Из темноты

Первой мыслью Сяо Чжаня было: «Блять. Никто же не скажет Ибо, что я умер». Второй: «Хм, кажется, не умер…» Перед глазами все еще стояла картина несущейся на остановку громадины. Сяо Чжань помнил, что даже пытался отпрыгнуть, закрыть кого-то собой. А дальше — скрежет, крики, темнота… Темнота, в которой угасает лицо Ван Ибо. Мужчина попробовал пошевелиться. Тело, вроде бы, ничто не сдерживало. Только саднило, кажется, везде, как будто его провезло прибоем по острым камням. Прошло больше 10 лет, а Сяо Чжань все еще помнил и горько-соленый вкус воды, и то, как долго заживали ссадины. Но то были всего лишь воспоминания. Реальность, данная в ощущениях, правда, тоже не радовала. Он наконец открыл глаза и тут же зажмурился: слизистую резануло слишком ярким и слишком холодным белым светом. «Больница, снова больница». Сяо Чжань осторожно сощурился и попробовал оглядеться: обычная палата с серыми стенами и веселенькими агитационными плакатами на них, распахнутое в весну окно, катетер из руки торчит. Он еще немного повернул голову и понял, что палата — двухместная, а на соседней койке, свернувшись в клубок и закусив большой палец, спит Ван Ибо. Мужчина попытался позвать его, приподняться на локтях, но голову прошило болью, а все внутренности скрутило спазмом. Он застонал и лег обратно. И минуты не прошло, как рядом с ним рухнул Ван Ибо. Облапил всего. Прижался, горячий и дрожащий. Ткнулся носом в шею и притих, прижимаясь губами к коже. Сяо Чжань положил ему ладонь на макушку и только тогда увидел, что рука перебинтована. — Бо-ди… Малыш… — Ван Ибо, кажется, заскулил: — Неделя, Чжань-гэ, недееееля. — Он вжимался в Сяо Чжаня все сильнее, и мужчина кожей чувствовал, как дрожат его губы. — Я думал, что ты обиделся… — А я думал, что я умер. Опять. — Сяо Чжань попробовал улыбнуться. А Ибо, наконец, посмотрел ему в глаза. Осторожно, очень осторожно поцеловал в лоб: — Пойду врача позову. У тебя сильное сотрясение, так вставать пока нельзя, Чжань-гэ. В этот раз Сяо Чжаня продержали в больнице всего 10 дней. Он прекрасно понимал, что жизнь дала ему второй второй шанс, и не намеревался его упускать. К тому же, теперь у него был Ван Ибо, всерьез вознамерившийся контролировать качество выполнения врачебных предписаний. Сяо Чжаню было смешно: мелкий засранец контролировал его режим сна и бодрствования, время приема лекарств, даже пытался заставить его правильно питаться. Он ныл: «Ну, Чжань-гээээ, ты же так хорошо готовишь, ну, почему ты опять жрешь какую-то дрянь?!». И, да. Ван Ибо перебрался к нему в общежитие. «Пока ты не поправишься, буду здесь. А то, знаю я тебя: опять до трех утра спать не загонишь». Он только отшучивался: «Конец года на носу, нужно успевать». Но внутри него все искрилось счастьем. Никогда и ни с кем Сяо Чжань не чувствовал себя настолько цельным. Но кое-что все же беспокоило: они засыпали и просыпались в одной кровати, Ибо обнимал его крепче некуда, но не больше. Ибо больше не пытался поцеловать его по-настоящему, не переступал непонятно когда и как возникшую между ними границу. И они оба балансировали на где-то между «слишком-дружбой» и «недо-любовью». Сяо Чжань даже не знал, что именно его сдерживает от следующего шага: он был так сильно влюблен в Ван Ибо, что даже немного больно. И все чаще ему хотелось спросить Ибо: «Кто я для тебя?». «Крепость» по имени Сяо Чжань «пала» 2 мая, в среду. Но еще утром ничего, что называется, не предвещало. Сяо Чжань размеренно выпил привычный пуэр, также размеренно собрал все необходимое к учебе и отправился на пары. То, что никто его не тормошил, не подгонял строгим «хватит копаться, гэ!» и не воровал чай из его собственной пиалы, вызывало