С того света

Все дни слились для Орочимару в один без начала и конца. Он давно потерял счёт времени, и в своей лаборатории уже не мог, да, в общем-то, и не хотел отличать день от ночи. Впрочем, ему было не привыкать — так было каждый раз, когда он увлекался экспериментами. Техника, над которой работал Орочимару, была революционной. Хотя он предпочитал так думать про все свои техники. Но сейчас это был действительно абсолютно новый уровень. Второму хокаге такое и не снилось! Орочимару смог далеко продвинуться в своих исследованиях, и то, что он делал последние несколько лет, могло полностью изменить ход истории. По крайней мере его собственной. Орочимару откинулся на спинку стула, размял шею и вновь склонился над лабораторным столом. Перед ним лежала мышь. Точнее то, что от неё осталось — скелетик. А рядом были аккуратно сложены кожа, внутренние органы и содранные с костей мышцы. Орочимару брал косточки одну за другой, острым ногтем отковыривал с них остатки плоти и промывал в миске с солёной водой, стоящей рядом. В помещении было душно, и запах мяса становился просто невыносимым в сочетании с затхлостью воздуха. Но такие мелочи Орочимару не волновали. У него были дела поважнее. «Хотелось бы иметь возможность просто подержать их в более подходящей среде хотя бы месяц другой для достижения нужного эффекта, но время, время», — всё повторял про себя змей. Он ловко и быстро промывал кости, и вскоре весь скелетик был уложен на исписанную символами тряпку. «Теперь можно и приступать», — Орочимару собрал чакру в кончиках пальцев. Это был не первый подобный эксперимент. Змей провёл их уже несколько сотен. Невообразимое количество дней он пробыл в лаборатории, оттачивая мастерство в новой технике, и заметно в ней преуспел. Он довёл все свои действия до автоматизма и был уверен, что с огромной вероятностью всё пройдет гладко, по крайней мере на мыши и по крайней мере с механической точки зрения. Концентрацию терять было нельзя — это Орочимару понял много опытов назад. Прерывание эксперимента было критичным, образец просто портился, и его можно было смело отправлять прямиком в мусорку. Даже эдо тенсей не мог исправить ситуацию после его новой техники — тушка просто протухала. С концентрацией у Орочимару особых проблем никогда не было. Он мог часами сидеть над скелетом мыши, наблюдая за тем, как трупик постепенно обрастает мышцами, как формируются внутренние органы, прокладывается кровеносная и лимфатическая системы, и как сформировавшееся тело обтягивается кожей. Но вот с чакрой были проблемы, и очень большие. На воскрешение всего одной маленькой мышки он тратил почти весь свой запас чакры. Это было просто какое-то безумие! Вдвоем с Логом они однажды попытались воскресить кролика. Да, у них получилось, но после завершения эксперимента тело Орочимару буквально молило о смерти. Тогда он окончательно убедился, что для воскрешения объекта сильно больше мыши понадобятся просто адские запасы чакры. Орочимару знал, у кого они есть, но был практически на сто процентов уверен, что ему откажут. Откажут, потому что вероятность успеха финальной стадии эксперимента не стопроцентна. Да и вообще, затевать сложнейшие эксперименты, когда вероятность вторжения Ооцуцуки так велика… Эталон безумства. Тельце мыши заканчивало обтягиваться кожей — эксперимент подходил к концу. Орочимару взглянул на часы. «Долго, очень долго для такого маленького тела. Целых сорок минут!». — Лог! — голос змея многократным эхом отразился от стен лаборатории. — Лог, подойди. — Эксперимент уже закончен? — тень старшего сына Орочимару проскользнула в лабораторию. — Да, можешь забирать, она уже дышит. Как отойдёт, проверь на остатки рефлексов. — Я понял тебя. Когда ты планируешь наведаться в Коноху? — Скоро, очень скоро. Я бы не хотел терять время, понимаешь? — Орочимару вложил уже тёплое тельце в руки Лога. — Проверь эту, и, думаю, текущую стадию эксперимента можно считать законченной. — Хорошо, скоро будет готово. Как только Лог скрылся за дверью, Орочимару поднялся из кресла и решил пройтись по коридорам лаборатории. Его тело затекло и требовало хотя бы минимального движения. В уме Орочимару в очередной раз перебирал все аргументы, которые он мог привести в Конохе в пользу необходимости финальной стадии эксперимента. Но чем больше он размышлял, тем более абсурдной ему самому казалась вся эта затея. В двух словах финальную стадию эксперимента можно было описать так — давайте обвешаемся взрывными печатями, активируем их и понадеемся, что никто не пострадает. Орочимару был абсолютно не уверен в том, что даже при соблюдении всех мер предосторожности всё пойдёт по плану. Потому что вся теория его экспериментов была очень сырой и местами даже ему самому непонятной. Ну вот как, как можно было объяснить хотя бы то, что эксперименты по воскрешению мышей шли проще, если дрессировкой мыши занимался сам Орочимару, а не Лог, или кто-то ещё из его помощников. Это вообще ни в какие ворота не лезло. Получалось, что на эксперименты влияла степень «близости» ученого и подопытного? Но в чем измеряется эта «близость»? Неужели через чакру могут передаваться воспоминания? Орочимару ответов на эти вопросы не знал. Но он точно знал одно — чем больше времени он напрямую контактировал с мышью, тем легче шёл процесс воскрешения. И тем больше личности восстанавливалось у мыши, если, конечно, набор рефлексов можно было назвать личностью. Орочимару очень сильно хотелось провести свой эксперимент на ком-то побольше и поразумнее мыши. На человеке, например. Чтобы знать, что финальная стадия точно пройдёт успешно. Но было слишком много ограничений. Начиная банально от запасов чакры и почти полного отсутствия у него достаточно «близких» людей, готовых быть убитыми ради опытов, и заканчивая тем, что настолько сильно плевать на моральные принципы ему никто бы в текущем положении просто не позволил. Вот и оставалось только заниматься превращением своей лаборатории в мышиный лабиринт и надеяться, что Коноха поддержит его безумные исследования. Из раздумий Орочимару вывел голос Лога. — Всё готово. Как мы и предполагали, этот образец практически ничего не помнит. У него осталось не больше двадцати процентов рефлексов. — Да, это еще раз подтверждает наблюдения, — Орочимару протянул руку к Логу. — Дай-ка сюда мышь. Лог послушно передал животное в руки змея. Как только мышь оказалась у Орочимару, она начала истерично биться и брыкаться, изогнулась каким-то совершенно немыслимым способом, цапнула палец, выскочила из рук и унеслась прочь по коридору. — Что это было? — Лог с недоумением посмотрел на Орочимару. — Она была такой спокойной, когда я с ней работал. — Ничего такого. Это было вполне ожидаемо, — змей смотрел, как кровь медленно собирается в капельки на его пальце и стекает на пол. — Я обычно перед экспериментами сворачиваю мышам шеи, чтобы они не мучались. Но эту я от души помучал, пока вскрывал заживо. Это было её единственное воспоминание, связанное со мной. И кажется это было единственное, что она действительно хорошо запомнила.

