Some love too little, some too long, Some sell and others buy; Some do the deed with many tears, And some without a sigh: For each man kills the thing he loves, Yet each man does not die. (Oscar Wilde, The Ballad of Reading Gaol)
Кто слишком преданно любил,
Кто быстро разлюбил,
Кто покупал, кто продавал,
Кто лгал, кто слезы лил,
Но ведь не каждый принял смерть
За то, что он убил.
(«Баллада Редингской тюрьмы», Оскар Уайльд, в переводе Нины Воронель)
Пока Дамблдор говорит о Сириусе, все, о чем может думать Ремус — это Питер, и руки Питера в его руках, и довольно улюлюкающий Питер, когда он смог стать анимагом, и Питер, держащий на руках Гарри, осторожно укачивающий мальчика Питер. Ремус думает о Питере в доме Поттеров, и о Питере в костюме на их свадьбе, о плачущем Питере на собраниях Ордена, когда он узнавал о ком-то, кого они потеряли. Когда Люпин пытался оправдать Сириуса в своей голове, то он думал об Империусе, о пытках, о шпионе в Ордене и о многих других вещах, но он ни разу не подумал на Питера. Он чувствует себя таким подавленным и разочарованным, что даже мысль о том, что Сириус жив, не успокаивает его. Ремус скорбел о Питере. Он отправлял цветы его матери и горевал по нему. Ночь за ночью он страдал из-за маленького худощавого паренька, который держал его за руку и готовил ему сэндвичи. Теперь Ремус снова чувствует себя опустошенным. Он задается вопросом, сколько еще раз жизнь ударит его по лицу так сильно, что у него подогнутся колени, порвется кожа, и его голова повернется в сторону только для того, чтобы он увидел луч надежды, маячащий рядом с ним. Помимо всех остальных проблем полнолуние приближалось быстрее, чем когда-либо. Обычно, лунный цикл — его единственный способ вести счет времени, пока Ремуса мотает по жизненной кривой. Его отсчет начинается на следующий день после полнолуния, и каждый час с ужасом отзывается в его сознании, пока он, наконец, не встретит следующую луну. Однако на этот раз приближающееся полнолуние ощущается почти как лихорадочный бред. Люпин отказывается думать о том, что Сириус жив и действительно невиновен до тех пор, пока он не переживет сегодняшнюю ночь, поэтому он просит Дамблдора не отпускать поводок Блэка еще один день. Еще один день, чтобы Ремус мог как следует навредить себе и забыть о нем. Уже перед тем, как уходить, Дамблдор поворачивается к нему и мягко произносит: — Да, мы можем бежать, но не всегда же, мой мальчик, — Люпин отказывается отвечать ему что-либо. Дамблдору, скорее всего, не известно о чудесной способности Ремуса бежать от всего. Он бежал от Сивого, бежал поначалу от Хогвартса. Он начал бежать от смерти, когда ему было четыре, и она его так и не поймала. Люпин бежит от прошлого, хватающего его за горло, годами, днем и ночью, каждую минуту, каждый час. Он не может заставить свои руки исчезнуть, но пока он продолжает бежать, он, по крайней мере, может дышать. Старик недооценивает то, скольким Ремус готов пожертвовать, чтобы не сталкиваться с собственными эмоциями. Остаток дня Ремус проводит, стараясь не думать ни о чем из того, что ему сказал Дамблдор. Мысли выползают из закоулков его разума, медленно отравляя все вокруг, но он способен сдерживать страх и крики, думая о Гарри, о том, что может с ним случиться, что ему нужно. Гарри, Гарри, Гарри. Он вкратце объясняет мальчику, что на день ему придется уйти, и что он бы не делал этого, если бы это не было так необходимо. Он обещает рассказать больше, когда вернется, и Ремусу кажется, что этого времени хватит, либо чтобы придумать подходящую ложь о его отсутствии, либо чтобы найти способ смягчить правду. Их первым вариантом было оставить Гарри на ночевку у Уизли, от чего мальчик категорически отказался. Он редко говорит о своих желаниях, поэтому Ремус приятно удивлен тем, что мальчик чего-то не