He sang of life, serenely sweet,
With, now and then, a deeper note.
From some high peak, nigh yet remote,
He voiced the world's absorbing beat.
Он пел о жизни, безмятежно сладкой,
Добавляя время от времени более глубокие ноты.
С какой-то высокой вершины, ночной, но далекой,
Он озвучил самый захватывающий ритм в мире.
(Пол Лоуренс Данбар, Поэт, в моем переводе)
***
На следующее утро Ремус просыпается один в кровати, простыни смяты под телом, пролежавшим здесь всю ночь. Он бездумно кладет руку на серое постельное белье, вздрагивая от холода пустоты. Потолок все того же золотистого оттенка, у него все те же покрытые шрамами руки, шелковые простыни все так же мягче облаков, но что-то, глубоко внутри, в глубине души, ощущается иначе. Он встает с трудом, глаза блуждают по комнате, пытаясь поймать взгляд Сириуса, но комната пуста. Люпин инстинктивно направляется в комнату Гарри, прежде чем слышит хриплые голоса, доносящиеся снизу. — Доброе утро, Рем, — произносит Гарри с огромной улыбкой, входя в кухню и потирая глаза, чтобы привыкнуть к яркому свету, проникающему сквозь занавески. Узел в груди Ремуса развязывается, когда мальчик улыбается ему своей большой яркой улыбкой. — Доброе утро, — отвечает он, целуя мальчика в макушку. — Как спалось? — Хорошо, — говорит Гарри, беспокойно ерзая на своем стуле, — Сириус говорит, что у него есть сюрприз. — Я покажу, — начинает мужчина с полуулыбкой, — если ты будешь хорошо себя вести и съешь овощи. Он выглядит бледным, но круги под глазами чуть менее красные, меньше указывающие на то, что Сириус разорван на части. Волосы собраны в небольшой пучок на затылке, и кудри подпрыгивают, когда он что-то торопливо шепчет. — Кикимер здесь? — спрашивает Ремус, пытаясь прощупать почву, прежде чем он сможет поговорить с Сириусом о прошлой ночи. — Я отправил его в Хогвартс, пусть помогает на кухне, — говорит он пренебрежительно, но Ремус видит, как Блэк пытается отвести взгляд от его глаз, — этот ублюдок слишком сильно напоминает мне мою мать. — Как тебе спалось? — спрашивает Ремус снова, вместо того чтобы произнести десятки вопросов, всплывающих на поверхности его сознания. Он знает, что Сириус спал плохо, Ремус был там, когда он ворочался, плакал и молча смотрел в потолок, думая о своем мертвом брате. В порядке ли он, думает Ремус в первую очередь. Как он себя чувствует? Достаточно ли одной ночи, чтобы оплакать своего мертвого брата? Существует очень мало способов пробиться сквозь толстые щиты Сириуса. Первый — это когда Сириус сам позволяет ему, как прошлой ночью, когда он положил голову ему на грудь и рыдал, рыдал и рыдал, не боясь, что Ремус увидит слишком много. Такие моменты бывали редко, почти всегда признаки того, что щит вот-вот рухнет. В такие моменты Сириусу кажется, что он должен сказать Ремусу, впустить его, пока щиты не рухнули на него окончательно. В остальное время, когда Ремус спрашивает достаточно тонко, использует правильные вопросы, правильные слова, Сириус дает правильный ответ. Никогда не слишком прямо, никогда не достаточно ясно, чтобы точно определить, но с помощью быстрых намеков он почти разрешает ему заглянуть в свои мысли. Слишком много вопросов, слишком много требований только заставляют Блэка поднимать щиты еще больше, пока Ремус не перестает его видеть, поэтому Люпин плотно сжимает губы и только мягко улыбается, пытаясь убедиться, что мужчина видит его сквозь туман печали, застилающий глаза. — Замечательно, — отвечает Сириус, и его улыбка выглядит так безумно фальшиво и искренне одновременно, что Ремус озадачен. Это один из тех редких случаев, когда он действительно не может прочитать выражение его лица, мутные глаза мужчины ничего ему не говорят. — Я пожарил блины, — объявляет Блэк, прежде чем Ремус успевает сказать что-нибудь еще. — Блинчики! — восторженно кричит Гарри. — Ешьте, — говорит Сириус, ставя блины на стол. Когда мужчина, ругаясь, заставляет Ремуса положить на тарелку еще блинов, говоря «ты должен лучше