летний дождь

Первый выходной день пролетел весело и незаметно. Было много еды, много напитков — в основном, конечно, алкогольных. В производстве наливок Михал Степаныч ни в чём не уступал Валерию Сергеевичу. Особенно вишнёвой, такой коварно сладкой и якобы почти безградусной. Катя сначала пригубила лишь рюмочку, а потом… Потом она и сама не заметила, как отплясывала под Сердючку с Коротковым-старшим. И с Федей. И все остальные тоже танцевали, несмотря на почтенный возраст. Ха-ра-шо, всё будет ха-ра-шо! С утра, конечно, так хорошо не было. Впрочем, и плохо тоже; открыв глаза, Катя поняла, что в таком уютном доме она была бы готова просыпаться каждые выходные. Здесь она как будто вновь оказалась в детстве… — Рота подъём!!! — послышался внезапный возглас из-за угла, а затем Катя почувствовала, что её лицо стало мокрым. Холодная, очень холодная вода. — ААА! Что за… Перед девушкой стоял Федя с пульверизатором. Довольный, как кот Борис после порции «Вискаса». Светящийся, как самая дорогая новогодняя гирлянда. А пили ведь наравне… — Господи, за что? — простонала Пушкарёва. — За смертные грехи. Кара должна настигнуть каждого грешника, от расправы не уйти никому! — Что, прямо настолько смертные? — Ну а то. Обжорство — сто процентов… — Покажи мне того, кто вчера не нагрешил. — Тут согласен. Перед маминой стряпнёй сложно устоять. — Что ещё, кроме обжорства? — Катя пошарила рукой по прикроватной тумбочке, нашла свои очки и надела их. Это заставляло её лучше соображать. — Прелюбодеяние — это точно не про меня. — Зато депрессия — это твоё! Федя снова щедро сбрызнул Катю порцией ледяной воды, а Катя завизжала, уворачиваясь. — Хватит! Федя!!! Какая ещё депрессия?! — А кто ночью сидел на крыльце в одиночестве и не хотел ни с кем не говорить? Я ей — Катя, что случилось? А она мне — ничего, дай мне подумать о своём. — Так это не депрессия, — фыркнула Пушкарёва, — это я с космосом соединялась. Я же инопланетянка. — Аргумент весомый, — подумав, ответил Фёдор, — но выглядела ты всё равно депрессивно. Это плохо. Так что получай! Через секунду он оказался на кровати и с усердием бывалого садовода принялся опрыскивать отбивающуюся от него Катю со всех возможных сторон. На крики и смех тут же примчалась Вера Петровна. — Вы чего тут устроили?! Фёдор, мать твою за ногу! — Да, мать моя! — отстал, наконец, от Кати Федя. — За какую именно ногу? Левую, правую? — Шутник! Ты чего к девке пристал? — Увидев в его руках пульверизатор, который предназначался для любимых веринопетровных цветов, она покачала головой. — Детский сад. Ты бы лучше ей завтрак в постель принёс! Двадцать пять лет, а манер так и нет. Весь в отца, додик! — Так чтобы позавтракать, надо для начала проснуться. — Федя потряс почти пустым пульверизатором. — Я взял благую миссию по Катиному пробуждению на себя. — Всё он врёт, Вера Петровна! — тут же сдала его Катя. — Я и так уже проснулась! А тут такая подлость. — Катерина, не обращай на него внимания, — отмахнулась женщина, — это чудище кого хошь умотает. — Простите уж меня, такого дурака! — тут же покаялся Федя и в качестве признания своей вины опрыскал уже своё лицо. — Катерина, чего изволите? Тосты с беконом, яйца пашот, стакан свежевыжатого апельсинового сока?.. — Чего ты там плетёшь? — возмутилась мама. — Пашот сейчас из тебя будет, если не прекратишь кривляться. Я тебе полное аль-денте устрою! — Кроссворды не доведут тебя до добра, мамуля! Ты слишком много знаешь. — Катя, перевожу: у нас есть бутерброды с колбасой, яичница и чашка свежевыжатого чая. Будешь завтракать? — Спасибо, — рассмеялась Катя, — буду. Только, пожалуй, встану. — Фёдор, марш накладывать завтрак! — скомандовала Вера Петровна. — Нечего прохлаждаться. — Она вырвала многострадальный пульверизатор из рук сына. — Во всех смыслах. — Есть, сэр! То есть мэм… То есть хорошо, дорогая маман… Всё, ушёл! Когда Фёдор скрылся в кухне, Вера Петровна присела на край кровати, так и не дав Кате из неё выползти. — Ты как, нормально? — тихо, но прямо спросила