Линьяр

      Последние зим сто Синай домой возвращался с чувством незнакомого ему до этого странного предвкушения. Не знал, что его ждет за той дверью. Госпоже его фантазии было не занимать. И дочери только лицом на него были похожи, всем прочим пошли в матушку.       Воинственные, непоседливые, но в его присутствии обращались нежными цветами, кроткими, прекрасными девами народа, такими только любоваться. А он и любовался. Всеми троими любовался. Смотрел как радостно бегали они по саду, как дочери во всем желали матери помочь, как праздновали победы, как платья примеряли, как косы плести учились. От одного только взгляда на его дев, расцветало что-то светлое в душе. — Илария, нет! — что-то звякнуло в кухне. Синай поспешил на голос своей госпожи. Она вытащила нож из разделочной доски. Вскинула голову, заметила его в арочном проеме и расцвела радостной улыбкой. — Господин мой, сердце радуется при виде тебя!       Сцина не была похожа на его первую супругу. Ничем. Улыбалась она дерзко, речи были скверные, нрав буйный, глаза горели азартом. Ураган, а не дева. Разводила вокруг него движение.       Наслышан он был о ней, и дела с ней имел. Восьмой перст Кайране. Как могли они не пересекаться? Однако не обращал он внимания. Смотрел, но не видел.       А вот когда она в дом к нему ворвалась, клятвы затребовала, тогда-то он и разглядел. Теперь-то со смехом вспоминает, а тогда ведь действительно прогневался. Сцина и оскорбить могла, сама того не понимая, и о почтении будто не ведала ничего… Гневила его со страшной силой, и поделать с ней ничего было нельзя. Ураган.       Мельтешила вокруг него, низкая, шумная, верткая, как кошка. То кусалась, то искала его общества. Забор его разрисовала так, что страшно было глянуть. Но он глядел. И на неё в тот день глядел. Просто смотрел и не чувствовал тоски. А потому продолжал свой взор обращать на неё. Из любопытства.       Замечал Синай за ней все больше забавного. Детей она любила. По доброму относилась, будь они смертными или эльфами. Люди ей нравились. Того он не понимал более всего прочего. Звезду срезала, потому что мира не хотела, и вот минули сотни зим и она встала на их сторону. Защищала, терпела непочтение. Обращались они с ней как с равной, не знали, кто перед ними. Дитя Владык Макидара, герой прошедший три войны, а они просто прикасались к ней, шутки отпускали, словами скверными бросались. А она смеялась. Ничего оскорбительного в том не находила.       Не понимал. Злился.       Сцина вилась вокруг него почти сотню зим, что провели они в поселение на вершине горы. Проходу ему не давала. Болтала без умолку. Он порой и ловил себя на мысли, что то все пустая трата времени, но прогнать её не находил в себе сил. Она создавала вокруг него жизнь. Появлялась рядом, и все вдруг начинало пестрить энергией. Она была словно свежий ветер, а он могучее дерево что не в силах было сдвинуться с места. И только с дуновение шаловливого вихря крона начинала шелестеть, переставала казаться безжизненно замершей, оживала. Она налетала внезапно, тревожила, и снова упархивала куда-то ещё, тревожить другие старые деревья.       Синай оценил её упорство, согласился скрестить клинки. Так Макидарская волчица обрадовалась, что даже поскользнулась. А он так и замер. Сам не понял, чего остолбенел. Она резво так вскочила, отряхнулась. Раскрасневшаяся была от холода, смешная. Искренне радовалась она, как дитя. И Синай усмехнулся, но тут же похолодел весь внутри. Чтобы дева да вызвала у него улыбку? Не терпел он их. Тревожили они в нем только болезненные воспоминания о той, что более не с ним, что закрыла очи и увяла. Так с чего бы Макидарской волчице вызывать в нем иные чувства?       Сцина в бою была хороша. Резвая, хитрая, быстрая. И все вертелась вокруг него. То тут, то там он её подлавливал. Веселился. Признаваться себе не хотел, но забавлялся с ней. Ранил.       