хочет. Гарри бы не признался, но он боится покидать дом, поэтому Ремус не настаивает. Мальчик предлагает остаться дома одному, что даже не рассматривается. Гарри не хочет уходить из дома и его огромные блестящие глаза наполняются слезами, как только Ремус упоминает, что он может пригласить пару авроров, чтобы те составили ему компанию. Они договариваются, что Гарри останется с Арабеллой Фигг и Грюмом, и он может не выходить из комнаты, в которую никто не войдет при условии, что дверь останется открытой и он попросит о помощи, если таковая ему понадобится. Ремус видит, что Гарри недоволен, но это лучшее, что они могут сделать. Его кости болят и ноют настолько сильно, что он не в состоянии совладать с нескончаемой энергией малыша и продолжить спор. Гарри обещает быть хорошим мальчиком, съесть свой ужин и быть вежливым, только если Ремус пообещает вернуться завтра. — Обещаю, — шепчет он тихо и крепко обнимает ребенка. На закате он целует макушку Гарри и с обеспокоенным взглядом уходит, оставляя дом на Грюма и Фигг. Закрывая глаза перед аппарацией, он может думать только об одном месте. Ремус искренне не понимает, зачем отправляется именно туда, но уже секунду спустя он стоит за Визжащей хижиной. Трава стала гораздо выше, а дом более обшарпанным, но остался таким же знакомым. Сам Ремус не был здесь так давно, что от этого ему больно. Он со стыдом замечает следы своих когтей на стенах, и жалость овладевает им. Половицы скрипят под его легкими шагами, и он наполняется странным чувством спокойствия. Люпин никогда бы не подумал, что найдет такое успокоение в этом адском доме, но он рад, что здесь. Он почти может почувствовать приободряющую руку Джеймса на своей спине, и он почти может услышать, как Джеймс говорит, что все будет хорошо, своим успокаивающим голосом. Он почти чувствует, как Питер трусливо и слегка опасливо шагает позади всех. Ему никогда не было грустно при виде того, что друг его боится, вместо этого он получал болезненное подтверждение. Он на самом деле чудовище, и люди рядом с ним имели полное право бояться его. Воспоминания, которые связаны с этим домом, несут в себе такую мрачную смесь ностальгии и страданий, что Ремус думает, что он почти может почувствовать хоть что-нибудь. Его жизнь поменялась после эмоционального потрясения, случившегося в ночь, когда умерли Поттеры. На следующее полнолуние он был один, снова тот одиннадцатилетний мальчик, одинокий в своей пещере, одинокий во всем мире. Это было одно из худших превращений из-за серьезности его эмоционального потрясения. Пещера, в которой он себя запер, на следующий день была полностью разрушена, как и он сам. Он помнит, как лежал на земле, едва дыша и плача от боли, не потому что его кожа была разодрана в клочья, а потому что он не мог выбросить Джеймса, Лили и Питера из головы. Вот так Ремус получил бесчисленные отметины на своей спине, берущие начало от его шеи и идущие вдоль позвоночника. Вот так он получил шрамы на груди и руках. Это самые глубокие шрамы на его теле, чуть более заметные, чем остальные белые царапины. Он не знает, как они выглядят, или где они находятся. Прошло слишком много времени с тех пор, как он последний раз смотрел в зеркало, да и маскирующие чары делали свою работу. После этого с каждым шрамом и с каждой болезненной ночью он сам создавал для себя рутину. Он наращивал мощь и злость, поэтому с каждой ночью, проведенной в одиночестве, он увеличивал количество сдерживающих чар. У Ремуса ушло много времени на то, чтобы довести запирающие заклинания до такого уровня. Это было невероятно больно, но это было так же и безопасно. Он ни капли не доверял себе, если речь шла о безопасности других, следовательно, когда он снова запрет себя в маленькой коробке, которая заколдована так, чтобы не выпустить его оттуда, она станет