ибо пыль — это плоть времени; плоть и кровь. натюрморт — иосиф бродский
— Сука, — беззвучно кривится Шастун, перешагивая через обглоданные крошечные скелетики, и изо всех сил надеется, что это крысы, а не котята. Он осматривается и старается ступать бесшумно, но собственное дыхание кажется чересчур громким, и Антон невольно тянется коснуться амулета на шее. Вокруг тихо, но тишина эта, скорее, зловещая – того и гляди из темного угла выскочит обезумевший вампир. У Шастуна, несмотря на весь опыт, по затылку бегут морозные мурашки. Заброшенное здание на севере Петербурга, в котором вампир устроил себе убежище, не нравится Антону с первого взгляда, и стоит зайти внутрь, отвращение лишь усиливается. Он представить не может, как кто-то, пусть даже вампир со свернувшимися мозгами, в состоянии здесь жить. Вокруг полно строительного мусора, старых веток и прошлогодней листвы, то и дело приходится смотреть под ноги, чтобы не наступить на звериные косточки. Когда-то богатое поместье очередного дореволюционного графа пришло в упадок, а реставрацию закончили, даже не начав. От былого величия остались лишь облупившаяся позолота на стенах, лепнина на высоких потолках и мраморные полы, спрятанные под слоем грязи. Вампиры любят подобные места, напоминающие им о человеческой молодости, но, на скромный антонов взгляд, это просто гадюшник, к тому же плохо укрывающий от вечной питерской непогоды. Крыша кое-где обвалилась, зияя теперь дырами, сквозь которые видно звёздное небо. «Пиздец, романтика», — думает Антон, обходя тёмную засохшую лужу, он не хочет знать, кровь это или что похуже. Шастун машинально проверяет оружие, спрятанное на поясе. Пистолет с серебряными пулями, склянки со святой водой, парочка осиновых колышков — ими он пользуется редко, но всё равно носит с собой по протоколу. В руках у Антона любимый клинок, лезвие из зачарованного серебра и рукоять с вязью рун. Он уже и не помнит, сколько вампиров убил им в родном Воронеже, оказалось, достаточно, чтобы перебраться в Питер и получить практически сразу серьёзное задание. Ему, правда, обещали напарников, но они задержались, да и Антон привык работать один. Вампира за спиной он не слышит, скорее, чувствует и едва успевает увернуться. Монстр невысокий, но быстрый и злой — голодный. Последнюю его жертву нашли несколько дней назад, а после полиция потратила немало времени, чтобы отыскать вампирское убежище. Антон пропускает удар, пытается достать вампира клинком, но мажет воздух: собственной скорости не хватает. Тогда парень достает святую воду — так себе оружие, но сильно раздражает вампиров, а если плеснуть в лицо, можно выиграть несколько драгоценных секунд. Пока дезориентированный вампир трёт глаза, Антон глубоко вдыхает холодный воздух, морщится от запаха, но отбрасывает лишние мысли, сосредотачиваясь на магии внутри себя. Она бежит по венам радостная, бурлящая — бери и колдуй. Шастун бормочет заклинание себе под нос — глупая привычка, давно ведь может и мысленно — и вампир замирает, скованный. Теперь действовать нужно быстро, долго удерживать его Антон не сможет, поэтому стремительно вонзает клинок в сердце по самую рукоять, проворачивает несколько раз для надежности и только потом отпускает. Монстр падает под ноги безвольной куклой, Шаст теперь может рассмотреть грязно-серые спутанные волосы, чумазое лицо, потрёпанную одежду. Его передёргивает от отвращения. Он ненавидит монстров, похожих на людей, а вампиров особенно. В Воронеже их развелось слишком много, а местная полиция, в которой Антон служил несколько лет, уже устала с ними бороться, но что делать, если они убивают невинных людей, похищают детей и обращают кого попало. Антон уже собирается убрать клинок, как чувствует ещё одного вампира. Он не успевает удивиться, откуда здесь второй, инстинкты оказываются быстрее, и вот он уже прижимает вампира к полу, магия поёт, сковывая чужие движения, а серебряное лезвие прижимается к горлу. Шастун вглядывается зачем-то в лицо напротив и шумно втягивает воздух, едва не теряя контроль. — Арсений? — Да тише, ты, блять, свои! — одновременно кричит кто-то сбоку, и Антон окончательно перестает что-либо понимать.***
До определенного момента Арсений знать не знал о магическом мире, живя свою обычную человеческую жизнь — если можно считать отчисление из универа на последнем курсе, переезд в другой город, поступление в театральный и болезненную влюблённость в малолетнего соседа обычной жизнью. Ладно, Шастун не был совсем уж малолеткой, это просто Арсений не заметил, как он вдруг вырос и их посиделки с конструктором превратились в посиделки с пососалками. Они дружили так долго, любили так ярко, а потом расстались так глупо, что все последующие годы Арсений вспоминает это с каким-то испанским стыдом за юного себя. Он тогда как раз поругался с родителями из-за учёбы на экономическом факультете, забрал документы и планировал податься в Питер, готовился к поступлению и был уверен, что Антон с таким же энтузиазмом махнёт с ним, в конце концов, вряд ли питерские колледжи хуже воронежских. Но Шаст заявил, что собирается в полицейскую академию, где работал его отчим, и никуда больше. — В Петербурге такие же академии, Шаст, может, даже лучше, — злился Арсений, не понимая чужого упрямства. Антон к тому же что-то темнил, особенно в последние месяцы, и Арсения не покидало склизкое чувство, будто его обманывают на каждом шагу. Это ранило сильнее прочего, пусть парень и пытался затолкать свои странные ощущения поглубже и списать всё на нервы. В