Тогда он злился на себя. Скрестил клинки с девой, что было не достойно, так ещё и синар из-за него случился. Он тогда испугался. Болезненные воспоминая в миг воскресли в памяти. Не желал он видеть её. Отнес в дом Кайране Шедара и решил, что более не свяжется с этой девой. А она уже следующим днем поджидала его на крыльце. Дремала, как ни в чем не бывало. Синай подумал, что вышвырнет её. Но не смог. Макидарская волчица глядела на него горящими глазами, довольная была и собой и поединком. Радостно ей было. И печаль, что сковывала сердце до её прихода, рассеялась. Но драться более он с ней не желал. Так прямо и сказал. А она разозлилась. Спорить стала, уши побелели, щеки покраснели. Но настоящей, черной злобы в словах её не было. Синай не удержался и стал подразнивать. Макидарская волчица начала казаться ему беззубым волчонком, что кусался, рычал, да все то было безобидно, будто играючи.       Думал Синай, что она побегает за ним хвостиком, да забудет. Он вроде и желал снова погрузиться в прежнюю знакомую тишину, но все то, что казалось ему покоем, вдруг обернулось тоской и скукой. Ему нужен был свежий ветер.       А Сцина никуда не делась. Прицепилась пуще прежнего. Если бы и в самом деле была макидарским волчонком, то наверняка вцеплялась бы ему в штанины и тягала бы за них, привлекая к себе внимание щенячьим рыком. — Синай, отчего ты терпишь её рядом? — спросил его однажды Финар. — Общество Макидарской волчицы меня не обременяет, — просто ответил Синай. Правду сказал. Но не всю. — И только? Задаётся мне тебе весело, — генерал усмехнулся.       Весело?       Синай тогда в первые примерил это слово к тому, что происходило, к сумбуру, что дева-воин создавала. Пожалуй, весело слишком уж громкое слово. Не хотел Синай признавать правду. Не хотел и точка. Не веселье-то вовсе. Так, праздное любопытство.       Уехала Макидарская волчица в свой град, и тогда-то ему пришлось признать, что Скрепивший мечи прав был. Синай все то время может не веселился, но забавлялся точно. А теперь вот вернулся на свой ясень к обычно жизни, что вел сотни зим. Он стал замечать отсутствие Макидарской волчицы. В тишине более не находил покоя. Но когда только начал снова привыкать к непроглядному одиночеству, ветер вновь расшевелил его крону.       Печальна она была. Синай сразу заметил. Глаза не горели, как прежде. Избегала она встреч с народом. И постоянно напоминала, что с линьяр ему не стоит водиться. Ему о том напоминали все, кто хоть раз видел их вместе. Синая такие речи начинали гневить. Не видели они в ней того, что он увидел. Владыку она почитала более нежели те, кто винил её в клятвопреступничестве. Никто из них не был готов ради Эльтана на то, что делала она будучи линьяр. Он стал защищать её. А она медленно пробуждала в себе прежнее пламя.       Народ меж тем не смягчался, не принимал её. Чтобы Владыка не делал, как бы не демонстрировал свое расположение, а Макидарская волчица так и была безумным линьяр. Её то печалило. Он заставал её плачущей. Множество раз. Приходил помогать ей в школе, останавливался поодаль и молча слушал всхлипы. Гнев поднимался в его сердце. Хотел помочь ей, но не знал, каким способом. А она успокаивалась сама. Вытирала щеки, шумно вздыхала, и объявляла сама себе, громко, воинственно: — Хрен вам! Я справлюсь! Со всем, черт побери, справлюсь! Со школой, с призрением, поперхнетесь вы все ещё своими линья! — швыряла что-нибудь для успокоения души и продолжала работать. Синай обычно выжидал несколько мгновения, чтобы не смущать деву-война, и давал о себе знать.       Ему в голову пришла хорошая, как показалось, идея. Макидарская волчица противна Синаю не была, питал он к ней даже уважение и привязался. Смотреть на страдания девы народа более не мог. Пошел к мастеру и заказал венец. За порыв тот сам себя ругал, но сердце его было спокойно. Словно так и должно было поступить. Синай рассудил, что если станет она его супругой, то народ более не посмеет её обижать. А там будут они жить, если и не как супруги, то как добрые друзья. Хотел подарить, но не смог.       Она смущенно покраснела. То была всего лишь заколка. Просто видел он ещё утром после тренировки, что волосы, на лицо спадающие, доставляли ей неудобства. А потом заколка золотистая бросилась ему в глаза. Вот и купил. Макидарская волчица зарделась вся, речи прерывистые стали, притихла. Взгляд отводила, волосы за ухо заправляя. Такой её видел он всего раз. Когда букет смертной поймала. Все Синаю стало ясно.       