заботиться о себе», он думает, что Сириус ведет себя почти так же, как в Хогвартсе. Это было бы правдой, если бы его энтузиазм и счастье не были такими маниакальными. Он скучал по этому человеку, по этой его версии, осознает Люпин. Этот энергичный и ухмыляющийся человек выглядит молодым, живым, словно не видевшим войны, ребенком. Но, как Ремусу кажется, есть одна вещь, которую Сириус не понимает. Ремус скучает по нему, по его предыдущей версии, как скучает по своему старому «я» из Хогвартса. Он скучает по Сириусу, но он никогда не ожидал, что Блэк не изменится, это была бы проклятая, искаженная реальность. Ему нравится, что Сириус изменился, что он все еще улыбается, пусть даже реже и меньше, и что он все еще живет. Люпин вспоминает старые времена. Когда жизнь была беспечной и простой. Но он не хочет убегать, даже в этот самый момент, когда ест слегка подгоревшие блинчики с Гарри и Сириусом. — Я закончил, — говорит Гарри, заталкивая в рот последний кусочек блина. Сириус наклоняется вперед, чтобы вытереть каплю меда, стекающую по его подбородку, и его глаза на секунду замирают, увидев что-то, чего Ремус не может понять. — Ну, тогда, я полагаю, пришло время для твоего первого урока полета. — Полеты, — мечтательно произносит Гарри и спрыгивает со стула так быстро, что тот чуть не падает, а Ремус удивленно хмыкает. Сириус кладет руки им обоим на спину и ведет их в гостиную, где лежит самая маленькая метла, которую Ремус когда-либо видел. Гарри бежит к упаковке, с открытым ртом глядя на блестящую обертку. Сириус подходит к нему и помогает мальчику разорвать бумагу, чтобы увидеть древко метлы. — Моя метла, — недоверчиво говорит мальчик, глядя на метлу так, словно это лучшее из когда-либо созданных приспособлений, самая прекрасная вещь, на которую он когда-либо смотрел. — Я буду летать. Ремус отступает на шаг, наблюдая, как Гарри и Сириус склоняются над куском отполированного дерева. Он не может удержаться от мягкой улыбки, когда на их лицах появляется заинтересованное выражение, и ему кажется, что они чем-то похожи. Сходство проявляется не столько в их внешности, сколько в том, как загораются их глаза, как звучит их смех и как они улыбаются, словно у них нет ни одной заботы на свете. Все они переходят на небольшую поляну за домом, Гарри в восторге подпрыгивает, не в силах устоять на месте. Кажется, он вот-вот лопнет от радости, переполняющей его тело. Люпин смотрит, как Сириус объясняет ребенку, как сесть на метлу, как положить руки на древко и как надежно ухватиться за него. Ему хочется броситься вперед и удержать все на месте, как будто без его рук все развалится, но он останавливает себя. Им обоим нужно какое-то время побыть беззаботно счастливыми, и Ремус не хочет это испортить. После некоторого времени осторожных попыток Гарри медленно отрывается от земли, только до колена Сириуса, но Ремус не может удержаться от того, чтобы осторожно не схватиться за свою палочку. Руки Сириуса поддерживают спину Гарри, готовые удержать его от падения. — Рему, смотри, — кричит мальчик в восторге, и сердце Ремуса учащенно бьется, когда он поворачивается, чтобы посмотреть на мужчину с такой большой ухмылкой, что она окрашивает его щеки в красный цвет. — Ремус, я летаю! — У тебя получается лучше, чем у меня, — говорит Люпин с улыбкой, подходя ближе к мальчику. Ему так повезло, что он может разделить такой драгоценный и особенный момент с этими людьми рядом с ним. Ему так повезло, что он сможет снова увидеть, как Гарри улыбается, как летает, растет. — Ты попадешь в команду, как только переступишь порог школы, — с гордостью говорит Сириус. Гарри немного наклоняется вперед на метле, из-за чего теряет равновесие. Оба мужчины бросаются вперед, чтобы удержать его, их пальцы касаются друг друга. Ремус наклоняется, чтобы посмотреть, не испугался ли мальчик после небольшой встряски, но Гарри беззаботно хихикает. — Я летаю, — повторяет мальчик еще раз. — Ты чертовски прав, — ухмыляется в ответ Сириус. Ремус