гарантом безопасности. Он больше не испытывал приступов клаустрофобии, находясь там, теперь это было похоже на кокон гусеницы. Разве что утром он не станет бабочкой, а останется гниющим человеком с обезображенной кожей. Ремус вытягивает руки вперед, так чтобы его ладони, которые вскоре станут лапами, протиснулись в две дырки на стенке. Вот поэтому каждый раз на его ладонях, запястьях и пальцах появляются новые шрамы. Его руки — то, что сильнее всего страдает от происходящего. Его руки так же и то, что больше всего причиняет ему боль, потому что их Ремус видит чаще всего — когда готовит для Гарри или когда рисует что-то для него, он видит их каждое утро, когда пьет чай, и каждую ночь. Это последнее, что он видит перед тем, как уснуть. Ему слегка некомфортно, но Люпин знает, что так не причинит никому вреда, так что все в порядке. Ничего такого, что нельзя было исправить маскирующими чарами и зельями. Возможно, к концу ночи он попытается пробить стенки своими пальцами и его отбросит защитным заклинанием, но и это нормально. Он будет жить. Единственное, что Ремус забыл принять во внимание, когда его кости начало ломить, а глаза наполнились слезами, это мощь его чувств. Он даже не осознает, насколько он зол. Он сознательно откладывает вину и надежду подальше, соскребает остатки того, что когда-то было сердцем, так что ничего не остается. Но Люпин забывает запереть это, и все выливается наружу. Он лежит там, со спертым дыханием, когда боль настигает его вспышками, а в глазах темнеет; внезапно всего становится слишком много, и он испытывает момент блаженного небытия. Затем он возвращается к жизни, вместе с звуком собственного воя, заполняющего все. Где-то там, глубоко внизу, крошечная и очень примитивная версия его самого, Ремуса Люпина. Она погребена настолько глубоко, и его существование излучает такой слабый свет, что вскоре животные инстинкты одолевают его. Ремус не чувствует злость так, как если бы он был человеком, в отношении себя и мира, но он чувствует чистую ярость. Волк замечает стенки коробки, загоняющей его в ловушку. Он чувствует первопричину своих эмоций, кусок свой души, и это ломает его. Это ломает его, когда он издает еще один вой, не потому что хочет стать свободным и присоединиться к стае, не потому что он хочет еды, плоти и крови, людей, а потому что он так сильно, бесповоротно ранен. Его простой волчий разум не может осознать величину своих чувств, они слишком сложные и мощные для животного, таким образом, когда он проходит через них, его разум и его тело начинают сталкиваться, отвергая друг друга. Это ощущается как та ночь из прошлого. Это ощущается как то полнолуние, когда Лили и Джеймс умерли, а Питер и Сириус ушли, но даже тогда Люпин помнил, как он страдал, страдал как Ремус и как волк, горюя по каждому потерянному члену стаи. Но теперь это ощущается иначе. Он одновременно и насильно проходит через миллионы эмоций и воспоминаний, которые его волчье-я не может осознать. Его разум может чувствовать только боль, боль, боль, но он смотрит на свои лапы, на свое покрытое шерстью тело, и он знает, что он в безопасности, его тело цело, никаких шрамов и кровотечений. Его передние лапы в панике начинают бить по импровизированной клетке. Впервые ему кажется, что тут слишком тесно и ему не хватает воздуха. Он умрет тут, думает Ремус. Его разум буквально кричит о том, что нужно бороться, но внутренний голос так сильно наполнен болью. Агония настолько велика, что словно отскакивает от стен в его голове как мяч, попадая в каждый уголок, заполняя каждую щель, пока это не станет всем, о чем он думает и что чувствует, пока все не станет размытым. Ремус едва помнит, как сломал коробку, занозы и порезы повсюду, но он не пытается выбраться. Когда он подтягивает конечности к себе, его тело обмякает