Другая ночь

Глава Шестьдесят Девятая. «Пламя». 1. «- Нет! — почти кричит Анна, — пожалуйста! Я должна быть с вами… Я не могу больше… Голос падает до шепота, с трудом протискивается на волю, обдирая горло чуть не до крови: — Я не могу больше… Пропадать тут одна…» Здесь мною сознательно используется почти прямое цитирование другой пьесы Е. Шварца — «Обыкновенное чудо»: «П р и н ц е с с а: … У меня теперь есть тайна, которую я не могла бы поведать даже самым близким людям. Только вам. Вот она: я люблю вас. Да, да! Правда, правда! Так люблю, что все прощу вам. Вам все можно. Вы хотите превратиться в медведя — хорошо. Пусть. Только не уходите. Я не могу больше пропадать тут одна…» (Е. Шварц «Обыкновенное чудо. Действие третье). 2. «Штольман запер дверь, обернулся, и увидел Анну, севшую прямо на поставленный у стены чемодан. Словно силы покинули ее окончательно. Он опустился рядом на колено, осторожно сжал ее холодные ладони. Анна глубоко вздохнула, и наклонившись, коснулась губами его пальцев…» Автору очень хотелось переиграть гениально сыгранную, очень нужную, но такую трагическую сцену с чемоданом из конца Первого сезона. Спасибо читательнице Алисе, которая эту отсылку заметила и очень точно сформулировала то, что я в нее вкладывала: «Вам удалось передать настроение, которое было в последних сериях первого сезона — ночь, тревога, близкий, но невидимый враг, и в то же время, нежность, свет и тепло. И круг замкнулся, Штольман снял Аню с чемодана и пообещал никуда не уходить …» (Алиса). 3. «Тяжелое дыхание. Глухой, сдвоенный стук сердец. Невероятное ощущение тепла и покоя. В темноте, где-то на границе сознания еще мерцают яркие золотые огоньки…» Это был момент Рождения «Сверхновой» — пока еще очень маленькой Искорки)). Автор уже знала, что она непременно будет. 4. Еще раз спасибо за стихи, выложенные под этой главой читательницей Валентиной Петровной: «Все пыль и тлен, Все блажь и суета И не имеет важного значения, Когда лежит с тобою рядом та, Что для тебя награда и лечение. Она ТВОЯ. И в этом слове все: Любовь и страсть, мученье и тревога. И молишь Бога только об одном — Чтоб с нею быть, Хотя б еще немного…» (Алексей Фирсов) Глава Семидесятая. «Свет». 1. «А есть хочется очень. Это она только сейчас поняла. Тоже нервы, наверное …» Очередной легкий намек на РЗВ верно угадала Irina G.: «Ну да, нервы, как же!))) Вспоминается из «Семейных праздников»: «Ну не пристало молодой женщине быть такой прожорливой. — Анна Викторовна, в вашем аппетите нет ничего дурного — учитывая, чем мы всю ночь занимались». © Хотя, может, и нервы тоже, одно на другое вполне могло наложиться …» (Irina G.). 2. Спасибо читателям на всех площадках за стихи, выложенные под этой главой: Ларисон: «Нет ни времени, ни расстояния, Только призрачное сияние, Всех законов земных отрицание, Двух сердец одно обещание …» (Ларисон) Валентина Петровна: « … Ты одна Ежеминутно, ежечасно До самой смерти мне нужна. Я опускаюсь на колени — За глупый мой вопрос прости, Но я всё время в удивленье Что ты могла во мне найти?!» (Гарольд Регистан) OxanaRR: «Друг без друга мы сможем жить, Два бесчувственных мертвеца. Но часы не продолжат ход, А душа потеряет свет, Потому что сложилось так — Без тебя меня тоже нет.» (А. Рифмоплет Фирсов). От меня: «Мне кажется, Что я тебя люблю И выхожу Из черного тумана. За то, что спас меня ты На краю, Пусть для себя Негаданно-нежданно. Мне кажется, Что я тебя люблю — Глаз северных Застенчивую просинь, И молодость окопную твою, И душу, Что не остудила осень. Мне кажется, Что я тебя люблю За то, Что знаком Верности отмечен, За то, Что ранен много раз в бою, Который «Жизнь» Зовется в просторечье. Мне кажется, Что я тебя люблю За то… О, нет! Ведь любят Не за что-то — За гуд в крови, Растерянность свою, За это ощущение полета. Мне кажется, Что я тебя люблю» (Ю. Друнина) И: «Сказка рождается в беспокойстве о жизни. Сказка рождается, чтобы охранить её прочность. Кровью она на действительность брызнет, Коли действительность непорочна Сказкой отрицается непреклонность событий. Сказкой отрицается неизбежность утраты. Если придется вместе не быть нам, Придумаем сказку, что — это неправда». (Игорь Можейко — Кир Булычев) Глава Семьдесят Вторая. «Незваные гости». 1. «Хотел бы посмотреть на того, кто попытается заставить Анну Викторовну что-то сделать, особенно против Якова Платоновича… Даже с применением гипноза — не больно-то получилось» — мелькнула мысль, принесшая некоторое облегчение …» Возможно, при повторном чтении кто-то обратил внимание — здесь дан намек на будущий сюжетный поворот с гипнотическим приказом от Полины «Застрелить Штольмана». Антон Андреевич понял верно — невозможно Анну заставить совершить такой поступок, даже под гипнозом. 