пылу очередной ссоры Антон сказал вдруг, что для него важнее его будущее в Воронеже, а не какой-то там Питер с его сомнительными перспективами. Не Арсений, понял Арсений, и ушёл с гордо поднятой головой, оглушительно хлопнув дверью. Всё это было тупо-тупо-тупо, он и не думал никогда, что может так поссориться с Антоном. Они всю жизнь были соседями, в детстве играли вместе, им было интересно и весело, несмотря на разницу в возрасте. А потом Антон вырос и однажды, когда они сидели на крыше с пивом (Арсений на правах старшего сначала им это пиво купил, а потом следил, чтобы Шаст не уебался), уверенно сказал, что «вот прям щас, Арс» его поцелует. У Арсения была секундная возможность что-нибудь сделать, но он не стал делать ничего, только глаза закрыл. Всё завертелось, потому что Антон был живым и ярким, улыбался солнечно, постоянно шутил, смеялся над всей ерундой, которую говорил Арсений, складываясь пополам и утыкаясь ему в плечо. Ещё Шастун был высоким, кормил всех кошек во дворе, покупал продукты для старушки-соседки и притягивал какой-то таинственной внутренней силой, из-за чего казался иногда старше своего возраста. В общем, Арсений плыл по-страшному и плавился шоколадкой, забытой на солнце, когда Антон смотрел на него, пряча что-то в зелёных глазах. Иногда его, такого открытого и свободного, невозможно было прочитать. Уехав в Питер, Арсений скучал по нему сильнее, чем думал. Не хватало тепла и света, больше Антона, чем пресловутого солнца. Дни казались одинокими без чужого смеха и крепких объятий, но Арсений, поступивший-таки в театральный, грузил себя бесконечной учёбой и подработками, чтобы сил хватало лишь доплестись до съёмной однушки и упасть на старый матрас. А потом в один прекрасный последний день его человеческой жизни на Арсения напали где-то в подворотне. Он думал, сейчас отберут кошелёк и телефон или отпиздят за внешний вид (голые щиколотки — это ведь так по-гейски), но напавший зачем-то повалил его на землю и с силой укусил. Мир завертелся, Арсений не успел подумать, что вот-вот умрёт, в голове проскользнула мысль о полной антисанитарии, после которой он отключился. Зато когда очнулся после, долгое время не мог поверить, что остался жив. Вернее, мёртв, но не до конца, он до сих пор путается в формулировках. Ещё сложнее было принять, что совсем рядом всегда был целый отдельный мир со своими жителями, правилами и законами. Ну типа… вампиры? Оборотни? Ведьмы? Кто ещё, может, русалки? А, так и они тоже есть! В первый год было особенно тяжело, но позже Арсений смирился, привык и даже научился отличать первую положительную от второй отрицательной. С тех пор о смерти Арсений думал частенько. Было забавно, но страшно оказаться практически бессмертным. Его не сможет убить какой-нибудь тип в подворотне (один уже постарался, спасибо), никаких удушений, падений из окна, автомобильных аварий, болезней — высокая регенерация спасёт от чего угодно, кроме серебра или осины в сердце. В целом, размышления о смерти были больше развлечением на досуге. Поэтому когда Арсений замирает, обездвиженный чужой магией, он может лишь ошарашенно смотреть на парня, прижавшего его к полу. Мелькает глупая мысль, что придётся теперь сдавать в химчистку пальто. Вообще-то Арсений может вырваться, магия у ведьмака неустойчивая, видно, заебался драться со здешним вампиром, и нет бы подождать напарников по-человечески, но парень вдруг смотрит каким-то безумным взглядом, и узнавание в чужих знакомо-зелёных глазах оглушает сильнее удара. Они пялятся друг на друга сквозь пыль и свет, Арсений некстати вспоминает Бродского и нервно хихикает, у Антона дрожит рука, и клинок у горла тоже дрожит, заставляя морщиться. — Смерть придёт, у неё будут твои глаза, — бормочет Арсений и всё ещё не двигается. Момент прерывает подбежавший Серёга, который сердито оттаскивает Антона — его Антона! — в сторону и ворчит, мол, чего на своих бросаешься. Арсений поднимается, потирая горло. Антон хлопает глазами, ничего не понимая, кажется потерянным и даже напуганным. Серёжа успокаивается и берёт всё в свои руки, коротко представляется и обращает внимание на убитого вампира. Арсений кривится. Поехавшие родственнички были у него и при жизни, а теперь их число увеличилось до неприличных размеров, и это всегда раздражает. Но сейчас Антон волнует гораздо больше. Неудивительно, что Арсений не сразу его узнал. От пятнадцатилетнего угловатого паренька ничего не осталось. Шаст как будто ещё вырос, раздался в плечах, обзавёлся мышцами, а ещё неожиданно кудрявыми волосами, кучей серебряных колец на пальцах, хмурым взглядом и трехднёвной щетиной. Арсений тоскливо гадает, осталось ли что-то от того Антона, которого он знал. — Ведьмак, значит? Они сидят на ступенях поместья, пока Серёжа возится внутри, подготавливая детали для полицейского отчёта. Антон курит и смотрит себе под ноги, в темноту кустов, на тёмное небо, только не на Арсения. Это иррационально бесит. — Вампир, значит? — глухо парирует Шаст, так и не повернув головы. Арсений дышит глубоко и медленно, ему, вообще-то, необязательно, но это успокаивает. — Можно подумать, я просил такого же придурка, как тот, которого ты недавно так блистательно убил, меня кусать, — ворчит он. Антон молчит так долго, будто и не собирается отвечать, а потом тушит сигарету об ступеньку и поднимается. Смотрит, наконец, пронзительно сверху вниз и, изгибая уголок губ в какой-то странной улыбке, говорит: — Ты первый вампир, которого я не убил, — и уходит к машинам. Арсений думает, ну пиздец.