— Торт будешь?
— Спрашиваешь?
Домой Руневские вернулись за полночь — уставшие, молчаливые и немного грустные. Банкет прошел, все разъехались — а на душе остались только ноющая пустота и смертельная усталость. За сто лет совместной жизни оба так и не привыкли к мероприятиям, где нужно «светить лицом», каждое из которых для них становилось пыткой. Подобное лицедейство утомляло гораздо больше ловли преступников, и если бы им предоставили выбор, то супруги бы предпочли последнее.
В такси Алина и Саша сидели молча, прислонившись друг к другу головами. Ничего не хотелось — только погрузиться в темноту, слушать звуки пробегающего за окнами города и ощущать тепло друг друга через переплетенные пальцы. Каждый думал о своем.
И только дома, в небольшой, но уютной квартирке на Грибоедова 7 они наконец выдохнули. Никаких больше реверансов, тостов «За Империю, за Императора!» и вальсов с незнакомцами из вежливости. Теперь они одни — вдвоем, все танцы — только их, а поцелуи из кротко-стеснительных превратились в долгие, жадные, ненасытные.
На столе за считанные секунды появились бутылка гевюрцтраминера и неказистый «Наполеон», над которым Алина трудилась полночи. Кулинария точно не была её сильной стороной, но иногда девушка, не желая покоряться судьбе и признавать собственную беспомощность, пыталась приготовить что-то путное. При удачном стечении обстоятельств получалось съедобно, при неудачном — смертельно опасно.
— Если этот торт окажется невкусным, то это будет грустно вдвойне! — воскликнула Алина, размахивая ножом так сильно, что Руневский не на шутку испугался её маниакального вида. — Во-первых, потому, что это будет мое стотысячное кулинарное фиаско, а во-вторых, потому, что из-за сторис о готовке от меня отписалось около тысячи человек с формулировкой «Мы думали, что подписываемся на фем-активистку, а вы мужу торты печете, как не стыдно поддерживать штампы патриархата?». Что за тенденция — путать патриархальные скрепы с любовью?
— Все упростить и впасть в крайность гораздо проще, чем задуматься и углубиться в тему, — пожал плечами Руневский, раскладывая аккуратные слоеные квадратики по тарелкам, — как соратникам идеи, так и её противникам. Возьмем, например, «Доживем до понедельника»: помнишь, там был эпизод со учительницей литературы и ученицей, написавшей, что для неё счастье — стать женой и матерью?
— Помню, конечно, ты меня все фильмы с Тихоновым посмотреть заставил! — лукаво надулась девушка, вспоминая, как в 1972 году Руневский, в честь годовщины Бородинского сражения, решил устроить им семичасовой просмотр «Войны и Мира» с собственными комментариями, в течение которого она как минимум пять раз хотела застрелиться, и всего лишь два — развестись. — Вот только общество ушло далеко за эти шестьдесят лет, уж можно было бы и выучить матчасть!
— Общество изменилось, а люди те же, — вздохнул Руневский, решив закончить разговор до того момента, как Алина начнет вспоминать высказывания Симоны де Бовуар. — Ну что, будешь проверять, были ли потери охватов напрасными?
— А почему я? — нахмурилась девушка, недоверчиво глядя прямо перед собой, — Для тебя же готовила, так что ты первый.
— В Средневековье повара всегда пробовали блюдо перед тем, как подать к столу
— В Средневековье и людей сжигали, этот обычай тоже будем возвращать? — предложение неумышленно соскочило с языка девушки и вызвало эффект взорвавшейся бомбы — воспоминания о событиях столетней давности подкатили комом к горлу. И века не хватило, чтобы болезненные ощущения стерлись из памяти.
— Алина, — голос Руневского выдернул девушку из пучины воспоминаний, окутал в теплое, нежное, защищенное. Казалось, что он не придал особенного значения её фразе (или сделал вид, что пропустил укол мимо ушей), выглядел встревоженно — но из-за её реакции, не из-за воспоминаний.
Когда, спустя несколько секунд, она улыбнулась и кивнула, он произнес:
— Ешь скорее, а то я и твою порцию съем.
Вслед за Алининым кулинарным проклятием пала и бутылка, с которой Саша сражался не меньше минуты, пару раз заставив супругу невольно улыбнуться.
— Поздравляю нас с тем, что мы это пережили, — улыбнувшись, произнес Руневский, разливая белое вино. — Ох, завтра еще к первой паре в академию…
— Саша, подумай сам — ты же завтра будешь выглядеть как умирающий лебедь! — усмехнулась Алина, чокнувшись с мужем бокалами и отпив большой глоток. — Хуже строгого профессора может быть только жалкий профессор на последнем издыхании, минус сто очков к авторитету.
