Wine with rose petals

      Разлёгшись на огромной кровати, я словно утопала в уменьшенной версии кровавого рва, шумевшего сейчас за окном в ливень. Каждым сантиметром своего тела я ощущала эту мягкость шёлка. Я легла на бок, отражая положение Ирацибеты, и дотронулась до кончиков её волос. Такие мягкие…             — Как, говоришь, её звали? — лениво спросила Ирацибета. Её молчаливого согласия было достаточно, как мне показалось, чтобы я продолжала накручивать её красные кудряшки себе на пальцы.       — А разве это так важно? — игриво спросила я, отпуская её кудри и пуша́ красные волосы. Огненная грива разметалась по её оголённым плечам, и она тут же сбросила локоны с себя, затем поправляя съехавшую ночнушку.       — Не особо, но кто тебе разрешал убивать втайне от меня? Наглеешь… — вкрадчивым голосом произнесла она, пронизывая этим шёпотом меня насквозь.       — Ну, Ир-р-рацибета, — тяну я букву «р», зная, что не выговариваю её.       — Как тебя-то угораздило картавой стать? Придуриваешься, — хитро прищурилась она, ставя мне щелбан. — Мар-р-рианна.       — Да мы всё равно по-разному картавим, — отрицаю я. — У тебя уходит в «в», у меня просто более мягкая. — И та девушка, она…       — Головой больше, головой меньше, и правда, какая разница, — поддразнила она меня, переворачиваясь на живот. — Просто пользуешься тем, что я иногда бываю занята, и вершишь своё «правосудие», расправляясь со случайными людьми. Даже Стейн так не делал. А за тобой надо следить, — пожурила она меня.       — Они неслучайные, — поправила я. — А Стейн тебя… — я задумалась над тем, как бы осторожно сказать ей это. — Не любил, — правильных слов быстро не нашлось, и я сказала то, что больше всего похоже на правду.       Она хрипло рассмеялась.       — А ты любишь, и теперь убиваешь тех, кто просто посмотрит на меня? Неплохо.       — Хорошая идея, не буду убивать, буду выкалывать глаза, — улыбнулась я так мило, будто мы говорили о ромашечках-одуванчиках, а не о выкалывании глаз.       — Разве ты не хотела бы, чтобы меня любили все? Разве ты не хотела бы, чтобы ко мне все относились хорошо? — спросила она. — Как к Миране.       На улице засвистел ветер, и я укрыла Ирацибету тёплым одеялом, словно закрывая её от внешнего мира.       — Что самое ужасное, так это то, что я прекрасно знаю и понимаю, что ты очень-очень хочешь, чтобы тебя все любили, что в этом заключается твой внутренний конфликт или что-то там, а я, как эгоистка, пытаюсь забрать тебя себе, пугаясь того, что теперь, когда я тебя только-только нашла, могу потерять в любую секунду. И устраняю из-за этого всех возможных соперников. Иногда я ненавижу себя за это, — я закрыла руками лицо, но Ирацибета тут же их убрала, смотря на меня с каким-то спокойствием и неким хладнокровием.       — Я прекрасно понимаю тебя. Но если даже некоторым людям я буду нравиться, это же не значит, что я с ними буду лежать в постели так же, как вот сейчас с тобой, — заметила она, гладя меня по коленке, которая была вне одеяла. — У тебя коленка холодная. Укройся.       — Какая ты заботливая, — мечтательно сказала я, подтягивая колено к себе и пряча его под одеяло.       — А ещё справедливая. Поэтому прекращай убивать людей, если они просто спокойно на меня смотрят, а не враждебно настроены по отношению ко мне, как ты привыкла, — требовательно сказала она. — Понимаешь, не то что бы мне сильно эти люди нужны, но я не казню никого просто так.       Если бы я не знала Ирацибету настолько хорошо, я бы подумала, что именно так она и делает.       — Это очень тонкая грань, которую важно не упустить. Иначе я перестану быть справедливой королевой. А для меня это важно.       Что сказать, справедливость мы с Ирацибетой рассматривали в своём ключе, а не так, как считало большинство, слыша слово «справедливость». Мы с ней руководствовались единым правилом — «виновен — отвечай». Но вот только я, кажется, переборщила, считая, что месть должна в несколько раз превышать поступок, иначе это и не месть, а просто квитство.       — Ты слышишь меня? — она щёлкнула пальцами у меня перед глазами, и я ушла из своих мыслей обратно в реальность.       — Да-да, слышу, — поспешно ответила я.       — Мари, всё поняла?       Её строгий тон не пугал меня, а только умилял, и я заскользила руками по её плечам, подтягивая Ирацибету ближе к себе. Жар её тела обжигал, и я огладила ключицу Ирацибеты, рисуя пальцами крохотные сердечки.       — Ты не мёрзнешь? — спросила она, попутно хватая мои руки в движении и прижимая к себе.       — Нет, — быстро ответила я.       — Залезь под одеяло, — приказала она.       — Так я и так под ним, — в моём голосе слышалось удивление.       — Укутайся, значит, тупица, пальцы-то холодные, — буркнула она, обнимая меня, но отвернув лицо.       В этом была вся она: заботиться и попутно оскорблять.        