неприятное покалывание где-то за грудиной, но он принял решение не обращать на это внимания. Ван Ибо уже несколько дней как вернулся к себе, решив, что Сяо Чжань вполне выздоровел и справится сам. Сяо Чжань не справлялся. Но Ибо об этом, конечно, не говорил. К занятию по академическому рисунку Сяо Чжань оказался полностью вымотанным: сказывались последствия сотрясения мозга и отсутствие Ибо рядом. Сегодня был день специализации, и их пары не пересекались. «Ну и ладно. Напишу ему… вечером. Спрошу, как дела». Но писать не пришлось. Сяо Чжань только устроился за мольбертом, разложил инструменты, как в аудиторию вошел преподаватель в компании Ван Ибо. Дождался ответных приветствий и спокойно сказал: «Мы сегодня должны были работать над человеческим телом, но наш натурщик-спортсмен свалился с отравлением. Это Ван Ибо и он любезно согласился помочь. Проходи Ибо, переодевайся. Я сейчас тебя усажу, как надо». Ван Ибо скроил самую невинную и милую улыбку, а Сяо Чжань прикусил губу, потому что заметил пляшущих в любимых глазах чертей. «Гремлин. Вот, как есть, гремлин!» Ибо изнывал на неудобном кубе. Уже через 40 минут мышцы затекли от вычурной позы, в которую его усадили ради искусства. Он чувствовал на себе слишком много взглядов одновременно, и это было не так приятно, как во время танцев. Причем, взгляды были не только восхищенные, а еще и холодновато-изучающие, расчетливые, оценивающие его как объект. Ибо иногда удавалось скоситься на Сяо Чжаня, почти полностью скрытого мольбертом. Тот вел себя максимально профессионально: взглядом его не облизывал, губы не закусывал, правда, сломал уж три карандаша. «Профессиональный» же Сяо Чжань вот уже 40 минут очень сильно хотел покинуть аудиторию и поорать, например, вон в то прекрасное дерево напротив. Он достаточно быстро сделал набросок, но когда начал прорабатывать детали, стало совсем худо: пальцы дрожали, потому что в эту самую минуту он представлял, как мог бы обводить красивые гладкие мышцы не карандашом по бумаге, а вовсе даже ладонями по обнаженной молочной коже. Сяо Чжань уже знал, какой Ван Ибо наощупь, и это совсем не облегчало его положение. «Это просто какой-то пиздец», подумал Сяо Чжань и сломал третий карандаш. Преподаватель распахнул окно, объявил 15 минут перерыва, и Ван Ибо тут же обмяк, расслабляя мышцы. Рядом с ним мгновенно оказались девушки: мило хихикая, они отвешивали комплименты его физической форме и просили составить им план занятий. Ибо скалился своей фирменной гремлинской улыбочкой в ответ. В аудитории становилось все прохладнее, но Сяо Чжань горел весь. Ван Ибо не подошел к нему и даже не смотрел, увлеченный безыскусным девичьи флиртом. Сяо Чжань подошел сам. Накинул на плечи парня кофту и огладил его плечи собственническим жестом, со спины застегнул молнию, чуть не прищемив кожу на груди «собачкой». Проговорил предательски хриплым голосом: «Прикройся, а то простудишься еще». Ван Ибо сделал крошечный шаг назад, чтобы легко прикоснуться спиной к груди Сяо Чжаня, повернул голову и чуть более томно, чем требовалось, протянул: «Пить хочу, ужасно просто». Сяо Чжань снова клацнул зубами, чтобы не склониться и не поцеловать этого засранца прямо здесь, на виду у однокурсников и вернувшегося преподавателя. «Мы сейчас принесем, Бо-Бо, что ты будешь?» сказала одна из девчонок, но Сяо Чжань уже всунул Ибо свой термос с зеленым чаем. Ван Ибо снова засиял своей сумасшедше-влюбленной улыбкой. WiB:Тебе понравилось рисовать меня, Чжань-гэ? XZ: Было интересно. WiB: Ты закончил рисунок? Я могу посмотреть? XZ: Еще нет, диди. Обычно на это уходит 2 занятия. WiB: Хочешь продолжить? Я могу попозировать тебе индивидуально. XZ: Да. WiB: