Мне не нравится!

«You and the night and the music..»       Акааши стоит у плиты такой умиротворенный и красивый, свободно-легкий, увлечённый приготовлением обеда. Он часто готовил макароны в самых разных интерпретациях, называя их то паста аньолотти, или капеллини, или ещё как: Бокуто знает лишь, что его любимые это ракушки, с горой кетчупа и ещё парой капель майонеза сверху, а ещё — обязательно — с любимым Кейджи рядом, и чтобы он обязательно так нежно улыбался, наблюдая за тем, как Котаро уплетает за обе щеки эти аньолотти. Акааши такой идеальный, такой любимый, такой тёплый и домашний, такой.. Такой! Бокуто знает, что никого не любит больше так сильно на свете. Только маму, конечно. Но Акааши это не мама. Акааши это другое. Совсем другое..       Не дай боже Бокуто с мамой вытворять то же, что и с Кейджи.       У него уши краснеют на таких мыслях, и Котаро трясёт головой, чтобы развеять все отвлекающие его идеи. Поднимает глаза на Кейджи, сидит на потрепанном диване в кухне, сморит на красивую спину и так подпирает голову ладонью, спрашивая:       — Акааши, почему ты больше не готовишь голым?       Сидящий на том же диване Кенма давится газировкой, Куроо ржёт, теряя, кажется, сознание, а бедный Кейджи краснеет до неприличия.       — Чтоооооооо?! — Тецуро орёт на всю кухню, и Кенма шипит на него, что такими темпами их базу раскроют не успеют они и пообедать.       — В Нью-Йорке у нас шикарная квартира, — Бокуто невозмутимо рассказывает, защищая свою мысль, — и каждое утро Акааши встречал меня в кухне гол-       — Хватит, Котаро, — Кейджи старается говорить максимально сдержанно, хотя внутри все просто кипит. Ну как так можно, Бокуто, как так можно..       Теперь всем и каждому понятно, какими словами будут преследовать эту парочку до скончания века; нет, ни для кого не секрет, что эти двое не просто так взяли себе спальню с одной кроватью — у Куроо с Козуме тоже такая была, но недолго правда: как завязали роман на базе, так и закончили. Однако сама идея голого Акааши в кухне половине из присутствующих показалась очень щекотливой и требующей постоянного внимания теперь.       Кейджи не злится на Бокуто, он просто не может на него злиться. Но все художники мира упускают такой уникальный шанс обнаружения самого яркого оттенка красного на его ушах прямо сейчас. Да, Кейджи и правда баловался такими утренними интрижками: ему очень нравилось, когда такой полусонный, растрепанный после ночи Бокуто выходил, смотрел на него, в потом.. А потом на полу валялся единственный утренний предмет одежды Кейджи — маленький, такой до ужаса пошлый и банальный фартучек, а сам Кейджи громко кричал, упираясь ладонями в столешницу домашнего бара. И Бокуто, его любимый, его обожаемый Бокуто входил с такой силой, с почти что первобытным желанием и забвением — ах, Акааши так это любит. Бесцеремонно, без всяких прелюдий и нежностей, впиваясь пальцами в его белоснежные бока и кусая плечи, Котаро не отлипал от него, вгоняясь глубже с каждым разом. А потом, приходя в себя, целовал синячки на его теле, нежно одевал в белый халат и они вместе садились за стол, наслаждались завтраком и видом из огромных окон.       Акааши нравилось думать, что через эти окна их могли видеть даже с улицы.       Ему нравилось все, что было в Нью-Йорке, но сейчас они хер пойми где, и максимум, что Кейджи может сейчас позволить себе со своим возлюбленным — это какой-то абсолютный минимум, с ума сойти! Он ненавидит ситуацию, ненавидит эту гору дерьма, свалившуюся просто из ниоткуда! ***       — В двенадцать, кстати, вылез один разведчик, — пробурчит под нос Кенма, когда все они будут сидеть за столом, — но после него никого больше, так что-       — Ты там его и оставил? — Куроо выглядит озадаченным, неужели непонятно, что нужно было сделать с внезапной целью..       — Боже, Тетсуро, — Козуме закатывает глаза, наматывая на вилку спагетти, — да, оставил. Мёртвого, доволен?       Раньше Козуме возился с Куроо почти так же, как Акааши с Бокуто. Ему это виделось абсолютно нормальным, он верил, что любит этого лохматого, длинного и почти всегда неуместного парня. Он верил, что и его в ответ любят. Однако только сильные союзы — Бокуто и Акааши тому яркий пример для Кенмы — способны выдержать испытание бытовухой в таких мрачных и нечеловеческих условиях. Кенма лишь стал чаще положенного огрызаться на Куроо, обижаться на него, противился указаниям, несмотря даже на то, что его любовник все ещё оставался главным на базе. Одним лишь богам известно, какие роли доставались Куроо в их с Кенмой спальне, но было ошибкой считать, что Козуме сможет командовать Тетсуро где-то за её пределами. И он совсем не понимал, почему в ответ на его пререкания в команде Куроо злился, почему отворачивался от него по ночам и почему однажды и прекратил эти отношения наконец. Козуме не может дать точного ответа насчёт своих чувств к Куроо, но после разрыва он постоянно чувствует себя одиноким.       Похуй на степень этого одиночества, к заносчивому Куроо он с извинениями не поползет!       Бокуто с Акааши смотрят на этих двоих с уже привычным снисхождением, лишь незаметно улыбаясь друг другу. Под столом на колене Кейджи — тяжёлая, грубая от мозолей ладонь, под которой телу так тепло и спокойно. Акааши знает, что не сможет жить без Бокуто, и даже если их отношения претерпят те же неприятности, что и у Куроо с Кенмой, он — сам Акааши — первым признает вину и попросит прощения у любимого.       Время так медленно ползёт к часу дня, все уже по привычке надеются на то, чтобы очередной день скорее закончился. Почему-то в душе теплется надежда, что все-таки у этого поганого приключения есть ограничения по времени, и восемь месяцев кажутся почти окончательной стадией — ещё немного, минута за минутой они приближаются к освобождению.       Но кто их освободит? Ответа нет ни у кого.