она. — Не достали мы тебя этим шумом? — Вера Петровна, — смутилась Пушкарёва, — как вы могли достать меня в своём собственном доме, на своём собственном празднике? Спасибо, что пригласили. — Да мы что, — женщина снова отмахнулась, — мы только рады! Любим, когда Федька с друзьями приезжает. И ты девочка хорошая. Вот если бы он Машку эту притащил, вот тогда б!.. Что «тогда б», Вера Петровна, задохнувшись собственным возмущением, не придумала. Судя по всему, для неё это была больная тема. Да, нелюбовь будущей свекрови — это сильная вещь… Забавно, что будущая Машина свекровь даже не подозревала, какая роль ей уготована. — Разве Мария такая плохая? — осторожно поинтересовалась Катя. — Феде ведь нравится. — Пустое, — твёрдо помотала головой Вера Петровна. — Видела я эту Марию, на всю жизнь хватило. Она дураком нашим поиграется и бросит — а он потом только страдать будет. Знаю я таких штучек. Какой матери такое понравится? Катя прокашлялась и тихонько поправила очки. Федина мама чем-то напоминала ей собственного отца. Наверное, таким же простодушием и прямотой, даже перед чужим человеком. Что в уме, то и на языке. Поэтому девушка тоже решила не мяться и говорить прямо. — Простите меня за дерзость, но ведь это Федина жизнь. Может быть, у них всё получится? Маша — не хищница. Просто глупая слегка. Не всегда худшие опасения родителей оправдываются. — Да вам, молодёжи, лишь бы со старшими поспорить, — в третий раз за утро отмахнулась Вера Петровна. — Мы ведь Фому от Ерёмы, по вашему мнению, отличить не можем. Только вы знаете, как надо. — Вера Петровна… — Да мы сами такими же были, ладно. — Женщина вздохнула. — И спорили, и доказывали. Только если бы Федя этой Машке был нужен, она бы сейчас была здесь. Или не сейчас, раньше. Но здесь не она, а ты. Вот и думай. — Что вы имеете в виду? — опешив, спросила Катя, когда Вера Петровна поднялась с кровати. — Мы с Федей — друзья. — Та кто ж спорит, — улыбнулась хозяйка дома, — друзья тоже могут нуждаться друг в друге. Федя нашёл себе хорошую подругу. — Хлопнув в ладоши, она резко сменила тему: — Всё, вставай давай, завтрак уже сто лет как остыл!.. После того, как Вера Петровна тоже ушла на кухню, Катя осталась наедине со своими странными ощущениями. Надо признаться, эти ощущения сопровождали её все выходные. Начались они до того поцелуя в ресторане или после него, понять не получалось. А потом эти шутки всякие-разные… И вино, и песни, и природа… И тот кусочек Фединой жизни, которым он решил с ней поделиться. Мир, в котором были только его близкие люди. Всё это как-то… действовало не так, как надо. …Ночью Катя действительно хотела посидеть одна. И пусть Федя хоть тысячу лет допытывался, о чём она молчит — не узнал бы. Всему виной новое видение, посетившее её так некстати. Да, Кате так не хотелось признавать, что она перестаёт быть беспристрастной в своём желании всем помочь, но как же, как же это было не вовремя! Зато красочно. Гораздо красочнее, чем в первый раз. Фёдор и Маша вновь в свадебных нарядах, только теперь Катя видела их счастливые лица ещё более отчётливо. Их улыбки друг другу и жесты, наполненные трепетом. Если в первый раз, тогда, в туалете «Зималетто», кадр промелькнул и тут же исчез, то вчера, в доме Фединых родителей, Катин дар решил застигнуть её врасплох: всё, что ей привиделось, происходило будто бы в замедленной съёмке. Вот Федя дрожащей рукой, переживая, чтоб не выскользнуло, надевает Маше золотое колечко на палец. Целует ей руку от переизбытка чувств. Вот Маша, щурясь от летнего шального солнца, закрывается своей белоснежной шляпкой и заливисто смеётся, и смех её хрустальными переливами разлетается по всей Москве. Она тоже берёт кольцо… После такого Кате, конечно, необходимо было побыть одной. Потому что она не хотела это видеть. Никогда она не думала о том, желанны её внезапные озарения или нет. Они просто были — и всё. Они её не касались никак. Они касались других. И теперь — это её никак не касалось. Не должно было. Но она сама сделала