Не мог бы ты одолжить мне перо?

Я вырос среди идеальных, по линейке, аллей Мэнора, среди тщательно выстриженных кустов роз и жасмина, ровных, присыпанных белым гравием, дорожек и белых же, вычурных павлинов. Тем больше теперь, когда мне хотелось всё в своей жизни поменять просто из принципа, мне нравился этот дикий, необузданный, местами таящий опасности, и совершенно хаотичный лес. Корни вековых деревьев змеями переплетаются здесь под ногами, воздух наполнен тысячей запахов, странно сливающихся для меня в запах свободы, а в тени листвы по вечерам можно заметить блеск хищных глаз, но сейчас это едва ли может напугать меня. Мой главный страх свершился здесь же, но тот лес был совсем другим, майским, цветущим и тёплым, так не подходящим тому, что произошло под его пологом. Ты должен был умереть здесь, и теперь до конца своей жизни я буду благодарен маме не только за свою жизнь, но и за твою. Сегодня, слава Мерлину, лес подернут дымкой, земля покрылась лёгким инеем, листья потемнели. Такой лес мне нравится намного больше. Я стал сбегать сюда спустя где-то месяц после начала восьмого курса, когда не смог найти ни одного места в замке или окрестностях, где чувствовал бы хотя бы подобие умиротворения. Теперь я ухожу сюда почти каждый вечер. Выбежавший из-за деревьев серебристый олень в первые секунды кажется плодом моего воображения — слишком часто я думаю здесь именно о тебе. Но, встряхнув головой и закрыв на секунду глаза, я все ещё продолжаю видеть его перед собой. Олень как-то резко и часто дышит, и среди этих неясных хрипов я вдруг могу различить одно тихое слово твоим голосом: «Пожалуйста». — Веди меня к нему, — выдыхаю я, когда осознание настигает меня. Дорога до замка сливается в одно мгновение, потому что в моей голове бессвязной мыслью стучит страх за тебя. Наконец, олень оказывается в слишком знакомом коридоре восьмого этажа, ударяет копытами и рассыпается серебряными искрами. Но тебя нигде нет. Есть ли шанс, что я просто сошёл с ума и выдумал себе всё? Конечно, есть. Я бы даже не удивился. Но… Если уж идти в своём сумасшествии, то до конца. Я падаю на колени и начинаю осторожно прощупывать руками всё пространство в радиусе нескольких метров, и у стены, прямо напротив того места, где раньше был вход в выручай-комнату, мне везёт. Ткань словно течёт по моим пальцам, я осторожно тяну её вниз, и, наконец, вижу тебя. Но ты не видишь меня, ты смотришь в одну точку на стене, и дышишь рвано, так же, как твой чертов олень в этом чертовом лесу. — Дыши со мной, — говорю я и прижимаю тебя к своей груди. Мне плевать, что ты, возможно, убьёшь меня после. Это будет потом. Мои холодные прикосновения, кажется, приводят тебя самую каплю в чувство, и ты прижимаешься лицом к моей шее. Сердце моё сейчас загнано так же, как и твое дыхание, но несколько долгих мгновений спустя слышу, как твои вдохи синхронизируются с моими, искусственно глубокими и ровными. — Ты живой, — шепчешь мне в шею. — Ты живой, — эхом отвечаю тебе, и узел в моей груди развязывается, вместо этого наполняя сердце сладко-горькой болью. — Побудь со мной немного, не уходи, — твой голос дрожит. Я зачем-то нужен тебе, и, пока это так, я никуда не уйду. Говорю тебе это и чувствую, как твои руки со всей силы сжимают мои рёбра.