— Пусть уж меня упрекнут в том, что сгорел на работе, чем в том, что я загубил российскую дипломатию на корню! Как там — «люди решают все»?
— Кадры, милый, — вздохнула Алина, подойдя к мужу и обняв его сзади, — «кадры решают все».
— А все-таки, — усмехнулся Руневский, уже переодевшийся в домашнее, вешая парадный фрак на плечики, — после таких приемов начинаешь больше ценить скромные семейные сборища. Как раньше — можно было ото всех сбежать и праздновать втроем.
— О да — ты, я и сотрудник службы безопасности, следовавший за нами попятам! — рассмеялась Алина, вспоминая, как им пришлось праздновать годовщину свадьбы, сидя втроем за одним столиком в «Café de la Paix».
— Можешь смеяться сколько хочешь, но Клод был очень интересным собеседником! — не согласился вампир, вспомнив смешные, но немного грустные анекдоты о Хемингуэе, которые тот рассказывал под хороший коньяк. — Ты вспомни, какую экскурсию он нам провел по Парижским катакомбам в 1980-м!
— Скажи еще, что ты все праздники помнишь? — когда Руневский уверенно кивнул, девушка продолжила. — Ты сам напросился, давай проверим. И что было в 1912-м?
— Такое грех забыть. Мы были в «Бродячей собаке», помню, что выступали акмеисты: Ахматова читала избранное из сборника «Вечер», Гумилев — «Открытие Америки», Городецкий декламировал с листа отрывки из манифеста, а Мандельштам молчал, иногда записывая что-то в коричневую тетрадку.
— Ты забыл про Глебову-Судейкину, которая в тот вечер была, как ты выразился, «как всегда неповторима», — прищурившись, медленно произнесла Алина, для которой соперничество с танцовщицей в те годы казалось чем-то важным. — А в 1989-м?
— Ох, кажется, что там ничего не было и я весь день провел с шифровками и записями в Берлине. Но 12 августа меня отпустили в Москву, и мы попали на Scorpions во второй день «Российского Вудстока». Все было замечательно, пока какого-то хиппи не вырвало мне на джинсы.
— Ты невозможен, Саша! — воскликнула Алина, сидя на кровати по-турецки, пока Руневский ставил будильник на раннее утро. — В конце концов, бывало и хуже. Как, например, в 1914-м, когда в твой день рождения Австро-Венгрия объявила войну. Или вспомни о бомбежке Хиросимы в 1945-м. Радуйся, что в этот раз обошлось хотя бы без катастроф мирового масштаба!
— В некоторый момент Россия была к этому близка — признаться, я начал немного ревновать, когда Мещерский пригласил тебя в третий раз на танец, — полушутливо-полусерьезно возразил мужчина, притягивая девушку к себе. — Не успею я и глазом моргнуть, как тебя уведут. Похоже на катастрофу?
— Я не ребенок, чтобы меня уводили, — фыркнула Алина, прижимаясь головой к груди вампира. — К тому же князь Мещерский — жуткий подлиза и коррупционер со стажем, нашел к кому ревновать! Мне даже обидно как-то. Если уж я и брошу тебя, то ради кого-нибудь поумнее и посимпатичнее!
— Никогда не считал себя самоуверенным, но это звучит как задача не из легких. Хотя, все в мире заканчивается, — прошептал Руневский, прислонившись губами к волосам, осторожно целуя макушку. — Но обещаю, если вдруг такое случится, я тебя прощу. Не переживу, но прощу.
— Саша, какой же ты иногда дурачок! Где твое чувство юмора?
— Все влюбленные — немного дураки.
Посреди ночи в кабинете раздался телефонный звонок. Кинув ласковое «спи, я скоро», Руневский исчез в соседней комнате, закрыв дверь, чтобы шум не мешал уставшей девушке. Вот только сон как рукой сняло. Ночные телефонные разговоры напоминали Алине о войнах, кризисах и просто неспокойных годах, когда Александра буквально из постели вызывали на работу, увозили в командировки, откуда он всегда возвращался с парой новых седых волос.
— Кажется, к студентам я все равно не попаду, — медленно проговорил Руневский, возвращаясь в спальню. — Меня ждут завтра в МИДе. Что-то срочное, возможно придется поехать в командировку.