Он по привычке ожидал, что отвращение отвадит его, но того не случилось. Ему понравилось, что был он причиной её краснеющих щек. Наблюдать стал за Макидарской волчицей пристальней. Чем больше наблюдал, тем большая гордость его брала. Как юнца какого.       Со всеми она держалась свободно, дерзко, никто из мужей народа не мог укротить её. Но как Синая видела, такой смиренной становилась, робела, слова подбирала тщательнее. И только с ним была такой прилежной. Даже с Владыкой удержу ей не было, а Синаю вот удалось и нрав её укротить и язык укоротить.       Помнил Синай с каким задором она танцевал. С другими танцевала. С молодыми эльфами из свиты Шахране, с побратимами. Смеялась она, болтала. И он ревностно возжелал того же. Пригласил её. Дралась Макидарская волчица славно, но в танцах все же была лучше. Болтала без умолку, ногами ловко переставляла, и глаза… Глаза ее горели.       Прекрасна она была в своей искренности. Пленила его взор, и сердце измученное тоской, оживила и пленила. Не скрывал он этого. Все время заботился о ней, как было дозволено. Намерено в людных местах внимание к ней проявлял. То в плаще она его ходила, то дарил он ей что-то. Давал глазастому народу знать, что Макидарская волчица под его опекой. И танец тот последней был каплей. Себя он им порадовал и народу снова намекнул, что обижать деву эту не стоит. Урок он славный ранее преподал эльфу, что оскорбил её. Не сдержался. Гнев его страшный обуял.       Владыка прищурившись глядел на него, но Синай холодное выражение лица сохранил. — Отчего ты за перста моего вступиться вздумал? — вкрадчиво поинтересовался Эльтан, внезапно отложив изучение сметы.       Синай так и хотел осадить его, что сам он за деву в своей свите постоять не может, но сдержался. — Мужам напомнить надо, как должно с девами народа обращаться, вне зависимости от их статуса.       Эльтан на него покосился, но говорить ничего не стал.       Синай понял, что очерствел он и хватку за столетия потерял, когда Макидарская волчица, заявила, что он ей по сердцу, но знает, что ему она не нужна. Он был и рад и обескуражен. Выходит терзала она себя все то время бессмысленными переживаниями, а он и не углядел. Казалось ему, что все и так понятно, чего воздух сотрясать словами.       И хотя жаль ему было, что опечалил он её, не вспоминать тот вечер не мог. Во всем она его обвинила, всю ответственность на него переложила и за ним же спряталась. Синаю даже совестно стало, что такое поведение в нем только радостный смех и вызывало.       Веселье было не долгим. Макидарская волчица стала его избегать. И в Кайрин уехала. Не было у неё причин оставаться в Сиршаллене, раз Владыка уезжал. Синаю от тех слов больно стало. Сердце сдавило. Он желал быть причиной, ради него должна была она остаться. Но не осталась. Уехала. К смертным ушла. Нырнула в опасность с головой, а он внутри места себе не находил. Знал он о её преданности, о храбрости знал. Будет, где какая беда, так она первая бросится на амбразуру, собой пожертвует на благо, не раздумывая. Синай испугался, что потеряет её. Что ветер его более не вернется.       Вернулась. Он был на сторожевых постах через которые проезжали Владыка и Шахране. Но его они не видели. Он и не желал показываться. Не знал, что сказать. Макидарская волчица встреч с ним не искала. Пересекались они на улице, и она отводила глаза.       Синай отпустил её. Думал, так будет лучше. Он возвращался в тишину своего дома и не находил себе места. Словно не его то был дом. Макидарская волчица, казалось, совсем не изменилась, но он видел печаль в её глазах, когда взор свой она обращала на него. Видел и ничего не делал. Уважал её желание.       Когда смертная госпожа заболела, Шахране попросил его о помощи. Синай нашел Непримиримую дочь в доме. Она лопатой сгребала снег. Увидела его, просияла, а как узнала о причине прихода, в лице переменила и гневаться стала. Дерзостью её он был удивлен. А потом и вовсе сражен. Спорила, обвиняла его, ругалась грязно. И все то была его вина. Так она считала. Глупое недоразумение в тот день они все же разрешили. А потом настигло их другое.       