гладит Гарри по голове, но не может сдержать собственную улыбку. Он делает долгий и глубокий вдох, и его ребрам не хочется впиваться в сердце. Он делает глубокий вдох, достаточно глубокий, чтобы заполнить легкие, и рана не шипит от боли. Она закрывается, понимает Ремус, кожа стягивается. И все же глубоко в душе он чувствует, как наружу сочится крошечная ниточка крови, но уже не так больно. Ремус не чувствует, как червь высасывает его досуха, когда он смеется с Гарри, сидящим на метле. Он понимает, что ему больше не больно смотреть Сириусу в глаза, как будто он пьет его изнутри. Весь день Ремус очень внимательно наблюдает за Гарри, рассматривая все его движения и улыбки, запечатлевая все в своей памяти, чтобы однажды, когда он будет рассказывать Лили, он смог вспомнить все детали.***
Арабелла Фигг сдержала слово: в следующий раз, когда она придет ночевать, она закончит вязать джемпер для Гарри. Он наполовину зеленый, наполовину коричневый, так как пряжа закончилась на середине пути, и он настолько велик, что рукава приходится закатывать три раза. — Я похож на тебя, — говорит мальчик, показывая на свой джемпер, а затем на джемпер Ремуса. Люпин смотрит вниз в замешательстве, потом его глаза находят собственный коричневый джемпер, и он тихонько хихикает. — Да, да. Только лучшая версия. — Спасибо, мисс Фигг, — говорит Гарри, спрыгивая с колен Ремуса. Она пренебрежительно машет рукой, но ее щеки становятся румяными, когда она дарит им застенчивую улыбку. Она и Грюм снова будут присматривать за Гарри, когда двое мужчин отправятся в Визжащую хижину в полнолуние. Это было нелегким решением, и в сердце Ремуса до сих пор царит сожаление и страх. Что, если он ранит Сириуса? Он никогда не делал этого раньше, но прошло слишком много времени, чтобы знать наверняка, возможно, он и забыл о том, какой вред может причинить другим. Что, если Гарри подвергается слишком большой опасности в доме, в полном одиночестве? После их короткого и болезненного разговора с Дамблдором Ремус знает, что это не так. Тот был достаточно спокоен, чтобы предложить им переехать обратно в домик в Сибтоне, если они сочтут это необходимым. Ремус все еще в замешательстве от того, насколько легкомысленно Альбус воспринял новость, когда они рассказали ему о шкатулке Регулуса с крестражами. — Я всегда предполагал, что он попытается что-то сделать, — тихо сказал старик. — Я надеялся, что у него ничего не получится. — Как думаете, теперь все кончено? — спросил Ремус. — Война. Реддл, он мертв? — Думаю, да, — ответил Дамблдор. — Мне кажется, молодой мистер Блэк решил нашу проблему задолго до нас, а мы так ничего и не узнали. После неловкого молчания, когда Ремус с тревогой посмотрел на Сириуса, пытаясь увидеть хоть какие-то эмоции, Дамблдор поднялся со своего места. — Осмелюсь сказать, джентльмены, что настало время праздновать. Пришло время перевести дух. Время праздновать. Для Ремуса странно, что они не могут в это поверить. Он не может в это поверить. Даже когда война закончилась почти четыре года назад, ему больше нечего праздновать. Даже когда она закончилась, последствия войны каждый день отражались на улицах. Хоронили мертвых. Похороны, которые все боялись проводить, когда темная сила была у власти. Залечивали шрамы. Выживали. Чертово выживание отнимало слишком много сил, гораздо больше, чем требовалось для такого долгого времени. Помимо всего прочего, что Ремусу праздновать, когда у него не осталось никого, с кем можно было бы праздновать? Что он должен был праздновать? Конец своей жизни? Смерть своей единственной, настоящей семьи? Что он собирался сделать: посетить могилы Лили и Джеймса? Отнести пинту пива Сириусу в Азкабан? Что он должен был сделать? Выйти на улицы и смешаться с людьми, кричащими, танцующими и поющими, в то время как его друзья, его семья, люди, с которыми он провел последние десять лет своей жизни, никогда больше не услышат мелодию песни? А еще Ремус не чувствовал, что это конец. Всегда