— Саша, какая командировка, ты же в отставке? — испуганно воскликнула Алина, вскакивая с постели. — Только не говори, что ты уже на все согласился…
Лицо девушки побледнело, губы дрожали, а взгляд за секунду превратился из испуганного в режуще-острый. Алину, из которой ураган эмоций буквально рвался наружу, было уже не сдержать. Отвернувшись от супруга, она выскочила из спальни как пробка.
— Алина, послушай, — попытался остановить бегущую в ванную супругу Руневский, — я…
— Нет, Саша, это ты меня послушай! — нервно осекла его Алина, стоило ему схватить её за руку. — Когда ты уходил, ты обещал мне, что больше никогда не свяжешься с этой структурой. Не просто обещал — ты клялся, что не вернешься туда даже под пытками! И вот, проходит двадцать лет, как все начинается по второму кругу. Они снова приходят с поручениями, а ты и рад!
— Алина, это же просто встреча, не более того, — робко обняв супругу за плечи, промолвил вампир, — я не собираюсь туда возвращаться. Но не могу же я отказаться, особенно когда Владимир Михайлович лично попросил помочь…
— Знаешь ли, Владимир Михайлович в похожей ситуации выбрал себя, чуть не погубив нас обоих! — выпалила Алина, уже не сдерживая себя, — И пусть у него получилось спасти нас с тобой, но как же Щербатов? Как Ионыч? Как, черт подери, Наташа?
— Это другое, — тихо проговорил Руневский, уставив взгляд в пол, — там был вопрос жизни и смерти, а тут…
— Никакое это ни другое, Руневский! — закричала Алина, поднимая его голову так, чтобы он увидел готовые сорваться с её глаз слезы. — Сколько раз ты подвергался опасности, работая в разведке, сколько раз попадал в провокации? Харбин, Будапешт, Нью-Йорк, Тель-Авив, и это только малая часть! Где-то вас пытались взорвать, где-то — подставить под пожизненное, причем делали это местные вампиры, у которых была реальная возможность навредить. И ты не представляешь, каково это — чувствовать опасность, но ничего не знать!
Не в силах держаться больше, Алина разрыдалась и бросилась к Руневскому. Легкие удары кулаками в грудь вскоре прекратились, и уже через минуту девушка сдавленно всхлипывала, уткнувшись носом куда-то в шею.
— Я все готова понять: верность родине, — начала вампирша, немного успокоившись, — адреналиновая зависимость, но Саша, пойми и меня — как страшно от одной мысли, что я тебя отпущу и больше никогда не увижу.
— Куда же я от тебя денусь? — грустно промолвил он, признавая, что в некоторым смысле супруга права. — Что ты пугаешь меня, старика?
***
Была в ночном Петербурге какая-то страшная сила, просыпавшаяся с приходом Луны и державшая в своих цепких руках всю столицу. Может, прав был Пушкин, и город на костях был проклят загубленными Петром I душами, может, грязные желтые стены, водка и карты довели мещан до ручки и пропитали улицы болью, горем и ненавистью, ясно одно — многих жителей в темное время суток преследовало ощущение, что за ними кто-то идет: вот-вот схватит за плечи, сорвет пальто и убежит. В машине было немного спокойнее, если не смотреть долго в окно — тянущиеся с двух сторон высокие темные дома напоминали острые зубы готовой в любой момент сомкнуться пасти.
Аглая ехала навстречу злодейству — пока не представшему во всей красе, но заранее насылавшему ужас, потому что ради рядового убийства Кошко не сорвал бы её с места в заранее обещанный выходной. Приехать вовремя получилось еле-еле: машине пришлось гнаться по пустому Петербургу, как минимум трижды превысив скорость, а девушке — заплатить по дорогому тарифу, но к часу ночи она прибыла на место преступления.
Двор Лиговской 47 был хорошо известен в Петербурге — для рокеров он являлся поистине намоленным местом из-за располагающегося там рок-магазина. Неширокий проход отделял укромную, тихую подворотню от оживленного проспекта, не спавшего даже ночью из-за непрекращающегося потока туристов, прибывавшего на вокзал. Странное место для жуткого преступления — в центре города, у тысяч жителей перед глазами.
Арка к моменту приезда девушки уже была заклеена желто-черной лентой, несколько полицейских отгоняли любопытных, не давая им прорваться внутрь. Показав удостоверение, Аглая прошла внутрь и направилась прямо к курящим операм.
— Надеюсь на ваш профессионализм, — вместо приветствия произнесла вампирша, параллельно натягивая на руки одноразовые перчатки. — Что вы сделали, пока меня не было?