***

Орочимару не мог точно сказать, отчего проснулся. Ему показалось, что кто-то легонько толкнул его в плечо. Но кто? Ни один обитатель лаборатории не додумался бы прийти к нему ночью, чтобы побеспокоить. В комнате была кромешная тьма (подземное расположение лаборатории не подразумевало окон), но Орочимару это было не столь важно. Он был опытным шиноби, и почувствовать чужую чакру, особенно в таком маленьком пространстве, для него было проще простого. Но он её не чувствовал. Несмотря на это, странное ощущение присутствия постороннего в комнате не отступало. Орочимару готов был поклясться, что темнота смотрела на него, смотрела прямо в его душу. Безграничная и всепоглощающая, она всегда его привлекала, но теперь начала страшить, обволакивать мерзкими липкими волнами отчаяния. Для хоть какого-то успокоения души змей решил зажечь свет. Орочимару нащупал на тумбочке свечу и спички. Он чиркнул по коробку и замер, так и не подпалив фитиль. Тусклый свет растёкся по комнате, и Орочимару увидел на краю кровати фигуру того, кого в последнюю очередь имел возможность увидеть в убежище. Он увидел Джирайю. Тот сидел неподвижно. Его лицо было повёрнуто в сторону Орочимару. Точнее то, что было на месте лица — две пустые глазницы на сморщенной растрескавшейся коже. — Я бы не хотел умирать ещё раз. Слова многократным эхом отразились от стен комнаты и утонули в пустоте, оставляя в тишине только звуки потрескивания горящей спички. Орочимару в некоторой степени был уверен, что слышал голос именно Джирайи. По крайней мере в его воспоминаниях голос звучал именно так. Но как Джирайя мог говорить? Змей даже подумал, что ему показалось. Но, будто прочитав его мысли, голос повторил эту фразу вновь, уже гораздо отчетливее. — Я бы не хотел умирать ещё раз… Знаешь, это ведь и правда очень больно. — Я… — начал Орочимару, но продолжить не смог. В мгновение ока пустое лицо Джирайи переместилось вплотную к нему — в нос ударил тошнотворный запах гнили. Орочимару закашлялся. Картинка перед ним начала расплываться из-за слезящихся от мерзкой вони глаз. — Не будь эгоистом, прошу тебя. Подумай об остальных хотя бы один раз. У тебя ничего не получится, не заставляй других страдать. Джирайя наклонил голову, и прядь седых волос коснулась спички, которую всё ещё держал в руках Орочимару. Волосы мгновенно загорелись. Пара секунд, и огонь перекинулся на лицо Джирайи. Опалённая плоть с омерзительным хлюпающим звуком начала отваливаться и падать на простыни, обнажая кости черепа. «Трупы так не горят», — Орочимару выронил спичку из пальцев. Он попытался закричать, но не смог. По крайней мере он не услышал свой крик. Голова кружилась. Ему показалось, что череп ему улыбнулся. Но он не мог ему улыбнуться. — Ты уже и так наделал много глупостей, остановись, умоляю тебя. Это была последняя фраза, которую услышал Орочимару. Дверь распахнулась, и в спальню ворвался Лог. Джирайя пропал. Остались только подожжённые спичкой простыни, которые были немедленно потушены водяной техникой.