Не прекращала Сцина ему напоминать, что запер он её в Сиршаллене. Врать он ей не желала, а потому от ответа увиливал. Нечего деве в делах мужей принимать участие. Должно ей быть под защитой града. Так он говорил. Но в сердце знал — Сцину он от себя отпускать не хотел. Боялся за неё. Потерять её боялся. Знал, что среди смертных ей опасность грозит, эльфы не всесильны, не бессмертны. Одну госпожу сердца он уже потерял, и мысль, что потеряет и другую, отзывалась в его сердце физической болью.       А Сцина все давила на него. Напоминала ему, как недостойно себя Синая повел. Он поначалу ещё сдерживал себя, но она все распаляла в нем гнев. При любом случае удобен он или нет, напоминала ему. Но если рядом с ними кто был, делала вид, что меж ними все как должно, что нет у них разлада никакого. Синай это подмечал, хоть и гневался, но и гордость его брала.       Поразмыслил Синай неделю другую и решил, что пришло время подарить ей тот венец, что хранил он у себя уже долгое время. Совпало удачно и то, что Владыки Макидара на летнее празднество отправиться хотели в Сигайну.       Сцина сама никогда не говорила, но он догадывался, в Макидар ей ехать нельзя. А потому могли они вдвоем только в Сигайне просить благословения у Владык. Сами духи указывали, что время то было правильное.       И хоть препираться они не перестали, Сцина приняла его приглашение. Хотел он с ней разделить трапезу. И подарить венец. Все подготовил. Но дело касалось Макидарской волчицы, а потому планы все можно было задвигать подальше.       Сердце сжималось его, когда видел он, как она не может и куска в рот положить. Сцина макидарская линьяр. Нельзя с ней трапезу делить. Она была в том уверена, и никого опорочить не хотела. Смотрела на него с ужасом, знала, что так оскорбит, но и просто поесть не могла. В безвыходности своей, в бессилии она искала в нем помощи. И Синай лучшего решения не нашел, чем подарить ей венец вот в такой самый момент.       Металась она, руки то сжимала то разжимала, не знала с какой стороны подступиться к шкатулке. Хотела взять, но трепета в ней было столько, что становилась она неловкой. Синай, как юнец веселился. В своей слабости и беспомощности она была так очаровательна, так мила, что невозможно было не улыбаться. Забавляло его, что с оружием в руках была она девой-войном, что купалась в крови своих врагов, а как принять нужно было венец, так выглядела потерянной, краснела, трусила. Она слабела перед ним, обнажала своё ранимое сердце. Синаю то льстило со страшной силой. Выходит достаточно силен он был, достаточно надежен, чтобы Макидарская волчица могла укрыться за ним.       В Сигайну они прибыли лишь за благословением Владык. Сцину попросили выйти. Она хотела возразить, но вдруг замолчала. Посмотрела на него и в лице переменилась. Доверилась ему.       Владыка Макидара смотрел на него отцовским взглядом. Дочь свою все же любил и с опаской относился к нарисовавшемуся жениху. Синай даже сглотнул. И сам поверил, что могут ему Сцину и не отдать. Забеспокоился. Не свойственными ему были такие чувства. — Зачем Великому мужу великого града сдалась линьяр? — строго спросил Владыка. — Ни жалость, ни великодушие ей не нужно. — Не стал бы я так оскорблять деву, что мне по сердцу, — холодно ответил Синай. Он ведь хотел однажды так поступить, но не смог, а потому точно знал, не из жалости.       Женились они весной. Прекрасна была его госпожа в красном. Не мог он насмотреться, натанцеваться не мог, и ночью напиться её поцелуями не мог. Она отзывалась томной дрожью на его прикосновения, шептала признания, пела ему ночные песни.       Сумерки ещё не рассеялись, когда он открыл глаза. Непривычно было, что кто-то спит в его постели. Её черные длинные волосы разметались по красным подушкам, безмятежно и крепко спала она у него на плече, обнаженную ногу по хозяйски на него закинула и рукой обняла. Заснула без одежд.       Он не хотел вставать. Желал только смотреть на неё. Одеяло съехало, открывая прекрасный вид на обнаженную кожу. Он опустил руки и огладил ее бедро, пальцами вел по боку, а она и не шевелилась даже. Спала крепко. Синай улыбнулся и укрыл её одеялом. Сам встал. Она ощупала пустое место, нашла подушку и вцепилась в нее так, как мгновение назад цеплялась за него. Синай тихо рассмеялся. Ну что за дева-воин? Нежный цветок она, который он всю вечность будет оберегать.       