так, что стало касаться. Господи! Зачем? «Цитируя классиков, ты чужая на этом празднике жизни, — нудил внутренний голос всю ночь и всё утро, — хорошо ли тебе от этого? Ведь не ты должна быть здесь, и ты это знаешь». Федина мама, может, в чём-то и права. Маша сейчас, наверняка, с большим удовольствием проводила свои выходные в объятиях Романа Малиновского, и никакие подмосковные дачи ей вовсе не сдались. Но однажды она одумается! Однажды она увидит, что Федя лучше Малиновского и всех ему подобных, на которых она меняла по-настоящему любящего её человека. Потому что, ну, как можно этого не увидеть?! Как можно не оценить чужую любовь по достоинству? Время, оно всё расставляет по своим местам, а Катины видения — всегда сбываются. «Так и будет, — вновь шепнул внутренний голос, который Катя почти возненавидела. — А тебе пора перестать витать в облаках. Завтра же раскроешь Маше все карты, она уже давно готова к этому». «Нет, — возразил ему, судя по всему, маленький внутренний дьяволёнок, — ну нет же! Не готова! Она ещё не всё поняла, пусть понервничает. Отстань!» «Сознайся, что ты просто оттягиваешь неизбежное». — Катя, ау! — девушку вырвал из размышлений Федин бодрый голос. — Нет, вы посмотрите на эту принцессу, она решительно не желает передвигаться на своих двоих! Ждёт, когда прибудет карета. Ну что это такое? — Сейчас, — тряхнула головой Катя, прогоняя неприятное наваждение, — сейчас, уже иду. — Поздно, — Федя подошёл к кровати, сгрёб девушку в охапку и легко перекинул через плечо. — Раз груз не желает прибывать на кухню, курьер доставит этот груз сам. Не на карете, конечно, но справимся! — Коротков, пусти! — от шока Пушкарёва завизжала, стуча кулаками по его спине. — Пусти, кому говорят! На землю поставь! Я упаду сейчас. Где-то внизу виднелись полосатые ковры. Впрочем, Катя их не успевала разглядывать, потому как чувствовала себя абсолютным шалтаем-болтаем. И ещё чувствовала крепкую хватку Феди в районе её талии. Кошмар, господи, какой кошмар. — Упадёшь, но только на диван, — припарковал её спустя несколько секунд Федя. — Вот. В целости и сохранности. — А умыться? — Поздно. В ванную я тебя не понесу. И одну не отпущу — вдруг тебя твои космические родственники через слив утащат. На диване уже сидел Михал Степаныч и тихо посмеивался в свой утренний кофе. — Катя, этот шалопай всегда себя так ведёт с тобой? — спросил он, когда девушка отдышалась и принялась, наконец, за яичницу. — Как именно? — жуя с огромным аппетитом, уточнила Пушкарёва. — Та как гиппопотам на выгуле. Такой же радостный и нелепый. — Да он вроде всегда такой. — Нелепый? — с обидой уточнил Федя. — И радостный, — с улыбкой смягчила Катя. Остаток дня до отъезда летел с бешеной скоростью. Как сапсан «Санкт-Петербург — Москва». Как гепард, несущийся за своей добычей. Как… как просто остаток дня, после которого будет другой, новый день, и в нём придётся что-то решать. Катя благоразумно решила отложить всё это на завтра. Сегодня рядом был Федя, с которым они успели прокатиться на велосипедах до замерзающего озера, пофотографировать природу и себя на фоне природы, покормить (точнее — бросить через забор пакет с куриными косточками) грозного соседского ротвейлера Пупса… Где там хозяева углядели пупса, Катя, правда, так и не поняла. Казалось, своими сверкающими клыками он вмиг перемолотил все косточки в труху. Успели поговорить по телефону с Валерием Сергеевичем, когда качались на садовых качелях. Пушкарёв грозно вопрошал, во сколько дочь собирается домой. Федя вклинился в разговор и сказал, что доставит Катю до самого подъезда в целости и сохранности. Папа ответил, что пусть только попробует не доставить — тогда он сам доставит Фёдора куда-то туда, поближе к всевышнему. Катя ужаснулась, что папа мог бы быть и повоспитаннее. Валерий Сергеевич ответил, что воспитание ничем не поможет, когда на твою территорию посягают враги. Обдумывать это умозаключение пришлось самим. — По-моему, я ему не нравлюсь, — резюмировал Федя. — Ему никто не нравится, — успокоила