— Все по инструкции, Аглая Петровна, — сначала хором произнесли оперативники, после чего говорить продолжил только один из них. — Ничего не трогали, как положено, вас ждали. Машину вызвали, но она в пробке застряла, как минимум полчаса еще ждать. Мальчонку из Департамента только отправили свидетелей опрашивать, чтобы под ногами не путался.
Ответ на вопрос «какой еще мальчонка?» появился сам собой — из глубины двора к девушке выбежал раскрасневшийся Федя, размахивая блокнотом. Чертыхнувшись про себя, Аглая пошла ему навстречу.
— Кто тебя сюда пустил? — шикнула недовольно девушка, продолжая уже более спокойно, — Стажерам здесь не место, кто тебе вообще адрес дал?
— Меня Аркадий Францевич сюда направил, — с придыханием воскликнул юноша, словно он не с главой делопроизводства, а с Императором общался. — Сказал, что вам помощь понадобится, а мне — практика.
«Вот же лис!», — подумала девушка, стараясь держать себя в руках и не подать виду, что эта ситуация ей совершенно не нравится. — «Вот и верь после этого людям.»
— Что же, раз Аркадий Францевич разрешил, — вздохнула Аглая, забирая из рук стажера блокнот с записями опроса, — то оставайся. Лишние руки не помешают. Что узнал?
— А, да, — хлопнул себя по лбу Федя, еле поспевая за торопившейся вернуться к трупу девушке. — В Castle Rock в это время были только работники, но никаких звуков они не слышали. Странные посетители, которые могли бы оказаться свидетелями, не заходили. По домам я еще не ходил, но судя по тому, что никто не выбежал — вряд ли мы найдем кого-то знающего. Надежда одна — на камеры у подъезда напротив или те, что на Лиговском.
— Вряд ли там будет что-то информативное, — пробурчала Аглая, на скорую руку пролистывая подробные записи мальчика, — Убийство произошло в самом центре, так что убийца наверняка подготовился заранее: скрыл лицо, действовал быстро. Может, даже придумал, как в поел зрения камер не попасть. А люди… Люди врут и часто боятся выйти на шум и что-то сделать, вдруг и их заденет. Верить им — как минимум наивно, а как максимум — непрофессионально. А это, — произнесла девушка, возвращая блокнот, — придется переделать.
— Это еще почему? — возмутился Федя, пытаясь отдать ей записи обратно, — там же все подробно: кто, где, когда…
— Потому что не по форме заполнено, — нравоучительно хмыкнула вампирша, подзывая к себе одного из оперативников. — Этим, прости за выражение, только подтереться можно. В суде никто на твои каракули даже смотреть не станет, посмеются и выкинут. Придется исправлять ситуацию. Так что сейчас ты берешь официальные бланки, идешь к тем же людям, вместе с ними заново заполняешь формы, собираешь подписи, и только после этого возвращаешься.
— А может, не надо? — жалобно Федя, все еще надеясь на благосклонность начальницы. — Меня же пошлют второй раз с теми же самыми вопросами…
— Надо, Федя, надо, — похлопав его по плечу, вздохнула Аглая, — Если хочешь работать в Департаменте полиции, придется привыкать и к бесполезной рутине. Иван, — обратилась девушка к подошедшему оперативнику Кравцову, — иди пока вместе с Климовым, подстрахуй, чтобы ему третьему кругу не пришлось идти.
— И зачем вы его мучаете, Аглая Петровна? — напоследок шепнул опер, пропустив Федю вперед. — Новенький же, не жалко?
— Бюрократия — такая бюрократия, идеальное средство занять делом, чтобы не мешался пока, — пожав плечами, усмехнулась девушка и посмотрела вслед удалявшемуся стажеру. — И потом, это ведь правда никто всерьез не воспримет, даже к делу не пришьешь. А отвечать придется мне.
Наконец можно было осмотреть место преступления. Прямо в арке, равноудаленно от двора и улицы, к стене было прислонено голое тело. Мальчик лет двенадцати-пятнадцати, со склоненной набок головой и открытыми глазами, сидел, распахнув объятия, отчего его фигура напоминала согнутый посередине крест. На ладонях и стопах краснели укусы, которые были Аглае хорошо знакомы. Но больше самих ран говорило их расположение — там же, где догматически появлялись стигматы. Первое, что бросалось в глаза — религиозный подтекст.