оставались Пожиратели смерти, которых нужно было посадить за решетку, и столько плохих людей, с которыми еще предстояло бороться. Слишком многое ему пришлось сделать, чтобы выжить. И до сих пор нужно сделать, мрачно вспоминает Люпин. Сивый все еще на свободе, и Ремус полагает, что не только он один. Вот почему так трудно праздновать. Они не знают, как это делать. Тем не менее, у них за спиной на один камень меньше, думает Ремус. Дышать не так больно. Спать не так больно. Новых ран больше нет, остались только старые, которые должны зарубцеваться и зажить. Они справятся. Времени на празднование все равно не хватало. Дни летели быстрее, чем они успевали за ними. Не успел Ремус подумать об этом еще раз, как луна снова стала полной. Нелегко было позволить Сириусу пойти с ним. Люпин все еще опасается. Он с нетерпением ждет, когда на лице мужчины появится хоть капля сомнения, тогда ему будет легче сказать, чтобы Сириус уходил. А без этого, после всего, через что они прошли, он не может заставить себя разжать губы, чтобы просто сказать этому человеку, чтобы он ушел. Может быть, настаивает тонкий голос в его голове, может быть, Ремус должен позволить ему помочь. Может быть, он должен позволить Сириусу быть рядом. Он был бы рядом с Сириусом. Ремус бы не хотел, чтобы Сириус страдал, чтобы он был один, пока страдает. В конце концов, они провели много лун вместе, и хоть раз Ремус хочет сделать то, что лучше для него. Он хочет сделать то, что причинит ему меньше боли в следующий раз и что остановит его слезы на следующий день. — Давно нас тут не было, — говорит Сириус, открывая перед ним дверь в хижину. — Давно, — шепчет Ремус в ответ. Он не может точно вспомнить, но почти четыре года, думает он. Больше сорока лун. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Как обычно, — говорит Люпин, когда его суставы надрываются при каждом малейшем движении, и он вздрагивает от боли в костях. — Я просто хочу, чтобы это закончилось. — Все будет хорошо, — уверяет Сириус, похлопывая его по плечу, — утром мы вернемся домой. Ремус делает секундную паузу, решая, стоит ли упоминать, но слова покидают его рот прежде, чем он успевает подумать о них. — Ты уйдешь, если что-то пойдет не так. — Все будет в порядке, — возражает Сириус, — и я не оставлю тебя одного. Слова срываются с его губ так легко, что Ремус почти верит ему. — Ты уйдешь, если что-то пойдет не так, — повторяет он более строгим голосом. — Можешь говорить себе так, если тебе от этого станет легче, — мягко отвечает Сириус и отворачивается, чтобы не смотреть на Ремуса. Люпин опускает плечи, так как из-за боли в шее ему трудно стоять прямо. Он кладет руку на шею, потирая кожу, как будто это может заставить боль утихнуть. — Если с Гарри что-то случится... — Ремус, — вмешивается Сириус, сбрасывая руку Ремуса с его шеи только для того, чтобы положить туда свою ладонь, — ничего не произойдет ни здесь, ни дома. А если и случится, я смогу с этим справиться. Успокойся, ладно? Ремус откинулся на спинку кресла, стараясь сохранить ровное дыхание. — Сейчас начнется, — шепчет он, когда стреляющая боль становится невыносимой, а его зрение слабеет. — Сириус, превращайся. Сейчас начнется. Люпин бросает последний взгляд на черную лохматую собаку, прежде чем в глазах все становится белым от жгучей боли. Он едва помнит то время, когда был волком. Он помнит, как катался по полу вместе с псом, как бегал вокруг. Ремус помнит, как громко и долго завывал, так, что на следующий день у него першило в горле, и смотрел на луну. Он не помнит, как она выглядит. Ни разу не было невыносимой боли, такой, от которой закатываются глаза и звенит в ушах. Ремус не чувствует прикосновения липкой крови к своей коже. Его память затуманена, ночь кажется темнее, а дом кажется меньше, чем он есть на самом деле. — Я никогда не привыкну видеть тебя таким израненым, — шепчет голос, когда чья-то рука вытирает пот и кровь на его лбу. Ремус засыпает на мягких подушках, все еще ощущая