***
Вот чего Эйден действительно не ждал, так это того, что, возвращаясь полностью вымотавшимся с мелкого задания из отряда "найди-принеси", коими он их сам для себя обозначил, после встречи с группой ренегатов, так это того, что он умудрится наткнуться на истошные крики о помощи от какой-то женщины. Свернув в сторону звука, пилигрим быстро направился туда, ведь не в его правилах оставлять человека в беде. Может быть, желание помочь всем и каждому когда-то и приведет его к не самому лучшему исходу, но это точно не столь важно, чтобы вызывать волнение сейчас. Ловко перепрыгивая между крышами, Эйден спустился на одну из улиц Вилледора, аккуратно ступая по потрескавшемуся асфальту, дабы не привлечь внимание столпившихся заражённых. Из эпицентра этой самой группы исходили истошные вопли, которые заставляли душу парня выворачиваться наизнанку. Человек, находящийся там, уже явно не жилец, и его даже как-то искренне жаль. Возникал вопрос, как ее вынесло на улицу в такое время? Должно же быть что-то, что заставило ее пойти на этот отчаянный шаг, когда шатающиеся кусаки выползали из тени, чувствуя, что заходящее солнце уже не может нанести им вреда. Так могли поступить лишь самоубийцы, кому было наплевать на собственную жизнь, особенно если говорить о неподготовленном человеке. С пятью зомби он разбирается быстро. Отгоняет их от женского тела, а там и ликвидирует их меньше, чем за минуту, имея огромный опыт в этом деле. Они медленно передвигают свои кривые ноги с противным шаркающим звуком, пытаются угнаться за парнем, который только рукоять оружия сильнее сжимает и бросается на них, яростно размахивая топориком. Девушка выглядит плохо. Эйден бы даже сказал — ужасно. Сейчас точно не время для лести и глупых убеждений в том, что она выкарабкается. Слишком много крови потеряла, слишком много кожи разодрано огромными нечеловеческими когтями. Он удивлен, как эта страдалица ещё дышит, не оставив свое тело от болевого шока, и это только как минимум. Когда-то она выглядела красиво, юноша уверен. Черные пряди, некогда локонами струящиеся по плечам, сейчас были рассыпаны по серому грязному асфальту; тонкие, даже аристократические, черты лица; пухлые губы с небольшим шрамом и пушистые длинные ресницы; цвета глаз он не рассмотрел издалека, но отчего-то мальчишка заинтересовался — была бы эта девушка во вкусе Хакона? Почему-то оценивать ее как объект симпатии для себя не хотелось. Может из-за ситуации, в которой они оказались, может из-за отсутствия опыта, да и интереса к такого рода отношениям. На секунду парень почувствовал себя извращенцем из-за таких мыслей об умирающей. Пилигрим подходит к жертве заражённых и аккуратно присаживается рядом, не зная, как привлечь ее внимание. Прикасаться к ней не хочется. Нет, не из-за брезгливости, а из-за крайне плачевного состояния кожи, разорванной почти на ленты. Только вот раздумия быстро прерываются, ведь девушка сама поднимает на подошедшего взгляд и смотрит, как на последнюю надежду. Эйдена это пугает, ведь не сможет он ей помочь. Как бы не хотел, не сможет. Он не врач, и уж тем более, не волшебник. Но бедняга не об этом попросить хочет, совсем нет. Она призывает пилигрима жестом нагнуться чуть ниже, ведь все, что она может выдавить из себя — еле слышный шепот вперемешку с хрипами. — Пожалуйста...Умоляю...Позаботься о моей дочери... — кашляет, чтобы избавиться от помех в голосе, только получается плохо, — она в подвале этого дома... Не отдавай ее никому. Обещай... Обещай защитить ее... — девушка с большим трудом поднимает тонкую руку, чтобы махнуть в направлении здания. — Обещаю, — твердо проговаривает пилигрим, в надежде дать успокоение, заверить, что все с ее чадом будет хорошо, ещё не понимая, что связывает себя этой клятвой по рукам и ногам. Перед смертью отчаяние полностью захлестнуло ее, ведь человек со здравым рассудком не может доверить самое ценное, что у него есть, незнакомцу. И от этого что-то неприятно колется внутри. Дыхание девушки останавливается вместе с сердцем, а запястье летит обратно на холодный бетон. Эйден встаёт на ноги, с жалостью осматривая тело. По виду ей столько же, сколько и ему. И пилигрим задумывается, а были бы у него дети, если бы он не провел большую часть жизни в скитаниях? Если