на деревянных обломках. Люпин тихо хнычет, и в его голове становится пусто. Он чувствует гложущий изнутри голод, и это почему-то кажется безопасным. Это, по крайней мере, знакомый вид боли. Он испускает резкий и полный боли вой, но тот настолько тих и слаб, что никто бы и не услышал. Липкая кровь застывает на его лапах, и он понимает, насколько глубоки порезы. Волк чувствует, как что-то влажное стекает по глазам, и он пытается стереть это своей лапой, но его конечности такие тяжелые, что он с ними не справляется и оставляет два тонких пореза на щеке. Он кричит от боли, не потому что порезы глубокие или это действительно ранит его, а потому что волк инстинктивно знает, что шрамы на лице причиняют самую сильную душевную боль, что они оставляют самые сильные отпечатки. Бессилие берет верх, и он отключается. В следующий раз, когда он открывает глаза, он снова Ремус. Люпин чувствует себя тряпичной куклой на дне ящика. Руки и ноги вывернуты под странным углом, но он понимает, что кости не сломаны. Ремус чувствует легкое жжение на лице, он едва помнит, как поцарапал себя, но он не трогает лицо, чтобы проверить есть ли там шрам. Он слишком боится того, что могут нащупать его пальцы. Охраняющие чары спадают, когда Люпин возвращается в свою человеческую форму, но пару маленьких сглазов жалят его, когда он выползает из коробки. Первые лучи солнца яркие и розовые, они не спеша пробиваются сквозь щели хижины. Прошлым вечером он думал, что сразу аппарирует домой с утра, но Ремус слишком измотан, чтобы сделать что-либо. Дыхание Ремуса затруднено, выбраться из коробки стоило ему последних сил. Ему холодно на полу, он трясется и дрожит, но Люпин не может пошевелиться, чтобы взять плащ, и он не может перестать хныкать. Он чувствует, как соленые слезы стекают по его лицу и он так отчаянно желает, чтобы кто-нибудь стер их. Ремус хочет, чтобы мадам Помфри помогла ему, как когда он был моложе, он хочет, чтобы Мародеры были тут. Ремус хочет, чтобы его отец опустился на пол и помог ему встать, он хочет, чтобы мать ласкала его волосы, чтобы она стерла его кровь, но он все еще лежит на полу в одиночестве, понимая, что тут нет никого кроме него. Он пытается вспомнить что-нибудь, что угодно, пока думать не станет утомляющим. Затем он снова закрывает глаза и пытается сделать так, чтобы боль исчезла. Пока он плавает между сознанием и пустотой, его разум заполняется изображением.***
Ремус в той же самой комнате, но он достаточно маленький, чтобы дом выглядел устрашающе, а стены огромными. Мадам Помфри только что ушла, поспешно зашив рану на его левом боку и залечив несколько мелких царапин, пообещала скоро вернуться, так как он отказался идти в лазарет. Сейчас рассвет, и перед ним в пижамах стоят Джеймс, Сириус и Питер. Питер выглядит так, будто вот-вот упадет в обморок, но все-таки он твердо стоит на ногах, после того как Сириус пихает его локтем. Ремус так удивлен тем фактом, что его друзья тут, что он не может и рта раскрыть. Он думает о многочисленных «как?», «почему?» и «зачем?», но стоит там весь бледный и суровый, не в силах вымолвить и слова. — Мы знаем, почему ты здесь, — говорит Джеймс. Его голос радостен и беззаботен, как и всегда, но Ремус может почувствовать в нем отголоски любви и уважения, что безусловно его удивляет. Какого черта Джеймс вообще его уважает? Люпин знает, что плох в этом, но это то, чего хочет отец, чего хочет мать, чего хочет Дамблдор, поэтому он лжет. — Я навещал мать, как я вам и говорил, — бормочет он. Он слишком устал, чтобы говорить в полную силу. — Я вернулся сюда через камин. Его слабые оправдания не убеждают даже его самого. Пару секунд все молчат. Все измотаны после долгой ночи, проведенной на ногах, и слишком уставшие, чтобы ссориться. — Ремус, все в порядке, — шепчет Питер. — Мы знаем, что