Не мог бы ты одолжить мне перо?

У Драко Малфоя больше нет мечты. Всего неделю назад, сидя утром на каменистом пляже Ниццы и пуская мыльные пузыри для маленького Скорпиуса, он думал, что у него есть всё: безмерное счастье быть отцом задорно смеющегося рядом малыша; свобода смотреть на лазурное море и идеальные переливающиеся всеми цветами маленькие сферы, для которых даже магия была не нужна; и мечта. Знаете, как говорят, что у каждого человека должна быть недостижимая мечта? Драко так и не понял, зачем, но, хотел он того или нет, именно такая у него и была. И у неё даже было имя — Гарри Поттер. А потом Гарри Поттер (не тот, который мечта, а самый настоящий) помахал ему с набережной, резво спустился к морю и целый час кидал со Скорпиусом камушки в воду, смеясь не менее заразительно, чем трехлетний малыш. Казалось, на них смотрел весь пляж. От них невозможно было отвести взгляд. Потом Гарри не уходил весь день. К вечеру, осторожно узнав в течение дня о семейном статусе Драко (разведён) и его предпочтениях (оба пола), Гарри дождался, когда Скорпиус с головой уйдёт в только что подаренный набор машинок, и сделал шаг к Драко, становясь близко настолько, что стало ясно — он предлагал. Драко рвано вздохнул и качнулся навстречу. Они не поцеловались тогда, только прижимались щеками и носами, как трется о щеку хозяина ласковая кошка. Гарри не произнёс тогда ни слова. И Гарри не уходил ещё целых шесть дней. Как-то само собой получилось, что он остался. Укладывал вместе с ним Скорпиуса, готовил завтраки и ужины, водил в кафе на обед, баловал их обоих мороженым (и вовсе не зазорно наследнику Малфоев в свои тридцать два быть сладкоежкой), и постоянно держал то одного, то другого за руку. Уже на вторую ночь (после того, как Драко допел колыбельную и переложил в кроватку расплакавшегося во сне Скорпиуса) Гарри пришёл в его спальню и всю ночь обнимал со спины, крепко держа за талию. У них даже не было секса. Зато наутро Гарри его поцеловал. Медленно и бесконечно нежно, все так же притираясь щекой между поцелуями и блаженно улыбаясь. Драко тогда почти расплакался. Он не понимал, что происходит, но боялся думать об этом, чтоб не спугнуть видение (в какой вселенной это вообще могло быть реальностью?) И вот сейчас, неделю спустя, они лежат на боку, соприкоснувшись лбами и носами, переплетя руки и ноги. Когда чувств становится так много, что Драко кажется, он может взорваться, он не выдерживает и шепчет Гарри в губы: — Я люблю тебя. Он не планировал этого, и, когда Гарри широко раскрывает глаза, жалеет о сказанном, потому что ну правда, через семь дней? Меньше всего он хочет, чтобы Гарри чувствовал себя обязанным что-то сказать в ответ. — Прости, — шепчет он в догонку, — Я не должен был говорить, — и слова режут его сердце изнутри, потому что на самом деле он уже не мог не сказать. Зерна этой любви были в нем черт знает сколько времени, и Гарри, словно тёплый ливень, пришёл и взрастил их за какую-то неделю. Эта любовь зацвела буйно, заполнив собой его сердце и лёгкие, оплела все органы и мышцы так, что не осталось свободного места. У неё не было другого выхода, кроме как найти этот самый выход в произнесенном «я люблю тебя». — Почему не должен? — спрашивает Гарри. — Слишком… рано? Ты не обязан мне отвечать. Я не хочу на тебя давить, — Драко слышит, что заговаривается и запинается, но не может ничего поделать с волнением. — Но я тоже люблю тебя. Как это может быть «слишком рано»? У Драко сбивается дыхание и он не знает, как справиться с лавиной чувств, которая сейчас прорывается наружу. Он прижимается лицом к груди Гарри, обнимает так крепко, так близко, что ближе уже вроде бы невозможно, но все равно очень нужно. Это прекрасно и невыносимо одновременно. Он гладит Гарри по спине, второй рукой зарывшись в его волосы. Он хочет лежать так вечность, и, кажется, Гарри не возражает. Засыпая, Драко понимает, что ему больше не о чем мечтать.