бы нашел того, кто смог бы удержать его на месте, заставить разлюбить то чувство свободы, что охватывало его каждый раз, когда он перелетал пропасть или бежал от толпы голодных зомби? Того, кто считал бы его самым дорогим человеком на Земле, мог поддержать в минуты отчаяния. Это все звучит чересчур заманчиво, но ни в каких представлениях с ним рядом не стоит жена, какой бы она не была. И ответ на первоначальный вопрос находится сразу — не было бы. Ни детей, которые вынуждены будут существовать в таком мире, ни девушки, которая с готовностью примет его ночные кошмары, недоверчивость и неаккуратные рубцы, портящие внешность. Парень отворачивается, дабы избавиться от каких-либо раздумий об этой юной особе. Он не может пропускать все через себя, как бы ему не было жаль этого человека, иначе ничего от него не останется, ведь каждая приходящая мысль такого рода, отчаливая и весело помахивая ручкой, уносила маленький кусочек души вместе с собой. Лучше было не задумываться о куче обреченных на страдания людей, переломанных судеб, в том числе и о его собственной. Пора бы научиться принимать эту жизнь как данность. Где-то здесь был нужный подвал.***
Сырое затхлое помещение находится сразу, как и маленький хныкающий комочек в каком-то подобие кроватки. Девочка не кричит, будто привыкла к тишине, лишь издает какие-то звуки, показывающие ее недовольство чем-то, и кулачки маленькие сжимает. — Так, значит, вот ты какая, — подходит ближе и внимательно рассматривает. Он младенцев, коей являлась и эта особа, никогда не видел. Как-то не доводилось посещать те места, где их был явный наплыв. Да и не то что бы люди стремились увеличить свою популяцию в такое непростое время, ведь большая часть умирала еще в раннем детстве. А кто-то и вовсе не рождался, убивая этим еще и матерей. Поэтому сложившаяся ситуация вызывает в нем интерес, пусть ему и крайне жаль эту девочку. Отчего-то он видит в ней себя. Такого же одинокого, брошенного всеми на произвол судьбы. Разве что в начале пути у Эйдена была горячо любимая сестрёнка, которая не давала ему свалиться в пучину отчаяния, ведь кто-то должен был ее оберегать. Ну, ему так помнилось. Пилигрим аккуратно тянет руки, прикасаясь к малышке, будто боясь, что от его движений она сломается, настолько крошечной та казалась, и поднимает ее, прижимая к груди. Куда теперь девать это чудо, парень не знает. На Базаре, где хватает кучи интриг, она не нужна. В Рыбьем глазе и подавно. Не то заведение, чтобы младенцев там держать. А куда теперь деть резко проснувшееся, давно позабытое чувство из детства? О девчушке никто не позаботится, и это возвращает Колдуэлла в те времена, когда сестра была рядом, а будущее было перекрыто светлыми стенами больницы. Плохой, очень плохой знак, говорящий о зарождающейся привязанности. Что это? Материнский инстинкт? Да нет, бред. Малышка крайне внимательно осматривала незнакомого человека своими большими серыми, словно грозовое небо, глазами, обрамленными кучей пушистых ресниц. Глядела так по-взрослому заинтересованно, будто понимала все. Эйден вздохнул и решил отправляться в свое убежище. Солнце уже почти укатило за горизонт, на улицы выползли кусаки, и это крайне сильно утяжеляло перемещение. А с ребенком на руках и подавно. Девочку бросить здесь он не мог, хоть и понимал, что оставить у себя тоже. Его образ жизни никак не писался с воспитанием чьего-то чада. Нужно было пристраивать ее куда-нибудь, но это все завтра. Пока он мог лишь подобрать наиболее хорошего кандидата, чтобы вверить кроху в надежные руки. Он ведь обещал ее матери, пусть и ради упокоения той, но все же это были не пустые слова. А пока он бегло осмотрел темную комнату напоследок, стараясь отыскать что-то полезное. На справочник "100 и 1 совет по уходу за ребенком для чайников" он, конечно, не надеялся, но все же. В ней почти не было мебели. Только деревянный ящик, служивший кроваткой, где лежал маленький, немного изношенный, но все ещё пушистый и теплый розовый плед, который пилигрим незамедлительно поместил в свою сумку; в углу лежала куча тряпок, видимо служивших кроватью для матери, а на маленькой деревянной табуретке что-то, что являлось детской соской-пустышкой, которая так же незамедлительно отправилась вслед за пледом; в противоположном углу стояла маленькая УФ-лампа. Ещё раз пробежавшись глазами по скромному убранству и прижав к себе девочку, парень вышел на улицу.***