2. «Анна рванулась к матери, но та опустила вдруг руки. Окинула комнату каким-то странным, рассеянным взглядом. Глаза ее остановились на Викторе Ивановиче. А на губах появилась улыбка — подрагивающая, но любящая и нежная. — Витенька, — тихо заговорила Мария Тимофеевна, — ты вернулся! Наконец-то… Ты извини, сегодня все как-то кувырком… У Анечки зубки режутся, я и не спала почти. Прасковья руку обварила… А Анечка так плачет, и жар у нее… А тебя все нет, я помню, что суд, дело сложное. Я знаю, это Липа выдумывает, что у тебя любовницы, нет ведь никого, Витенька? Ты же любишь меня, ты же не за деньги батюшкины меня замуж взял… Липа завидует, я и слушать ее не буду, ты правильно говоришь… Ты скажи опять, что любишь меня, Витенька!» Здесь мною была сознательно сделана отсылка к к/ф «Гараж». Момент, когда жена Гуськова (героиня С. Немоляевой), не выдержав груза как семейных проблем, так и ситуации с гаражным кооперативом, явно, пусть и неокончательно сходит с ума. «- Гуськов, я тебя в последний раз спрашиваю, ты почему вчера пришел после одиннадцати вечера домой, а? Только ты мне не ври, что у тебя было собрание. У нас же двое детей. Ты что, завел женщину? Тебе не стыдно? Ну что ты молчишь? Что ты молчишь, тебе что, нечего сказать? ― Господи. Да она помешалась. ― Ну я, конечно, понимаю, что после всех этих забот с детьми, после этой домашней каторги я уже не такая хорошенькая, как была раньше. Но я же не виновата! Но ведь это же твои дети! Это же наши дети! Толик! Ну когда же ты станешь заниматься? Когда ты сядешь за уроки?» (к/ф «Гараж») Есть мнение, что это — ее манипуляция. Я считаю, что нет. И Мария Тимофеевна в моей истории тоже оказывается у подобной пропасти, не в силах осознать до конца, что страшное второсезонное существо — ее любимый муж. Но это соскальзывание в прошлое любимой жены смогло напугать настоящего Виктора Ивановича так, что дало ему силы отделиться от Тени. Сделав первый шаг к освобождению. Благодарю Irina G., за интересное сопоставление момента срыва у МТ с эпизодом их РЗВ («Сердечное согласие»). Я эту параллель не задумывала, но всегда рада, когда «все равно пулемёт получается»: «Как ни странно, по ассоциации вспомнилась сцена с Зайдлицем. Тоже — всё (ну, почти всё) семейство в сборе, все в ауте, МТ на грани срыва, готова поверить уже и в духов и в чертей, лишь бы они её близким не вредили… А ещё — зловредного духа во вселенной «Анны» изгоняют между двух зеркал. Здесь же как будто сами супруги Мироновы — эти зеркала … (…) И вот, раньше в двух стоящих друг против друга людях-зеркалах отражалась тьма — а сейчас тонко зазвенела, лопаясь, слишком сильно натянутая струна… (МТ и чисто визуально, кстати, вытянута в этот момент, как та струна) — и гнева с одной стороны не стало. А стала внезапно тихая доверчивая нежность, смешанная с растерянностью и (куда ж без неё!) тревогой. И это тихое, ласковое «Витенька…» пробило ту стену, которую не могли пробить ни гневные отповеди, ни то выкрикнутое отчаянное «Витя!!!» — пробило и отразилось в другом зеркале таким же тихим, любящим, тревожным — и мучительным: «Машенька…» (Irina G.). И еще одна, очень точная, хотя и не планируемая мною ассоциация: «Написала про лёд, и это хватание ВИ за сердце в финале вдруг показалось жестом Кая, у которого, смытый слезами Герды, выпадает из сердца осколок ледяного зеркала …» (Irina G.). Глава «Семьдесят Третья». Осколки. 1. «Вид растерянного, поникшего, невразумительно что-то бормочущего Штольмана, который так и стоял перед ним в одной рубашке *, вызвал приступ удушающего гнева …» Опять не могу не коснуться темы «вечного стриптиза Штольмана»©, по большей части во Втором сезоне абсолютно неуместного. «Шейный платок даже дома был обязателен — волосатая мужская шея считалась зрелищем порнографическим …» (Дзен канал «Культурология» — «Что люди носили дома в XIX веке, и почему переодевались по нескольку раз в день») https://dzen.ru/a/XtNwg41qJACxQpWb «На протяжении всей второй половины девятнадцатого века принимать гостей в «неглиже» уже не считалось достойным. Лучше всего было встречать даже самых близких родственников в скромных домашних платьях или костюмах, а никак не в шлафроках или капотах …» («Шлафрок, архалук, капот: парадное неглиже аристократов») https://novate.ru/blogs/270324/69203/ «Мужское белье за это столетие (19 век) претерпело куда меньше изменений. Его основой незыблемо оставались белоснежная нижняя сорочка и кальсоны. К белью относились и съемные воротнички, манжеты и манишки, носки всевозможные кушаки, бандажи и корсеты. Удивительно, но в разряд нижнего белья тогда входил и жилет — поэтому снять сюртук или фрак, оставшись в рубашке и жилете, мужчина мог только в кругу близких людей, предварительно спросив разрешения у присутствующих дам …» (Журнал «История моды, № 89: «Неглиже. Интимный арсенал нижней одежды в XIX–XX веках»). ____________________________ Продолжение следует.