё был страшен. Но они не хотели торопиться, в этом не было никакой нужды. Лорен перекатилась, и Киран покорно оказался под нею. — Что бы ни произошло дальше, не позволю себе жалеть, — проговорила она, нависая над самыми его губами. Каждое произнесённое слово оседало на коже теплом. — Я хотела тебя слишком долго. — А я тебя — ещё дольше, — уверил её он, сплетая пальцы, увлекая на себя, ближе, глубже, ещё, ещё. — Даже не буду пытаться спорить, — рассмеялась она, касаясь губами губ, но не торопясь увлечь его в новый поцелуй. — Киран, — позвала она вдруг, и он взмолился о том, чтобы то, о чём она собирается сказать, не развеяло наваждения. — Я смогу приходить к тебе иногда? Оставаться вот так, на ночь? — Оставайся хоть насовсем, — пробормотал он всё в том же неверии. — Зачем ты спрашиваешь? — Чтобы точно знать, что ты этого хочешь. Чтобы услышать это от тебя, — она жмёт плечами. — Чтобы мне было зачем вернуться, в конце концов. — Я столькое ещё хотел бы с тобой сделать, — мечтательно сознался он, наслаждаясь тем, как мучительно давит на всё тело приостановившаяся сладостная пытка. — Можно я нарисую тебя? Лорен повела плечом, устраиваясь на локтях удобнее, прогнулась в спине кошкой, бёдрами чуть дразня его ниже. — Можно. — А обнажённой можно? — Киран, ты... — Не пойми меня неправильно, я могу сделать это и по памяти, — и в подтверждение этим слова его руки обвели её плечи, спину, крутую линию бедра. — Но я очень, очень давно не рисовал с натуры. И совсем никогда не рисовал женщину, которую люблю. — Хорошо, — соглашается она слишком быстро для себя, и Киран угадывает, что сил терпеть у неё остаётся всё меньше. И она, в подтверждение той догадке, седлает его уже смелее. Взгляд темнеет, а радужки становятся медовыми. — Позволю, если будешь хорошо себя вести. — О-хо-хо — ладонь сомкнулась на её волосах, и Киран притянул её ближе, заставив прогнуться ещё сильнее и ослабить давление бёдер. — Сильное заявление. Не думаю, что мне захочется вести себя хорошо. — В таком случае... — проговаривает она многообещающе, но так споро оказывается подхвачена и прижата к постели, что предполагаемое продолжение тонет в смехе и визге. — Киран, я не шучу, — бормочет она строго, но пальцы скребут по его затылку скорее беспомощно, когда он касается короткими, терпкими поцелуями её шеи, быстро спускаясь всё ниже. — Ки... А-ах... — Не понимаю, о чём ты, — хитрит он. — Прекрасное поведение, — язык поочерёдно ласкает соски, и судорожные выдохи тонут в прикушенном изгибе руки. — А вот твоё оставляет желать лучшего, — строго отмечает он, и пальцы той самой руки податливо сплетаются с его рукой, когда он прижимает её к постели. Следующий рваный вздох срывается в стон, протяжный и сладкий. Киран зажмуривается, чувствуя, как его самого ведёт всё сильнее — реакция на неё после близости стала ещё острее, и он уже знал, как тяжело будет видеть её каждый день на работе. И всё же тех моментов ждал. Ладони блуждают по телу — он подтянул её чуть ниже, разводя бёдра шире, губами и языком прошёлся по животу, обласкивая каждый участок желанного тела. Приподнимаясь, он легко целует её лодыжку, прежде чем устраивается на локтях и поочерёдно закидывает ноги на плечи. Лорен выгибается туго натянутой тетивой, когда губы впиваются в плоть. Пытается позвать его, сказать что-то, смысл чего не удаётся разобрать даже ей. Смущение жжёт щёки, распаляет, а он, он попросту с ума сводит. Каждым умелым движением. И Лорен захлёбывается в этих ласках, переставая себя контролировать — срывается на крик, кажется, и моментами пытается вывернуться, но сильные руки не позволяют. Боже, как же ей нравятся его руки. Она перестаёт понимать, что происходит, когда каждое движение выбивает из-под кожи искры и заставляет содрогаться. Слишком хорошо, так хорошо, что даже больно. Она цепляется за его голову, перебирает волосы, и мысль о том, чтобы не сделать больно, держит в уезде. До тех пор, пока удовольствие не погребает за собой остатки её рассудка, а она, притягивая его ногами и руками ещё ближе — ещё, ещё, пожалуйста ещё, мне всегда будет мало тебя — не впивается ногтями ему в плечи и вскрикивает. Так оглушительно, что собственный крик застревает у неё в ушах. — Ты... — бормочет она еле-связно, когда молочный туман перед глазами чуть развеивается, возвращая способность мыслить. — Ты что-то ужасное со мной делаешь. — Настолько нравится? — шепчет он в тон ей, приближаясь и нависая так, что их тела находятся на одном уровне — губы над губами, одна тяжело вздымающаяся грудь поверх другой груди. — Даже не представляешь, насколько, — едва