тепло руки на своей шее. На некоторое время он приходит в сознание. Люпин лежит на кровати в своем собственном теле. На потолке по углам витиеватая резьба — белые розы и переплетенные змеи. Он предполагает, что снова находится на площади Гриммо. Сириус, должно быть, аппарировал их обратно. Он поворачивает голову и видит спящего мужчину с Бегемот рядом, его рука обхватывает ее. Он сидит на сиреневом пододеяльнике, прислонившись спиной к каркасу кровати. Рефлекторно Ремус тянется вперед и опускает Сириуса на кровать, пока тот не ложится на одеяло рядом с ним, а мягкий мех кошки не отделяет их друг от друга. Его сознание все еще затуманено, как после ночи с слишком большим количеством вина, и он не может вспомнить, в какой момент его голова падает на подушку Сириуса, рядом с его черными кудрями, прежде чем Ремус снова засыпает. В следующий раз Люпин просыпается от урчания в животе, поворачивается на бок, не успев даже открыть глаза. Его руки находят ведро, стоящее рядом с кроватью, и он начинает отплевываться. Секунду спустя над Ремусом нависает фигура, крепко держа его за плечо, чтобы он не упал с кровати, когда наклоняется над ведром. После того как он закончил, Сириус разворачивает его, чтобы он лег на спину, белой тканью он вытирает пот с его лба. Ремус быстро осматривает свое тело, пытаясь понять, нет ли новых ран. Затем, рефлекторно, он проверяет руки, забыв, что прошлой ночью он не был в ящике. Никаких новых шрамов, следов, крови. Золотое кольцо со львом снова на его пальце. — Доброе утро, — произносит Сириус хрипловатым голосом. Солнце только встает. — Как ты себя чувствуешь? — Я в порядке, — бормочет Ремус, пытаясь оценить состояние своего тела. Во рту неприятный привкус после рвоты, он чувствует общую усталость, но он в порядке. Ничего не болит, не сильнее, чем он смог бы стерпеть. — Никаких шрамов, — с гордостью добавляет Сириус. Ремус поднимает голову на звук голоса, чтобы взглянуть на Блэка, и обнаруживает, что тот мило улыбается ему. Только небольшие темные круги под глазами, напоминающие о бессонной ночи, но сам Сириус выглядит целым и невредимым. — Ты в порядке? — спрашивает Ремус. — Я ведь не сделал тебе больно, правда? — Ты никогда не делал мне больно, Лунатик, — отвечает Блэк, спрыгивая с кровати. Он возвращается с небольшим подносом с едой. Ремус бегло осматривает содержимое и тянется за кусочком шоколада, что вызывает у Сириуса легкую улыбку. Ремус садится на кровати и откусывает шоколад, пытаясь сфокусировать взгляд. — Что это? — указывает он на маленькие пакетики, сложенные друг на друга на тумбочке. Сириус на секунду выглядит растерянным, затем почти нехарактерно застенчивым, но сомнение вскоре сменяется мерцающим блеском в его глазах. — С днем рождения, — говорит Блэк со слабой улыбкой, перекладывая свёртки на кровать. — Я... — Ремус запнулся, — мой день рождения был на прошлой неделе. — Я знаю, — пожимает плечами, — но ты сказал, что давно не праздновал. Я просто пытаюсь наверстать упущенное время. — Тебе не стоило, — говорит Ремус, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. Он наклоняется вперед, чтобы взять один из подарков в руки, пальцы дрожат, когда он разворачивает бумагу, даже это небольшое движение требует слишком много усилий. Внутри черной коробки поблескивает бутылка лимитированного «Огдена». — Выпьем, как только тебе станет лучше, — комментирует Сириус с другой стороны кровати, бездумно играя с кольцами на своих пальцах. — Спасибо, — говорит Ремус, игнорируя ком в горле. Он удивленно смотрит на два других пакета. Ремус никогда не любил подарки, они заставляли его чувствовать себя маленьким ребенком. Когда он рос, у него было слишком много вещей, чтобы их желать, и недостаточно возможностей, чтобы их получить, поэтому он просто перестал надеяться на что-либо. В годы учебы в Хогвартсе Ремус просил любого не дарить ему подарки, не потому что он бы не оценил их, просто он был слишком взволнован и лишен дара речи, чтобы понять, как