Дороже золота

      — Что ты творишь? — Юля разрывает поцелуй, отскакивая от парня как от прокажённого. Глаза лихорадочно блестят, выдавая гамму эмоций и её состояние: она рада этому как никто другой, хоть и безмерно удивлена, но при этом хочет сбежать отсюда подальше, спрятавшись где-то в уголке, и по-детски заявить: «Я в домике».       — Это называется поцелуем, малая, — поймав девушку за предплечье, точно предугадывая её желание устроить побег, беззаботно смеётся Тишман, скрывая за этим смехом сильнейший страх, что на этом его спонтанном желании закончится всё то, что они так долго и кропотливо выстраивали.       — Идиот, — совершенно без злобы в голосе и поведении наигранно дуется девушка и, резко меняясь в лице, уточняет тихо, вкрадчиво, — ты меня поцеловал, потому что захотел поцеловать или потому что хотел заткнуть? — у Марка дыхание перехватывает и сердце пропускает несколько ударов от её вопроса, от того, насколько серьёзно и трепетно она на самом деле относится к подобным вещам. Парадоксально, учитывая, что многие и считают её карьеристкой, которой нет дела ни до чувств, ни до лишних эмоций, не каким боком не касающихся программ и спорта в целом.       Юля в глазах общественности — бесчувственная, роботизированная, зацикленная на одном фигуристка, для которой идея фикс — завоевать золото олимпиады, при чём неважно, каким путем и в каком из видов.       Юля в его глазах — самый светлый, эмоциональный и эмпатичный человечек из всех, кого он только повстречал за свои почти двадцать один. Она не боится идти против системы, крушить стереотипы и говорить то, что реально думает, а не то, что от неё ждут. Она стремится быть лучшей для себя, а не для всех на свете. И в этом, пожалуй, её главное очарование и недостаток одновременно — каждому своё, как говорится.       — Если ты мечтала о первом поцелуе с кем-то другим, а я его бессовестно украл, то… — Марк делает паузу, искренне надеясь, что пляшущие в глазах не выдадут его планов, — то извиняться не буду, не жди, — он в один шаг сокращает появившееся между ними расстояние и серьёзно, глядя ей в глаза, произносит, — потому что я этого хотел настолько давно, что ты даже представить не можешь. Если хочешь, отшивай меня, называй идиотом, придурком и всеми прочими подобными синонимами, но молчать я больше не могу. Юль, я…       — Замолчи, — Юля на мгновение прикладывает к его губам указательный палец, в следующую секунду заменяя палец собственными губами. — Это был ответ, — бросает она, надевая чехлы на лезвия коньков, и, быстро чмокнув парня в щеку, направляется в сторону раздевалки. Обдумать сегодня придётся многое. — Провожать не надо, до комнаты пять минут добежать, да и мне нужно одной побыть. До завтра, Ромео.       — Давай только без повтора этой пьесы, Джульетта, — смеётся Марк, догоняя её и на ходу легко пихая локтем в бок.       — Замётано, — с улыбкой кивает девушка и, поразмыслив пару секунд, добавляет, — и кстати, насчёт мечтаний о первом поцелуе… его у меня украл именно тот, кто и должен был украсть.       И исключительно по её хитрому взгляду, не оставляющему ни капли сомнений в его голове, парень понимает, что его бессовестное покушение на её первый поцелуй было всецело одобрено и руками, и ногами, и сердцем в комплекте с мозгом.