Мне приехать? XZ: Да. WiB: Взять что-то в магазине? XZ: Нет. Просто приезжай. Ибо нервничал так сильно, так его колотило предвкушением, что к Сяо Чжаню он приехал уже в том состоянии, что каждое слово, каждое прикосновение могло сорвать, что называется, резьбу. Сяо Чжань впустил его в полутемную комнату и следил за ним горячим, плавящим воздух, взглядом, пока Ибо разувался и снимал верхнюю одежду. Ибо прижался спиной к входной двери. Спрятал руки за спину, чтобы хоть немного заземлиться. — Что-то я не вижу, чтобы ты собирался рисовать. — Голос глухой и надтреснутый. Ибо и не знал, что мог звучать так. — Ночь уже, Ибо. Свет не тот. — Сяо Чжань сделал маленький шажок ему навстречу. — Тогда зачем мы здесь? Что ты будешь делать? — Ибо вжался в дверь сильнее, а Сяо Чжань подошел еще чуть ближе. — Смотреть на тебя. Чтобы рисовать по памяти. — Только смотреть? — Ибо пожирал мужчину глазами и продолжал этот бессмысленный разговор, чтобы хоть как-то держаться на грани создания. — Все, что ты захочешь мне дать, Бо-ди, — наконец они соприкоснулись телами, и Ибо дернулся, чувствую ответную дрожь. Сяо Чжань погладил его по щеке, осторожно провел по шее и запустил пальцы в волосы на загривке. Он был так близко, что Ибо уже не слышал ничего, кроме стука собственной крови в ушах. — Я хочу все, Чжань-гэ. И немедленно. — Слова упали между ними, как приговор. И Сяо Чжань наконец-то поцеловал его сам. Жарко-жарко-жарко. Кожа горячая насколько, что того и гляди трещинами пойдет. И единственное спасение — в таких же горячих чужих губах, в жадных руках, которые ласкают, требуют, уводят за грань. Ибо стонет почти непрерывно и этот звук для Сяо Чжаня лучше самой возвышенной музыки. «Какой же ты, Ибо…», выдыхает Сяо Чжань, задевая кромку уха, и Ибо дергается в его руках, прикусывая губу. «Не кусай, они мои!» Сяо Чжань смотрит жадно и голодно, проводит большим пальцем по нижней губе и Ибо лижет его в ответ. Они целуются, кажется, уже вечность, но только поцелуев мало. Нужно, чтобы кожа к коже, нужно врасти друг в друга, почувствовать каждый миллиметр чужого тела. И они не отказывают друг другу. Больше не отказывают. Пусть утром будут болеть зацелованные и искусанные губы. Пусть саднят исцарапанные плечи и темные от синяков бедра. Сегодня им не до нежности. Сегодня они телами расскажут обо всем, что на душе. Расцепиться не получилось даже утром. Сяо Чжань снова проснулся в крепком захвате Ван Ибо. Поцеловал его в лохматую темную макушку, покусал за ухо. Тихо позвал: «Бо-ди, просыпайся?». Ибо что-то очень сонно и очень нежно промычал, а Сяо Чжаня продрало ощущением любви такой огромной, что стало даже немного страшно. «Вставай, хороший мой. Я тебя покормлю завтраком». «Не соблазняй, гэ. Мне к третьей паре», уже более осмысленно пробормотал Ибо и ткнулся носом в ямочку между ключицами. Тем же днем Ибо снова перетащил к нему часть своих вещей. Как-то вечером Сяо Чжань заканчивал презентацию для отчетного проекта, а Ибо смотрел очередные отборочные по мотокроссу. Внезапно он отложил телефон и привлек внимание Сяо Чжаня. Уселся ему на колени: — Я сейчас кое о чем попрошу тебя. Ты только не пугайся сразу, гэ? — Что такое, Бо-ди? — Съезди со мной домой, пожалуйста? — Что? — Что слышал. — Ибо поджал пухлые губы. И Сяо Чжань вдруг спросил: — Кто я для тебя, Ван Ибо? — Ибо вскинул на него темный глубокий взгляд: — Ты-то? Ты для меня все, Чжань-гэ. Я… — Бо-ди… — Помолчи. Ладно. Да, Сяо Чжань. Ты для меня все. Ты настолько нравишься мне, что я готов познакомить тебя с родителями. — Ибо не смотрел на него больше, и Сяо Чжаню пришлось взять его за подбородок и заставить встретиться взглядами: — Ты тоже нравишься мне, Бо-ди.