его Пушкарёва, — не думай об этом. — Прямо вообще никто? — Ну… может быть, маршал Жуков. И моя мама. — В эту комбинацию сложно вклиниться. Катя задумчиво кивала головой — в такт движению качелей. Конечно, сложно. Да и зачем оно нужно? Вряд ли Феде придётся знакомиться с её родителями — хотя он вёл себя так, будто бы собирался. Он вообще все эти два дня вёл себя так, что отдаление от него казалось всё более немыслимым. Ой, ладно, если быть совсем честной, он всегда так себя вёл. Что ей, в конце концов, делать? — Ты какая-то не такая сегодня. — Похоже, Фёдор сегодня был невероятно точен во всех своих резюме. — Похмелье? — Да вроде обычная, — пожала плечами Пушкарёва. — Чуть не врезалась в дерево, всё стабильно. Коротков успевал и потихоньку раскачиваться, и смотреть на Катю с беспокойством. Катя очень старалась не ловить этот взгляд — иначе бы она могла что-нибудь ляпнуть. Что-то, чего бы ей не хотелось. — Всё стабильно, но почему-то ты грустная. Хоть и пытаешься этого не показывать. Кать, тебе у нас не понравилось? Прозвучал этот вопрос так, что если бы Катя ответила «да», Федя, как минимум, умер бы. — Да ты дурак, конечно, — Пушкарёва всё-таки не выдержала и рассмеялась, — как мне могло не понравиться? — Тогда я просто не понимаю. — Не надо ничего понимать. Осенняя хандра. Осознание того, что бабье лето скоро закончится и наступят холода. Плюс завтра на работу. — Знаешь, про какой грех я ещё забыл? — Какой? — Жадность. — Я разве не делюсь с тобой «Твиксами»? — теперь уже обиделась Катя. — «Твиксами» делишься, — кивнул Федя серьёзно, — а всем остальным нет. Хотя я не могу тебя за это судить. Не хочешь рассказывать — значит, не надо. Но если захочешь — я не только прекрасный курьер, но и отличный слушатель. Катя, с улыбкой вздохнув, уткнулась носом в его плечо. Старая куртка Михал Степаныча, которую Федя одолжил, вся пропахла табаком, но отстраняться не хотелось. — Федька. Я знаю, что ты отличный. И не только слушатель. — Так, а вот с этого момента поподробнее. Дифирамбы я люблю… Потом снова пришли гости — доедать и допивать то, что осталось после вчерашнего праздника. Впрочем, оставалось столько, что хватило бы ещё на три праздника минимум. Вера Петровна суетилась, Михал Степаныч шутил, что она слишком суетится, и чуть не получил за это по своим «бессовестным щам» буквальными, свежими, горячими щами. В этот раз все расселись на террасе и попросили Федю исполнить что-нибудь душевное, как он умеет. Катя не знала, что её друг — не только прекрасный курьер и, собственно, друг, но и музыкант. А когда Федя взял в руки старую, видавшую виды гитару, заиграл и запел, Пушкарёва поняла, что это — последний гвоздь в крышку её импровизированного гроба. Федин голос был высоким и чистым, тем не менее, создавая настоящее мучение для Катиных ушей. Осеннее небо тоже было высокое и чистое. Вечернее рыжее солнце тянуло с него свои лучи прямо в Федины тёмные волосы, игралось с ними, создавая не меньшее мучение для Катиных глаз. Если у неё и было какое-то похмелье, то после этой картины оно точно ушло. Перед последней песней Фёдор вновь перехватил Катин взгляд и подмигнул ей. О тeбe узнaл я Вo вчepaшнeм cтpaннoм cнe. Всё, чтo я увидeл, Будeт вeчнo жить вo мнe. Ecли ты зaxoчeшь Oбo вcём мнe paccкaзaть, Beтep знaeт, гдe мeня иcкaть. Он продолжал смотреть на неё, и на этот раз Катя тоже не могла отвести своих впечатлённых глаз. Хорошо ей было или дурно, она не понимала. Песня группы «Браво» очень подходила Фединому голосу, была прямо-таки создана для него. Hapиcуй мнe нeбo В гoлубoм cияньe дня. Haпиши cтиxи, a лучшe пecню для мeня. Ecли ты peшишь, чтo Мoжeшь вcё мне paccкaзaть, Beтep знaeт, гдe мeня иcкaть. Катя же, кажется, подходила к важному осознанию. Осознанию, которое её не устраивало, страшило, выбивало из колеи сильнее, чем любое похмелье, но от которого не получалось убежать: кажется, она влюбилась. В прекрасного курьера, отличного друга, талантливого музыканта. Рассказывать об этом ей точно не хотелось.