Анализ графа нашего Эдмона

Начнем эту главу анализа со сцены в театре, где графиня Г., Альбер и Франц сплетничают про графа. Здесь любопытно, что никто не питает иллюзий относительно происхождения Монте-Кристо, он и сам в дальнейшем будет говорить, что он граф случайный, сфабрикованный в Тоскане. Все знают, что никакой он не аристократ по праву рождения: «– Как его зовут? Вы должны знать его имя. (Графиня Г. дело говорит! Спросите у него уже имя, а не титул! Ладно, шучу) — Разумеется. Граф Монте-Кристо. — Что это такое? Это не родовое имя. — Нет, это имя острова, который он купил. — И он граф? — Тосканский граф. — Ну что ж, проглотим и этого, — сказала графиня, принадлежавшая к одной из древнейших венецианских фамилий. — Что он за человек?» Франц отсылает графиню с этим вопросом к Альберу. Почему? Потому что он сам не может понять, что Эдмон за человек и как к нему относиться. Зато Альбер словно встретил родную душу. Сделаю здесь компиляцию из всего того, что Альбер будет говорить о графе вплоть до парижских глав, и добавлю свои рассуждения: «– Мы были бы чересчур придирчивы, графиня, если бы не считали его очаровательным, — отвечал Альбер. — Человек, с которым мы были бы дружны десять лет, не сделал бы для нас того, что он сделал. И притом с такой любезностью, чуткостью и вниманием! Не приходится сомневаться, что это вполне светский человек.» Очаровательное обсуждение казней и пыток, прямо-таки убойное очарование! Альбер подчеркивает, что граф покорил его умением быть предупредительным, чутким и предоставлять свои материальные блага в его пользование. Не своими ужасными рассказами, а щедростью и богатством. Более того, вот что Альбер говорит об Эдмоновских пассажах: «– Должен сознаться, — сказал Альбер, — что он мне показался несколько эксцентричным. Если бы он жил в Париже и появлялся в свете, то я сказал бы, что он либо шут, ломающий комедию, либо прощелыга, которого погубила литература; он сегодня произносил монологи, достойные Дидье или Антони». Шут или прощелыга, потрясающе! Грубо говоря, для светского виконта все эти инфернальные пассажи прозвучали кринжово. Но раз есть деньги, щедрость и умение красиво их тратить — прощаем. Это лишний раз доказывает, что социальные навыки Эдмона все еще хромают на обе ноги, и произвести то самое неизгладимое впечатление он может только на умничку Франца. Альбер же снисходителен к нему из-за его денег и… Давайте посмотрим, из-за чего еще: «Альбер восхищался манерами графа и признал бы его за истинного джентльмена, если бы тот не был так учен. Больше всего его радовала возможность свободно располагать коляской». И снова, предусмотрительность, деньги и добавляются манеры. Смотрим дальше: «Альбер не переставал твердить о счастливой случайности, благодаря которой они познакомились с таким неоценимым человеком». Да, неоценимый человек с неоценимыми ложами в театрах, колясками, вкусной едой и интровертностью, которая позволяет Альберу все это юзать одному. Такая виконт меркантильная крошка, конечно. Зато как граф успел надоесть Францу (или восхищенная тараторка Альбер с восхвалениями графа), это очень забавно: «Графиня Г. хотела навести разговор на графа, но Франц сказал ей, что у него есть гораздо более занимательная новость» Ага, и это новость про заигрывания Альбера с какой-то непонятной девушкой в маске. Новость так новость, конечно. Барон просто такой: «Да хватит уже про этого графа, господибожемой!». Возвращаемся к отношению Альбера к графу: «– Но, может быть, граф, — сказал Альбер, восхищенный тем, что ему предстоит ввести в парижское общество такого оригинала, как Монте-Кристо, — может быть, ваше намерение вроде тех, которые приходят в голову, когда путешествуешь, и — построенные на песке — уносятся первым порывом ветра?» И снова Альбер не прочь воспользоваться графом и похвастаться им, как аксессуаром. Когда слышу вопли читателей о том, что Альбер оказал графу какую-то неоценимую услугу, представив его высшему свету, я всегда хихикаю. Альбер оказал неоценимую услугу себе! К тому же, он сам будет говорить дальше, что «он (Монте-Кристо) просит меня сделать то, что делаешь изо дня в день для любого русского или итальянского князя, приезжающего в Париж, то есть просит меня познакомить его с парижским обществом». Это действительно ерунда, мелочь, но приятная самолюбию виконта. О том, как он хвастается графом, мы еще поговорим, а пока вернемся к его цитатам о нем. Виконт настаивает на том, чтобы они оговорили точное время встречи. И чем граф и Альбер точно похожи, так это режимом соковыжималки. Но если Монте-Кристо давит изящно и исподтишка, то Альбер, как танк, напрямую прогибает то, что хочет. Цитаты: «<…>может быть, ваше намерение вроде тех, которые приходят в голову, когда путешествуешь, и — построенные на песке — уносятся первым порывом ветра?» (И граф в ответ такой: «Да нет, честно-честно, мне прям надо!») «– И когда же?» «– И через три