Вселенная

      В первый раз. Это было громко и в шутку.       В далёкие-далёкие времена, когда они были ещё детьми и легко терялись средь высокой травы, бегали, играли, резвились, как неугомонные. Костя, передразнивая, протянул.       — Сашенька! — и тогда Саша на секунду опешил. Его, ещё совсем юную, но столицу! никто, кроме отца, так не назвал.       И тем более никто не делал это так… играючи, с лёгкой издевкой.       Тогда он засмеялся. А Костя от, не понятно откуда взявшись неловкости, отвернулся, бурча «Ну, и что смешного, Саш.».       Во второй раз. Это было с иронией.       Глупость та была. Но все же на одном из балов девица одна смелая Романову в чувствах призналась.       И, когда об этом узнал Костя, он, улыбаясь, пропел «Ну, и что же ты ответил ей, Сашенька?»       Странной интонацией он это сказал. Но и Саша старался не придавать этому значение.       — А что мне было ей ответить, друг мой? Вежливо отказал, конечно.       И тому, как заметно расслабились плечи Уралова, Саша значение не придал.       В третьей тихо и с горечью.       Да, до чего же мы дошли с тобой, Саш. Саша. Сашенька.— шептал одним губами куда-то в волосы и прижимая к себя обмякшее тело.       Было ясно одно — ещё немного и они друг друга полностью потеряют.       Хотя, по правде говоря, все было ясно уже давно. Костя, как и многие другие города, понимал: они ходят по тонкому льду и рано или поздно лёд дал бы трещину, и они все утонут в море крови.       Как же жаль, что сам Саша словно об этом и не думал вовсе.       И лёд треснул.       В четвертый раз. Тихо и без чувств.       Костя полагал, что как только увидит его, то впадает в ярость. Почему? Да потому, что слишком многое накопилось и за время войны многое успело произойти. Нужно было эти эмоции куда-то девать. И пусть это «куда-то» станет Александром Романовым.       Но стояло только увидеть его, такого завядшего, бесконечно усталого и сожалевшего, как все это потеряло смысл.       О чем же он сожалеет? Чему виной эта скорбь?       Костя не знал.       Да и уже и неважно стало как-то.       Только ясно стало одно, что под лёд они упали все вместе. И никто не остался без своей доли участи.       Теперь им только и придётся, что пытаться раны свои залечивать.       Даже если раны эти были нанесены ими самими.       Тогда же он и произнес опять слишком тихо и хрипло. «Сашенька»       И от зорких глаз не укрылось, как слишком худые и угловатые плечи дернулись.       В пятый раз. С гневом и издевкой.       — Да, Сашенька. Конечно же, ты бросишь, как бросал день назад, неделю назад, месяц назад. Ты бросишь, конечно.       И это было удивительно.       Нет, не гнев удивил Сашу и не издевка в голосе. Нет. По правде говоря, последнее время они часто ссорились по поводу и без, так что не было в этом ничего удивительного.       Но «Сашенька» из уст Кости всегда звучало крайне редко, а в связи с последними событиями он вообще предпочитал звать его не по имени или фамилии, а просто «Думский». Особенно, когда был зол.       Саше было бы все равно, будь это кто-то другой. Но когда так его звал сам Костя, это уже было неприятно.       Он будто выплевывал его имя, как брань, как нечто нарицательное. И опять же, будь это кто-то другой, Саше было бы все равно.       Но это делал Костя.       А на Костю, как ни крути, ему никогда не было все равно и поздно пытаться укрыться от реальности. Ведь если даже в самом пьяном угаре этот парень умудряется одним лишь словом выбить из Саши весь дух, то что будет, когда эта пелена спадёт?       В шестой раз было угрюмо, но в шутку.       –Бред же несут, Да, Сашенька?       Они расположились на диване в зале и смотрели какой-то странный русский фильм. Романова клонило в сон, и он уютно устроился на широком плече Кости. Тот не возражал, полностью сосредоточившись на происходящее на экране.       Так что Саша понятия не имел, о чем тот говорит. Но в этот момент он готов был согласиться чем угодно.       –Полный бред, мой дорогой. Абсолютно точно полный бред.       В седьмой с благоговением. И в самые губы.       Саша не являлся девственником. И целовался он уже не раз.       Но когда Костя с такой страстью, граничащей с яростью, прижимает к себе, словно пытаясь раствориться.       И целует так глубоко, что тяжело дышать.       У Саши ощущение, будто это действительно его первый раз.       Хотя, возможно, это и был его настоящим первым разом.       Никто ещё не брал его так пылко. И не прикасался столь нежно.       И никто ещё до Кости не зацеловывал все тело, шептав имя, как мантру.       И в миг наибольшего удовольствие — «Сашенька мой» никто ещё не стонал.       Что-то происходит впервые.       И когда-то Костя впервые с нежности и безграничной любовью произнес «Сашенька».       Он сделал это однажды, но не в последний раз.       Как и «люблю» прозвучал однажды. А потом ещё и ещё, и десятки раз.       Но каждый раз, как в первый.