слушающиеся руки рывком обвивают шею. — Не могу припомнить, чтобы мне так нравилось подобное когда-то, — созналась она честно и оттого самую малость смущённо. Он улыбнулся, довольный её словами и тем, как они были произнесены — недавний оргазм напоминал о себе тяжёлым дыханием и дрожью. Он готов был ублажать её, пока у него не кончатся силы, ведь видеть её такой... Не было на его памяти вида прекраснее её поалевшего, покрытого испариной лица — губы приоткрыты, и их хочется целовать, пока лёгкие не начнёт жечь, брови напряжены и сведены к переносице, она дрожит и поминутно хмурится, утопая в ощущениях. Может ли что-то быть прекраснее чувствительный женщины? Разве что ощущение, какое испытываешь, обладая ею. Её длинные ноги, тоже слабо слушающиеся, опутали его тело и сомкнулись на крестце, она тянула его ближе, раскрываясь, и целовала его, медленно и глубоко, до невозможного порочно, а Киран терял контроль так стремительно, что это не переставало пугать его. Это она делала с ним ужасные вещи. Ему ужасно нравилось всё, что она с ним делала. Она рассмеялась, раскинув по постели руки, глубоко и чисто, открыто, наслаждаясь предвкушением, с каждым мгновением входящим под кожу всё плотнее, пьянящим, уносящим с собой путы контроля и тяжесть вечной ответственности. Она напоминала ему ребёнка в такие моменты, обыкновенного озорного ребёнка, выдающего время от времени фокусы, и он влюблялся в неё ещё отчаяннее с каждым разом, когда заставал такой. Но стоило ей ощутить прикосновение его плоти, предвещающее начало нового танца, она напряглась и посерьёзнела. Так резко, что Киран опешил и замер. И тогда она вновь обняла его, скользя ногами по спине, притягивая ближе. Поцеловала его медленно и уверенно, глубоко, и выдохнула в губы почти беззвучное «иди ко мне». Когда он вошёл в неё, её ногти сжали его плечи, а голова откинулась. Она зажмурилась, губы были плотно сжаты. Вздох задушен. — Больно? — Киран замирает, и, не слыша ответа, чуть подаётся назад, и тогда она вновь опутывает его всем, чем может опутать. Так стремительно, словно, не ухватись она за него, он бы растворился сном. — Нет-нет-нет, — шепчет она. — Только не оставляй меня, — он пугается блеска слёз в приоткрытых глазах, пугается так сильно, что монстр на самом дне сердца срывается с цепей и полосует истинами, о которых ему удалось ненадолго позабыть. Это ты, это ты во всём виноват, ты снова причинил ей боль, посмотри. Киран сжимает в пальцах простынь, зажмуривается, касаясь лбом её лба, вслушивается в её глубокое дыхание, и силой заставляет себя открыть глаза. В агатовых радужках он находит собственное отражение, брови сведены, губы приоткрыты. Он целует её, а цепи натягиваются: монстр рвёт и мечет. Он вслушивается в то, как её руки ведут по коже, становится одним этим ощущением и остаётся в нём. Пальцы переплетаются, взгляды перекрещиваются. Он целует её и подаётся назад, чтобы следом же упруго заполнить. Она вздрагивает, вскрикивает, глаза закатываются. Лорен помнит, что подумала о том, как тяжело будет расставаться с этим мгновением, как сложно будет выпускать его из-под кожи, куда он вошёл так знакомо и так сладко, словно всегда должен был там быть. Она прикрывает веки и сглатывает, чувствуя, как легко сознание высказывает из тисков её контроля и плывёт обратно, к его дому, в его постель, его объятия. Она помотала головой, припала затылком к стене. Начинался дождь — пара капель успели полоснуть по щекам и рукам. Тяжело, чертовски тяжело. Хочется вернуться и похоронить себя в тёмных складках простыней. Хочется не чувствовать эту адскую ломку – она яростно замотала головой: нет, ей хочется иного. Она споро сделала вид, что взяла себя в руки, и поплелась дальше по улице, обнимая себя за плечи. У неё есть собственные воспоминания, чтобы не сойти с ума, есть его рубашка. Есть он — желанный и чертовски манящий — и ей предстоит видеть его каждый божий день. Она тряхнула головой. У неё есть он. У них есть то общее нечто, что успело пустить корни и прорасти уже очень давно, а по прошествии этой ночи лишь укрепилось, связав две души так крепко, что связь эту едва ли уже можно было нарушить, не сделав смертельно больно обоим. Она будет сильной. Она будет терпеливой. Она... Лорен ускорила шаг. На краю улицы показалась резиденция Синклеров, и она запахнула пальто на груди плотнее. Ей предстоит объяснить, где она провела эту ночь. Вспомнился Киран, его глупое лицо и ещё более глупый комментарий о том, как он жаждет познакомиться с её дядей. Что ж. В другой раз, судя по всему. Дай боже, он наступит не так скоро.