Перемещаться по крышам с драгоценной ношей было... сложно. И это мягко говоря. Слишком много движений не представлялось возможным совершить, слишком быстро бежать тоже. Пассажир все это время заинтересованно оглядывал окружающие пейзажи, а Эйдену крайне сильно повезло, что он успел проскочить до того момента, пока ночь вступила в свои законные права, давая полную свободу зараженным. Потому что с ног он уже валился, и не от девочки, которая для своего возраста была слишком крошечной, а из-за событий, произошедших за сегодняшний день, и точно не перенес бы стычку с мертвецами. В его "доме" привычно пахло ромашкой, и, зайдя внутрь, парень смог наконец вдохнуть полной грудью. Ещё раз опустил взгляд вниз. Малышка прикрыла свои глаза и, кажется, даже заснула, утомившись от долгого дня и потрясающей прогулки. Или так на нее подействовала легкая тряска? В ней не было ничего особенного, вот буквально ничего, и парень почти уверен, что девочка ничем не отличалась от других детей — такие же руки, ноги, глаза, уши. Но цепляло в ней что-то эфемерное, невидимое, неуловимое обычным беглым взглядом со стороны. И это что-то пробуждало внутри трепетные чувства, от которых Спайк всегда советовал убегать. Уставший мозг пилигрима видел в этом маленьком человеке свою сестру. Проводил некую параллель с Мией. Он ведь заботился о ней когда-то. Старшим был и даже защищать пытался, пусть это и не шло в соответствие с его характером. И все эти мелочи, как сжатые от недовольства кулачки и надутые щеки, как заинтересованные слегка прищуренные глаза, как тонкий девичий голосок, несущий собой какую-то информацию — все это привязывало к малышке, и отчего-то казалось, что в скором времени, а то и уже сейчас, ему крайне тяжело будет расстаться с ней. Странная привязанность к какой-то малявке, которая свалилась на него, будто снег на голову в середине июля, пугала и была слишком не типичной для постоянно движущегося пилигрима. Он ведь старался ни к кому не прикипать, чтобы потом, уходя, не приносить никому это неприятное болезненное ощущение использованности и ненужности. Под "никем" понимались что он сам, что окружающие. Быстро осмотрев знакомую обстановку, Эйден не нашел решения лучше, чем положить кроху на собственную кровать с мягким старым матрасом и соорудить вокруг охранительный кокон из подушек и одеял, что вообще имелись в его распоряжении. А их было много. Парень не стал упускать возможность и натащил их к себе столько, сколько вообще мог найти. Натерпевшийся в своих странствиях, он хотел хоть немного ощутить мягкость постели, не боясь заснуть на следующий день на холодном полу без каких-либо условий. Пилигрим осел на стул, погружаясь в собственные мысли. В голову упрямо не хотел идти человек, которому можно было доверить девочку так, чтобы она постоянно была окружена теплом и заботой. Заместо этого находится мысль о том, что ему и самому-то этих тепла и заботы не хватает. Только ведь он не маленький, самостоятельный вполне. По крайней мере, для того, чтобы над ним не носился кто-нибудь, словно курица-наседка. Он справится, а малышка нет. Она не может добыть себе еду, пусть это и будут старые отсыревшие галеты - выбирать ведь не приходится, она не может потерпеть, если это все же не удастся; не сможет защититься от зараженных; не сможет безопасно перемещаться по городу, потому что добыть себе биомаркер тоже, скорее всего, не сможет. Сразу вспоминается Хакон. Да, после событий в церкви они, вроде как, помирились, но мужчина все ещё держал дистанцию, особо не маяча перед глазами. И его не хватало. Не хватало тупых шуточек и подколов, не хватало рассказов о бывших жёнах и старом мире, не хватало задушевных разговоров по вечерам, не хватало его всего. Интересно, таксист был счастлив в браке? Без разницы в каком из. Если нет, то он был полным идиотом, трижды наступавшим на собственные грабли. Но в это слабо верилось. Уж если он и его третья жена решились на ребенка, то точно были уверены в надежности своего союза. Остались бы они вместе, если бы их не переломало на кусочки произошедшее несчастье? Ночной бегун был бы замечательным