***

На следующее утро.       — Бу! — Юля подскакивает к нему со спины с сумасшедшим криком, заставившим его подскочить и едва не скрутить в воздухе каскад из четверного лутца и тройного — а может и четверного — риттбергера. Сердце в эту секунду крутит прыжок (какой именно, Марк придумать даже и не успевает) не то в десять оборотов, не то во все пятнадцать — что-то за гранью любых возможностей как человека, так и физики в принципе.       — Юлька, твою налево! — он притворно хватается за сердце и разыгрывает по меньшей мере сцену инфаркта, по большей — всех проблем с сердцем вместе взятых. Паршута в ответ заливается звонким хохотом и сгибается пополам от смеха, периодически вытирая выступающие слёзы.       — Что сразу налево-то? — не переставая смеяться, спрашивает она. Юля ведёт себя так, словно вчера ничего не произошло (по крайней мере, ничего сверхъестественного), и Марку кажется, что всё произошедшее было просто сном. Самым сладким и желанным. — Может, мою направо, откуда ты знаешь?       — Потому что женская раздевалка по коридору налево, — вяло отшучивается он. — Направо — мужская.       — Напомни, Марк, ты всегда был такой душный? — девушка с наигранным недовольством закатывает глаза и звонко цокает языком. — Угораздило ж меня!       — А ты всегда была такой занозой? — не сдержав смеха, вопросительно изгибает бровь Марк.       — Твоей личной занозой — да, — она часто-часто кивает головой, точно китайский болванчик, и, не выдержав, вновь хохочет. И в этом хохоте Тишман слышит такое количество нот, которого, кажется, и в природе не существует — больше семи известных уж точно.       — Угораздило же меня, — продолжая подыгрывать Юле в её импровизированном спектакле, качает головой он.       — А меня-то как угораздило! — передразнивает его Паршута, заливаясь звонким смехом, разлетевшимся по каждому уголку спортивного комплекса.       — Вы на лёд-то собираетесь, гадости мои? — ворчит проходящий мимо тренер без капли злобы и издёвки в голосе, так, легко подтрунивая. Анна Викторовна ни разу не соврала, когда говорила, что Стоянов всех учеников называет гадостями и недоразумениями, раздаёт лёгкие подзатыльники и периодически матерится, когда особо эмоционально высказывается об их прокатах, но при всём этом Юрий Николаевич воспринимается учениками не иначе, как отец или дедушка — местами строгий, требовательный и отчитывающий за косяки, но, тем не менее, любящий своих подопечных всем своим большим добрым сердцем и не дающий в обиду ни одного из них. Он всегда на стороне ребят, с которыми проводит бок о бок почти круглые сутки и которые за короткий промежуток времени стали для него настоящей семьей, что бы они не начудили. От него веет ощущением семьи, тепла и уюта, и это тот факт, благодаря которому мужчина с невероятной лёгкостью нашёл подход к каждому.       — После ОФП, — кивает в ответ Марк.       — А почему не радости? — одновременно с партнёром выпаливает Юля, хитро склонив голову вбок.       — Вот откатаете мне программу без ошибок, тогда и подумаю над тем, чтоб называть вас радостями, — беззлобно усмехается Стоянов, разведя руками, мол «ничего не знаю, всё зависит от вас». — А теперь, гадости, марш на ОФП. И после льда чтоб оба как штык были на хореографии.       — У Горбунова? — робко, не переставая теплить надежду на лучший расклад событий, уточняет фигуристка в спину уходящему от них тренеру.       — У Лазарева, — обернувшись, бросает Юрий Николаевич с ехидной улыбкой.       — Земля нам пуховиком… — стараясь как можно тише выражать своё разочарование, обречённо вздыхает Юля, бросая грустный взгляд в сторону хореографического зала, где им сегодня явно придётся несладко. И если с Горбуновым были хоть какие-то шансы на выживание на этой тренировке, то в случае с Сергеем Вячеславовичем они рухнут на полу прямо там, не доходя до кроватей в комнатах, и не исключено, что произойдёт это в первые минут пять-десять. — Если он мне хоть что-то скажет насчёт плохо натянутых носков, я запущу в него чешкой.       — Что ж не учебником по физике за восьмой класс? — по-доброму язвит Марк.       — Может, причина в том, что я в десятый перешла?       — Вопросов нет, мелочь.       — Ну и прекрасно, старичок, — что-что, а шутки про возраст в адрес друг друга у них не устареют, наверное, никогда. Паршута колеблется пару мгновений, но всё же встаёт на носочки, дотягиваясь до Марковых губ, и оставляет на них лёгкий поцелуй, после чего с хитрой улыбкой, пока он не успевает опомниться, выпаливает, — кто последний на ОФП, тот черепаха, — и с звонким, не прекращающимся сегодня хохотом стартует с места, оставляя у Марка в голове вопросов ещё больше, чем было до этого. Всё-таки это был не сон...