***

Через неделю Ван Ибо стоит в гостиной своих родителей, держит Сяо Чжаня за руку и думает: «Ну, же. Скажите это! Уже просто скажите!». Он ждет жестоких слов, которые уже слышал несколько раз. Кто-то же обязательно скажет «Ты же не серьезно, Ибо!», «Ты все придумываешь, Бо-Бо», «Ты все не правильно понял, малыш». Обычно это говорит со звериной серьезностью его мать. Отец только молчит и кивает в знак согласия. Мать поджимает губы и говорит: «Ибо, ты себе опять что-то надумал! Это не может быть серьезно, Тянь-Тянь!» Ибо хмыкает и заливается каким-то всхлипывающим смехом: «Ну, конечно, мама. Я же всегда несерьезно. Всегда что-то себе придумываю и что-то не так понимаю, правда?!» И Сяо Чжань понимает, что за этими резкими словами стоит что-то гораздо более мрачное, чем неготовность его родителей принять выбор сына. «Нужно обязательно добиться, чтобы он рассказал. Это сожрет его изнутри». Вечером в гостинице, после ужина и душа, Сяо Чжань крепко обнимает его и чешет голову. Шепчет: «Расскажи, Бо… Если хочешь». И Ван Ибо рассказывает. Мне было 12. Ему, наверное, около 40, я не уверен. Родители наняли его для частных занятий корейским. У него были хорошие отзывы и высокий рейтинг на профильных ресурсах. Хм, преподавал он действительно неплохо. Ибо вздыхает и поеживается. Сяо Чжань кутает его в теплый гостиничный халат. В общем, я не сразу понял, что происходит. В детстве я был очень тактильный, Чжань-гэ, веришь? Для меня всякие поглаживания по плечу, по волосам, легкие объятия вообще были нормой. Но за пределы даже моей нормы все вышло как-то слишком быстро… Сао Чжань немного отстраняется и смотрит на него: — Ибо, он… — Не успел. Я всегда был хорош в контактном бое и беге, гэгэ. — Ибо даже смог улыбнуться. Конечно, тем же вечером я рассказал родителям. И в ответ получил вот это: «Ты что-то себе придумал, Ибо». «Ты все не так понял, Ибо». Как можно не так понять, когда чужой мужик хватает тебя за задницу и пытается насильно поцеловать, ну? В общем, они не поверили мне. Решили, что мне просто надоело учить корейский с ним. Я отказался ходить на эти занятия и два месяца просидел под домашним арестом. Пока сидел в четырех стенах, нашел онлайн-репетитора. Хорошая девчонка попалась. Экзамены сдал на «отлично». «А что потом?» тихо спрашивает Сяо Чжань, чувствуя, как внутри закипает тихая ярость по отношению к родителям Ибо. Потом? Это случилось как раз, когда я только поступил. Его поймали с поличным. Кто-то из его учеников не побоялся записать и разговоры, и видео. Был грандиозный скандал. Его посадили на 15 лет. И, знаешь, что? Они даже не извинились! Они сделали вид, что я никогда и ничего им не говорил, сука! И запретили мне давать показания. Сунешься, мол, ты нам не сын… У Сяо Чжаня просто нет слов. Поэтому он осыпает Ибо поцелуями, хоть так пытаясь снять застарелую боль. На исходе долгой ночи, перебирая его еще влажные после душа волосы, Сяо Чжань говорит: — Бо, поедешь со мной в Ухань? — Ммм? — 20 мая у Лу-Лу свадьба. Меня еще в декабре пригласили. Я не могу не поехать, это ж моя шицзе. — Хм. И в качестве кого я поеду, гэ? — Ибо смотрит ехидно. Они уже месяц формально вместе, но из их знакомых никто ничего не знает. По крайней мере, вопросов не задает. — В качестве моей пары, Бо-ди. — Серьезно?! Ты вот прям готов это объявить? — Ибо вскидывается и выгибает бровь. — Ван Ибо, гэгэ любит тебя. — И это самая правдивая правда, которую Сяо Чжань вообще когда-либо говорил в своей жизни.