родителем — веселым, строгим временами и крайне заботливым, так думалось и в это верилось. Потому что... да пилигрим и сам не знал, почему. Просто эта мысль сидела в его голове, нарочито громко твердя, что она является верной, а других вариантов и быть не может. Эйдену приятно вспоминать все проведенные вместе моменты, которые казались особенными, даже немного интимными, в хорошем, только ему известном смысле. Приятно всё. Как Хакон жмурился на солнце от яркого света, собирая вокруг глаз паутинки морщинок. Как с трепетом рассказывал о тех, кому когда-то предложил руку и сердце, пусть даже там умудрился соврать. Все же, несмотря на печальный конец, каждая из женщин, связанных с ним узами брака было по-особому дорога. Как старался касаться парня кончиками пальцев при любом удобном случае. Любил ли его пилигрим? Вопрос хороший. Особенно для человека, который всегда один и не умеет разбираться в человеческих чувствах ровно настолько, насколько это вообще возможно. Но как бы это не обозвать — ответ останется одним и тем же. Хакон был особенным. Даже чересчур, чтобы после двух предательств быть прощенным. Он, в принципе, никогда не пытался придумать или обозначить для себя определение любви, ввиду ненужности и неуместности этого действия в повседневной жизни. И никогда в ней не было человека, который бы заставил его остановиться и подумать, а нужно ли ему что-то, нужно ли куда-то бежать. Кажется, теперь появлялся. Не дав Эйдену утонуть в пучине мыслей, девочка заплакала и, внезапно очнувшийся от размышлений парень поднял на нее усталый взгляд и тут же потерялся. Руки не знали, куда себя деть, а ноги не знали, куда нести их обладателя, к источнику звука или наоборот, подальше от этого места. Резко накатило осознание, что это живой человек, у которого есть свои особенности. Ну не знает он, как себя с детьми вести. Потому что сам ещё ребенок в душе. Потому что ею все ещё остаётся в теле семилетнего мальчишки, запертого стенами больницы. Там, вместе с остальными ребятами, кого настигла судьба ничуть не хуже, чем его собственная. Белые стены слишком сильно въелись в подкорку мозга, чтобы вызывать фантомную боль и легкий тремор рук при одном только упоминании. Эта веселая карусель из процедур, чередующихся с попытками огородить от всего этого сестру. Она же младше, она слабее. Он обещал родителям ее защищать? Вроде, не слишком мал был, но о них нет ни одного воспоминания. Какими они были? Пока вирус не настиг город, пока они действительно были семьей — сплоченной, дружной. Наверное, мама читала им сказки на ночь, целовала в лоб и приглаживала непослушные, весело топорщащиеся после сна волосы. По выходным готовила пироги, надевая смешной передник. А папа каждое утро сидел в строгом костюме с незавязанным галстуком, который всегда поправляла горячо любимая им жена, и читал газету, ожидая свой завтрак. А после работы приносил им сладости из магазина. Они ведь тогда были, верно? И маме букет цветов, из-за которых в доме всегда витал приятный медовый аромат. Все это были только личные представления. На деле в памяти не было ничего, кроме унылых белых стен. Будто он родился там и рос, рос, рос... Маму в воспоминаниях настырно заменяли люди в выглаженных чистых халатах, а папу — охранники, постоянно хмуро смотрящие на унылых детей. Детство, которому не позавидуешь. У него ведь до сих пор иногда почесываются эти круглые уродливые шрамы, и неприятно так, точно под кожей кто-то копошится, выгрызает мышечную ткань, чувствуя себя полноправным хозяином в чужом теле. Боялся ли Эйден чего-то? Хочется гордо ответить сухое "нет", только вот это точно не правда. Боялся до чертиков вновь оказаться в стенах больницы, боялся потерять тех, кто стал ему дорог за последнее время, боялся оступиться, стать одной из тех тварей, с которыми он храбро сражается каждый день. Парень пытается нашарить на столе рацию, все ещё не отрывая глаз от источника крика, будто оттуда на него сейчас прыгнет плакальщик, с толпой кусак за спиной. Нужный аппарат никак не хочет попадаться под пальцы, дрожащие от неподдельного ужаса, вызванного непониманием. Когда это все же удается, он нажимает ими на спасительной пластиковой коробочке нужную кнопку и бормочет хрипло: — Хакон? У меня проблемы...