А Госпожа его день ото дня становилась все смелее. Робела и краснела уже по-новому. Познавала грани ночных песен и смелела. — Господин мой, — пока сидел он на диване и читал, Сцина подкралась сзади и ухватила его за шею, обняла, к спине прижавшись. — Солнце село.       Синай усмехнулся. Намеки её становились все толще. А ведь две зимы назад она от поцелуев его краской заливалась. Теперь же вот соблазнять наловчилась. — И чего желает, моя госпожа? — Он через плечо глянул на неё. Сцина переложила голову на другую сторону и прошептала. — Съесть тебя, — и в самом деле сомкнула зубы на кончике его уха, затем оставила поцелуй, на щеке, потом на шее.       Синай ухватил ее за руку, потянул, она хохоча рухнула к нему на колени. — Я не шучу, Синай, — она стала пальцами теребить шнурки тесьмы. — Оставь свою книгу. Мне нужно твою тесьму ослабить. — Такая острая в том необходимость? — он придерживал её за тонкие запястья, большими пальцами оглаживая кожу. — О, да. И я эту необходимость сейчас чувствую, — Сцина поерзала у него на коленях.       Синай рвано вздохнул. Подхватил её на руки и унес в спальню.       Всем она отличалась от той госпожи, что когда-то владела его сердцем. — Приветствую тебя, госпожа сердца моего, — Синай взял руку Сцины в свою и бережно поцеловал пальцы. — Светел день нашей встречи. — Отец! — Илария встала из-за стола и бросилась в его объятия, оттеснив мать. С ней у него были особые отношения. Она была не столь воинственна как страшная сестра. Ей духи щедро отмерили мудрости. В прочем то, пока за юным неотесанным характером заметно было не часто. — Вот раз отец вернулся, и к нему ты прислушиваешься охотнее, так пусть он тебе и скажет, что затеяла ты безумство! — Сцина принялась с остервенением нарезать зелень.       Синай перевел хмурый взгляд на дочь. Та зарделась, взгляд отвела. — Придет час и службу совою я предложу Синране Илларену, — тихо ответила она, глаза опустив. Знала, что то известие отца не порадует. — А до той поры буду тренироваться с клинком. — Вот! Это же безумие! — Сцина снова гневно воткнула нож в разделочную доску. — Ты же дева! Даже Мелита о подобном не заикается! Ну, зачем тебе за Синране таскаться? Вот Сильвин могла бы выбрать! — Откуда тебе, мам, знать на какие безумства уже пошла Мелита? Она-то вам всего не говорит! А я честно поделилась своими планами, в ответ схлопотала лишь осуждение! Молчать отныне буду, подобно старшей сестре! — Илария дернула нож из доски и положила его на стол. Дочерям его помимо всего прочего духи ещё и сил отмеряли прилично. — И что же Мелита сделала? — с нажимом спросила Сцина приближаясь к дочери. Но та рот закрыла и воинственно уставилась на мать.       Синай вздохнул. Мудрость молодости не пара. — Илария, — он строго посмотрел на дочь. Та под его взглядом подобралась вся. Редко когда Синай находил в себе силы быть с ними строгими, от того такие моменты вызывали в дочерях напряжение, всем естеством они сразу обращались в слух. — Пойди найди сестру, а не то к ужину опоздает.       Илария кивнула и вышла, на последок глянув на мать, как на злейшего врага. — Это катастрофа! — воскликнула Сцина, когда задняя дверь дома хлопнула. — Ещё ничего не случилось, — попытался успокоить её Синай. — Раньше времени ты начала переживать. — Она о клинке заикнулась! Наша славная прелестная Илария, — запричитала она. — Милая эльфийка, что должна была быть образцом порядочности. Отец муж неисчислимых добродетелей, а она должна была девой неисчислимых добродетелей! Какой перст? Ну, какой? И что вообще Мелита задумала? Хотя уж скорее, что она уже успела сделать? О, Духи! — Я поговорю с ними, госпожа моя. — Да уж поговори! Они только тебе послушны! Я даже ревную и тебя к ним и их к тебе. Нам сын нужен. Может он хоть к матери с почтением относиться будет!        Синай тихо рассмеялась, прижимая Сцину к себе. Она в ответ крепко обняла его. Пару мгновений так постояла и отпрянула. Сослалась на множество дел и готовку. Госпожа его вновь засуетилась, принялась болтать о всем, что приключилось дома за несколько прошедших дней. А что-то приключалось постоянно. Тихо бывало только ночью, и то не всегда. Он присел на стул, подпер голову рукой и стал наблюдать за ней. Сердце его неизменно радовалось при виде линьяр. Вот уж в самом деле подшутили духи над ним что ли?