Я развернула её лицо к себе и сдула с её лба упавшие пряди. Зажав её руки в своих, тем самым предотвращая её попытки вырваться, я поцеловала её в щёку, оставив лёгкий розовый отпечаток моих губ, которые были намазаны вишнёвым бальзамом. Щёчка была тёплая и я прижалась к её щеке своей, отпуская её руки и слегка массируя костяшки.        — Больше не убивай никого, иначе не буду с тобой так потом лежать, — шепнула она.       — Ты не будешь лежать, а я буду, — ответила я таким же шёпотом, целуя мочку её уха.       — Тогда я могу обидеться и отрубить тебе голову, — фыркнула она, поворачиваясь ко мне. Её ушко ушло от меня, и я встретилась с её губами.        — Это уже хуже, — посетовала я, мимолётно чмокая её в нижнюю губу, тут же отпрянув.       — Для тебя точно, — согласно протянула она, поджимая целованными мной губами.       — А для тебя? — с интересом спросила я, возвращаясь к её кудрям, раскиданные по подушке.       Она промолчала. Было видно, что она проводит какие-то сложные математические расчёты. Я чуть не засмеялась, когда представила, как в её голове шумно крутятся шестерёнки, пока она думает, но это, скорее, по части Времени, шестерёнки-то у него.       — Нет, — наконец ответила она. — До сих пор помню, как ты считала тот раз шахматные клеточки пола в тронном зале, а ближе к концу сбилась со счёту и топтала ковёр от обиды, — добавила она, устало закрывая глаза.       — Так говоришь, будто тебе не нравится моя компания, — подметила я, целуя её в нос и по очереди в закрытые веки, щекоча её ресницы своим дыханием. — Ты очень нерешительная бываешь. Иногда очень решительная, иногда очень нерешительная.       — Да? А я знаю одну особу, которая по утрам ноет, что не может выбрать одежду на день, и если решение даётся ей тяжело, она перед каждым приёмом пищи бегает к себе в комнату и меняет наряд, — припомнила она. — Знаешь такую?       — Что за особа такая? Первый раз слышу, — изумилась я, делая большие удивлённые глаза.       — А вот такая, я с ней очень хорошо знакома, — слегка хвастливым тоном сказала она, словно иметь знакомство со мной — это какие-то важные полезные связи.       — И как она тебе? — полюбопытствовала я, выпрямляя пружинку-кудряшку Ирацибеты.       — Она милая и очень мне нравится, — призналась она. — Я редко ей самой об этом говорю, но, вообще-то, я скажу тебе по секрету… — заговорщицки зашептала она. — Я, наверное, даже люблю её.       — Это то, что я хотела услышать, — блаженно улыбнулась я.       — Что, так нравится, когда я засматриваюсь на других? — ухмыльнулась она, подталкивая меня острым локтём в бок. Я охнула и захихикала, тыкая пальцем ей между рёбер. Она чуть взвизгнула и сдёрнула с меня одеяло, закутываясь в одеяло и становясь похожей на шаурму. Я никогда не пробовала шаурму, но зато знаю — как она делается. Да, очень полезные знания.       — Надо будет ей… — я легко провела ребром ладони по своей шее, жестом показывая «отрубить голову».       — Не смей.       — Почему? — я уныло ткнулась носом ей в плечо.       — Мне будет скучно без неё, — утешительно произнесла она, медленно целуя меня в голову.       — Как мило. Сегодня у тебя прям превышен лимит нежностей в мой адрес, — улыбнулась я, поднимая голову и обнимая Ирацибету за шею.       — Я удивляюсь, как ты рявкаешь на других, а со мной ковриком стелешься, — в её голосе слышалась насмешка, но взгляд и улыбка были мягкими.       — Не удивляйся, так всегда было и всегда будет, — вполголоса известила я, сжимая её плечи и спину в объятиях.       — Я не против, мне это нравится, — томно согласилась она, притягивая меня ближе и оставляя короткий поцелуй на моих губах. Сладкое послевкусие её губ и ещё хорошо помнившееся нежное прикосновение, ещё чувствующееся на губах желанным призраком, давало ясно понять, что это явь. Я слизнула со своих губ поцелуй, словно пытаясь распробовать его на вкус… Похоже на клубничную жевательную конфету «Love is…».       — Одно твоё слово, милая, и я могу жить хоть всю жизнь только ради того, чтобы делать то, что тебе нравится, — пообещала я.       — Ну, ты, в конце-то концов, не мой раб, сильно не перегибай, — заметила она, чуть отстраняясь от меня.       — Мне однозначно нравится то, как люди по твоей вине теряют голову. Но ты лишила меня её каким-то необычным способом.       — Ты мне льстишь, — отмахнулась она.       Я словно Мария-Антуанетта.       — Право, нет, да как можно, — почти пропела я, скользя взглядом по телу раскрывшейся Ирацибеты, которой стало жарко под одеялом.       — Так как звали ту девушку? — поинтересовалась она снова, подкатываясь ко мне, свесившей голову с кровати вниз.       Я не ожидала, что она снова спросит это, и подняла голову, чуть не сталкиваясь лбом с рассматривающей меня Ирацибетой.       — Ты думаешь, я спрашивала?