***

3 месяца спустя.       — Откуда хромота? — Юля готова провалиться под землю, едва ей прилетает вопрос от Стоянова. Скрывать от него что-то бесполезно: этот человек может просканировать, словно рентген, и найти те проблемы, о которых не в курсе даже сам человек, что уж говорить о травмах горячо любимых подопечных. Для Юрия Николаевича на первом месте здоровье учеников (и физическое, и ментальное) и только потом их медали и достижения — это каждый фигурист их штаба усвоил ещё в первые недели работы с ним.       — Какая хромота? — Паршута испытывает удачу, разыгрывая полное непонимание, но тщетно: её проблему с ногой заметно очень даже хорошо, особенно, если присмотреться.       — Ю-ля, — по слогам произносит имя подопечной тренер, прожигая её суровым, не терпящим возражений взглядом, — не испытывай моё терпение.       — Неудачно приземлилась после поддержки на разминке утром, — сознаётся наконец она, тяжело вздыхая. Судьба явно намекает им, что Skate Canada — это не их соревнования: Марк несколько недель назад заработал стрессовый перелом, она сегодня — растяжение. — Похоже на растяжение, но не исключаю и чего похуже.       — Позволишь? — уточняет он, кивая на ногу. Юля нехотя соглашается, присев на стоящую рядом с бортом скамейку — ощущения такие, словно она вернулась на несколько лет назад, когда сломала большеберцовую на тренировке, ещё будучи одиночницей.       Юрий Николаевич осторожно вынимает её левую ногу из конька, изучая стопу и голеностоп на предмет повреждений.       — Рентген, конечно, нужно сделать, но я полагаю, там перелома нет. Растяжение… Не разрыв и на том спасибо, — Стоянов глубоко вздохнул, — Н-да, сажали цветочки, а выросли херочки.       — Юрий Николаевич, — тараторит Юля, — Вы не переживайте, я завтра выйду на лёд. И послезавтра тоже. Я не хочу сниматься с соревнований.       — Юля, — проговаривая имя подопечной по слогам, останавливает девушку тренер, — успокойся, пожалуйста. Поверь, Юлечка, ни одно соревнование, а уж тем более этап гран-при, не стоит того, чтобы ради этого убивать своё здоровье. Время пройдёт — и всем будет глубоко фиолетово на то, что в каком-то далёком лохматом году вы с Марком выиграли этап с травмами, а вам жить с последствиями этих травм всю жизнь, понимаешь?       Юля это факт понимает. Прекрасно понимает. И даже более чем. Но в груди сверлит странное и крайне противное чувство, что она из-за свои проблем подводит Марка, который и без того явно изводится подвешенным состоянием их отношений, когда они ни на сантиметр не сдвигаются с места. Он, конечно, ей и слова против не скажет, наоборот, всецело поддержит решение не усугублять — особенно, если учитывать, что сам приехал сюда с недолеченным стрессовым переломом ладьевидной кости и трещиной в таранной, — но что-то заставляет её мысленно дописать в голове пунктик «Перевести будильник на пораньше», чтобы успеть наложить тейпы перед ритм-танцем, который стартует завтра в обед.       — Но… — Паршута едва успевает сделать попытку посопротивляться, как её обрывает мягкий голос тренера.       — Девочка, решать тебе, понимаешь? Тейпы у тебя с собой, программу в паре мест облегчим, и не вздумай спорить с этим, — он предупреждающе вскидывает указательный палец, на корню обрубая любые попытки сопротивления. — Только я тебя прошу: береги себя. Другой такой Юли у тебя не будет. И у Марка — тоже, — добавляет напоследок Стоянов, и Юля чувствует, как предательски краснеют щёки и кончики ушей.