— Странно, что тело полностью обескровлено, — медленно проговорила девушка, внимательно осматривая нанесенные вампиром раны, — укусы-то неглубокие совсем. Убитый не мог потерять много крови из-за них, нужно будет осмотреть труп на наличие следов от уколов и других повреждений, но это уже к Семену Лазаревичу. Как нашли?
— В отделение звонок поступил, с указанием места. Звонили из таксофона, так что личность установить не удалось. Но запись есть. Правда, голос какой-то странный, механический, хотя по звуку — женский, — оперативник включил запись, на которой следователь услышала знакомый многим тембр голосового помощника. — Поехали на вызов. Час поздний, вокруг — никого, зашли в арку и сразу же наткнулись на него. Так что живых свидетелей нет. Камеры…
— Они нам ничего не дадут, — с твердой уверенностью произнесла Аглая, качая головой, — тело обескровлено, а здесь, — только небольшая лужица. Времени ждать и куда-то отливать жидкость у убийцы не было, велик риск попасться на глаза, так что с огромной вероятностью сюда он привез труп на машине. Так что лицо на камерах вы точно не увидите. Да и номер — вряд ли. Что-то еще?
— Аглая Петровна, чуть не забыл! Этот упырь мало того, что у всех на глазах убитого бросил, так еще и записку оставил. Вот, послушайте: «Се гряду скоро и возмездие мое со мною…»
-… чтобы воздать каждому по делам его, — закончила Аглая, поворачиваясь лицом к читавшему, — Иоанн Богослов, двадцать два — двенадцать. Что же, пока все сходится. Место в центре выбрано не просто так — он бросает вызов. Это уже не просто убийца, это религиозный фанатик, и все его действия объяснимы. Осталось только найти верный ключ.
— Аглая Петровна, будут еще убитые? — испуганно вымолвил мужчина, нервно сглатывая. — Вы поймите меня правильно, у меня же самого сын-человек такого возраста, я же не переживу, если с ним что-то случится…
— Попросите его не ходить вечером по городу, — строго заявила Аглая, сочувствующе глядя на трясущегося от волнения вампира. — Судить не берусь, но это пахнет серией.
Провозившись на месте еще полчаса, вплоть до прибытия машины, у девушки появилась некоторая картина произошедшего.
— Итак, убит мальчик, не старше пятнадцати лет, — начала записывать на диктофон первоначальные выводы вампирша, — судя по грязным волосам и черноте под ногтями, он или из детдома, или из неблагополучной семьи, так что нужно будет просмотреть последние сообщения о пропажах и направить ориентировки. На лицо — религиозное убийство, инициация ритуала или симуляция мистерии. Возможно — серия. Убийца — вампир, никаких следов, способных намекнуть на его личность нет. Из улик — только записка с цитатой из Иоанна Богослова, что потенциально, при большем количестве данных, выведет на мотив и характер преступника. На завтра: опросить Эрлиха по поводу осмотра тела, получить результаты экспертизы по записке, попытаться выстроить психологический портрет.
В этот момент к ней подбежал наконец-то расправившийся с бумажной волокитой Федя.
— Вот это — другое дело, это уже по-взрослому! — изрекла вампирша, приняв от Климова кипу исписанных бланков. Проверив все до единого, девушка успокоилась и решила отпустить его с миром. — Все, на сегодня ты свободен, постарайся за оставшееся время выспаться. К десяти жду в Департаменте, мое рабочее место ты видел.
— Хорошо, Аглая Петровна, — увлеченно протараторил Федя, постоянно оглядываясь на машину, куда укладывали тело. — А на труп можно взглянуть?
— Только быстро, его уже увозят, — нехотя согласилась девушка, испытывая некоторое чувство вины за сегодняшнюю строгость. — И недолго, а то меня начнет пугать твой нездоровый интерес к мертвым людям.
— Ой, а что это у него на руках и ногах, как укусы какие-то, — изумленно воскликнул юноша, подзывая детектива к себе. — Бродячая собака покусала, что ли?
«Дожили, вампир вампирские укусы не узнает!» — чуть не сказала Аглая, но спустя пару секунд лишь бросила:
— Я на секунду, никуда без меня не уходи.
Очевидное объяснение стажерской наивности пришло в голову само собой, осталось лишь проверить. Пальцы мгновенно набрали по памяти номер секретариата Департамента.
— Галя, как я рада, что ты еще на месте, — выслушав несколько оскорблений и поток жалоб на волюнтаризм и тиранство начальника, оставившего её без долгожданного свидания, девушка продолжила, — скажи пожалуйста, личное дело Климова, стажера, в какой папке, синей или красной?
Папка оказалась синей.
Дело пахло жареным.