его любят и заботятся о нем. — Для чего эти два? — спросил Люпин слабо, пытаясь вырваться из своих мыслей. — Три подарка, — тихо ответил Сириус, — за три дня рождения, которые мы не смогли отпраздновать вместе. Ремус качает головой в знак подтверждения, прикусив губу. Типичный Сириус. Люпин пододвигает к себе еще один сверток, который оказывается альбомом в кожаном переплете. Раскрыв его, он видит фотографию. Джеймс и Сириус в Хогвартсе. Он переворачивает страницу. Все вместе в старом доме Поттеров, не старше пятнадцати лет. Ремус натыкается на фотографию, где они улыбаются на поле для квиддича. Это, должно быть, седьмой курс: одной рукой он обнимает Лили, другой — Доркас. Бусинки на концах ее косичек блестят на солнце, напоминая ему о том, как они сверкали под лунным светом, когда она танцевала в общем зале Гриффиндора. Это ноющее чувство, даже болезненное, но Ремус просто наслаждается меланхоличным воспоминанием, которое оно вызывает, позволяя улыбке овладеть его лицом. Он проводит пальцем по странице, рассматривая Джеймса и Марлин, Бенджи, Карадока и Питера. Как молодо и мило они все выглядят. Он переворачивает и переворачивает страницы, в его глазах просто шок, когда Сириус произносит. — Это общий подарок, я полагаю. Для тебя и Гарри. И для меня. — Как ты нашел все это? — Послал много сов, — пожимает Сириус плечами, его глаза блестят от радости, когда он видит, как лицо Ремуса загорается все больше и больше с каждой фотографией. — Старые архивы, газеты, Хогвартс. Старые друзья. — Сириус, — говорит Ремус, и его губы поджимаются. До этого момента он не понимал, как ему не хватает этого имени. Как сильно он скучал по вкусу меда, остававшемуся на губах после этого. — Спасибо. Ремус открывает последнюю неуклюжую упаковку и обнаруживает широкое золотое кольцо с выгравированными на нем цифрами. Он подносит кольцо ближе к своим глазам, рассматривая гравировку, и наконец видит фигурки оленя, волка и собаки. Они кружатся по золотому ободку, двигаются по линиям, как будто бегут. — Ты... — говорит Ремус, но его рот не подчиняется, отказываясь сформировать связное предложение. Это самое красивое украшение, на которое он когда-либо смотрел своим несчастным взглядом. — Как? — Магия, — отвечает Сириус с мягкой улыбкой. Ремус не может оторвать глаз. Это, думает он, эта магия, этот человек и эта жизнь, это утро, когда он проснулся после превращения с болью в суставах и мучительной болью в мышцах, — это больше, чем магия. Не та магия, которая убивает, и не та, которая моет посуду. Это сама суть магии. Айра как-то рассказывал ему о древнегреческом понятии «arche». О происхождении всего. О жизни и земле, о древнегреческих философах, которые сходили с ума от этого. Это то, что делает мир круглым, что делает мир миром, происхождение и источник всего. Ремус никак не мог взять в толк эту немагическую концепцию, сорвавшуюся с губ старика. Как история, которая казалась настолько волшебной, могла принадлежать магглам? Как могло что-то столь древнее и обыденное звучать так волшебно, так потусторонне? Суть. Происхождение. Генезис. Когда Ремус смотрит на маленькое кольцо на своем пальце и смотрит на человека перед собой, почесывающего своего кота, он думает: вот оно, начало жизни. Не вода, не почва и не огонь, а это чувство, распускающееся в его груди тысячей цветов, таких ярких и светлых, что он чувствует запах лилий, цветущих внутри него. Это, думает Ремус, ошеломленный и потрясенный размахом своих эмоций, должно быть то, благодаря чему все существует. Не из-за магии. Не из-за нейронов, атомов и маггловской науки. А благодаря этому чистому, непоколебимому, бесконечному блаженству внутри него. Он снова смотрит на Сириуса, который улыбается, как взволнованный ребенок, его лицо сияет от гордости за то, что Ремус счастлив. Впервые, может быть, за многие годы, его разум успокаивается, и только несколько скудных мыслей появляются в пустом сознании. Он — магия, думает Ремус. Он — начало. Он — всё.