ты оборотень, — говорит Сириус, и выражение его лица угрюмо и спокойно одновременно. — Мы видели тебя прошлой ночью. — Вы видели меня прошлой ночью, — повторяет он в неверии. Страх перед тем, что он мог кому-то навредить затмевает необходимость соврать им. — Как вы могли? — Люпин повышает тон, тут же закашливаясь. — Я мог вас поранить. Я мог… я мог убить вас. — Ты бы не стал, — отвечает Джеймс, но внезапно Питер становится чуть бледнее. — Мы знаем тебя, Ремус. Ты бы нам не навредил. — Вы знаете меня, — говорит он, указывая себе на грудь, — Но не его. — Тебе не нужно проходить через это в одиночку, — говорит Сириус, он выглядит готовым разнести любой аргумент Ремуса в пух и прах. — Я не один, — говорит он, — мадам Помфри мне помогает. Ремус будет благодарен ей до конца своих дней, но недоверчивые взгляды, которыми одаривают его друзья, заставляют его выразиться по-другому. — Я должен быть один, — шепчет он, и его ноги подкашиваются. Сириус первый подскакивает к Ремусу и подхватывает его, чтобы он не упал на пол. Они все стоят вокруг него, лежащего на диване, и ждут, пока он переведет дух. Ремус слишком изумлен, чтобы открыть рот и сказать хоть что-то. Он не может поверить, что они нашли его. Он не может поверить, что им не все равно на то, куда он уходит каждый месяц, и он не может поверить, что они любят его достаточно сильно, чтобы помочь, а не убежать. Из кармана своей мантии Джеймс достает флакончик, затем он забирает из рук Питера завернутый в салфетку сэндвич и передает все Ремусу. — Тебя не было вчера на ужине, — указывает он на сэндвич. — И мы украли зелье из кладовки Слизнорта. — Вы сделали что? — спрашивает он шокировано. — Мадам Помфри всю ночь боролась с последствиями вспышки Драконьей оспы, — говорит Сириус. — Мы хотели убедиться, — он указывает на него подбородком и его голос дергается, — Ну, ты знаешь. — Рем, ты спятил, — говорит Джеймс с ухмылкой и откусывает кусок своего сэндвича. — Все это время ты справлялся с этим в одиночку, — говорит он, явно находясь под впечатлением. Ремус передергивает плечами, все еще не уверенный в том, как ему стоит реагировать на комплимент. Он тихо ест свой сэндвич, пока Джеймс рассказывает ему о квиддиче, профессорах, о какой-то девчонке с их факультета, и Ремус рад, что они говорят о чём-то еще. Он чувствует, как остатки энергии медленно покидают его тело, но он слишком тронут и горд, чтобы просто уснуть. Несколько часов до самого восхода солнца они сидят там и болтают, как будто только что не вскрылось, что он оборотень. Он едва может держать свои глаза открытыми, когда Сириус снимает с себя шарф и осторожно накидывает его на плечи Ремуса. — Ты трясешься, — говорит он как ни в чем не бывало, и Ремус осознает, насколько же ему холодно. Он слабо улыбается Сириусу в ответ. Затем Джеймс наклоняется к нему, он выглядит злым и взбудораженным одновременно. — Ты не заставишь нас уйти, Ремус, — говорит он строго и безапелляционно, а затем осторожно его обнимает, — Как бы ты не пытался. Ремус верит ему. Затем все они внезапно оказываются друг на друге. Хихикают и смеются, когда падают на пол, по-детски и беспечно. Ремус чувствует руку на своей спине, которая поддерживает его, когда он хочет упасть, которая медленно гладит его, убеждая, что он в безопасности. Внезапно становится не важным то, как болят его раны и ноет его тело, все в порядке.***
Ремус моргает еще раз, и вот он снова один на полу Визжащей хижины, голый и дрожащий от холода. В глазах темнеет, но он клянется, что чувствует руки на своем лице, которые медленно убирают волосы с его глаз. Перед тем как его тело снова отключится, он тянется лицом к воображаемому теплу руки призрака, пытаясь вспомнить каково это — быть любимым. Они все ушли, думает он, ему даже не пришлось стараться. Они все, все, все ушли.