месяца вы будете у меня? — радостно воскликнул Альбер» (Граф (в переводе гоблина): «Да господи, какой ты дотошный! Ну давай договоримся, я пунктуален, тебя аж затошнит еще, гарантирую») «– День и час! — сказал Альбер. — Великолепно!» «– Значит, решено, — сказал Альбер, — вы дали слово. Улица Эльдер, двадцать семь, двадцать первого мая, в половине одиннадцатого утра.» Здесь граф записал все это себе в книжку и повторил для Альбера еще раз вслух, после чего виконт делает следующее: «Но Альбер так боялся, чтобы его гость не забыл о назначенном свидании, что, садясь в экипаж, вручил слуге для передачи графу Монте-Кристо визитную карточку, на которой под словами «Виконт Альбер де Морсер» приписал карандашом: 21 мая, в половине одиннадцатого утра, улица Эльдер, 27». Броненосец Альбер, дай ему волю, он бы просто закинул графа в чемодан и притащил в Париж с криком: «Смотрите, что я из Рима привез!». Очень хочется представить эмоции Эдмона, когда он получил эту карточку. Думается мне, так его еще никто не добивался. Но мы не закончили с цитатами Альбера о графе. Франц пытается сказать другу, что нельзя тащить эту большую летучую мышь к себе домой, может, она кусается, и вообще, откуда она взялась? Почему у нее золотое напыление на крыльях? И чего это мышь вдруг обзавелась таким интеллектом и самомнением? Откуда у нее влияние на всех животных в этих лесах? На что Альбер феерически выгораживает графа, это буквально косплей фразы «рука руку моет»: «– Ну и что же? — сказал он, когда тот кончил. — Что же вы во всем этом видите предосудительного? Граф любит путешествовать, он богат и хочет иметь собственную яхту» «– А корсиканские разбойники, принадлежащие к его свите? — сказал Франц. — Что же тут удивительного? Вы отлично знаете, что корсиканские разбойники не грабители, а просто беглецы, которых родовая месть изгнала из родного города» «– А Вампа и его шайка? — возразил Франц. — Это уже настоящие разбойники, которые просто грабят; против этого, надеюсь, вы не станете спорить. Что вы скажете о влиянии графа на такого рода людей? — Скажу, дорогой мой, что так как, по всей вероятности, этому влиянию я обязан жизнью, то мне не пристало быть слишком придирчивым. Поэтому я не намерен, подобно вам, вменять его графу в преступление, и вы уж разрешите мне простить нашего соседа за то, что он если и не спас мне жизнь — это, возможно, было бы преувеличением, — то, во всяком случае, сберег мне четыре тысячи пиастров». Это очень мило, логика Альбера убийственна. Ну он дружит с беглецами из родных мест, это же норм тема? Ну ой, ну подумаешь, ну с грабителями и убийцами тоже дружит, но мне то жизнь спас? Спас! И чего ты придираешься? Здесь у меня проходит параллель со сценой, где Эдмон защищает Альбера перед его отцом, хоть и не так экспрессивно, как это делает виконт, а роняет всего одну фразу, когда Фернан изрыгает проклятия на своего сына: «– Альбер де Морсер далеко не трус, — сказал Монте-Кристо». Ведь на самом деле, Альбер нравится ему. Да-да, их симпатия взаимна! Вот сцена в катакомбах, когда виконт оказался в плену у Вампы: «Завернувшись в плащ, уступленный ему одним из разбойников, он спал безмятежным сном. — Однако! — сказал граф с улыбкой, свойственной ему одному. — Недурно для человека, которого должны были расстрелять в семь часов утра» А вот, что Монте-Кристо говорит Гайде после неудавшейся дуэли: «– Этот человек бессилен против меня, Гайде, — сказал Монте-Кристо, — бояться надо было тогда, когда я имел дело с его сыном» Думаю, мужество и прямолинейная настойчивость Альбера, которые иным могут показаться фанфаронством и назойливостью, причудливым образом удачно накладываются на куда более изворотливый ум Эдмона, что порождает такое сочетание. Но об этом мы еще поговорим, а пока сделаем несколько шагов назад и посмотрим, как граф ведет себя после казни: «Граф Монте-Кристо просидел у них с четверть часа, с полной непринужденностью разговаривая о том о сем». «Граф был чрезвычайно мил. Либо он сдерживался, либо на сей раз не нашлось повода для высказывания язвительных и горьких мыслей, но только в этот вечер он был такой, как все». Мне кажется, это типичная ситуация, когда переборщил при первой встрече, стремясь произвести впечатление, увлекся, напугал, довел до обморока, а потом такой: «Ну давайте про ромашки, вы любите ромашки? Я люблю ромашки, они хорошо растут на кладби… Да, черт!» Еще по ходу дела добавляется немного деталей внешности Эдмона: «Его лоб был изборожден морщинами, говорящими о неотступных горьких думах; пламенный взор проникал до самой глубины души; насмешливые и гордые губы придавали всему, что он говорил, особенный оттенок, благодаря которому его слова неизгладимо врезывались в память слушателей». Та самая морщинка между бровей увеличилась в масштабах. И вот очередное подтверждение тому, что граф постоянно пассивно-агрессивен и насмешлив. Выражение его лица не угрюмое, не грустное, а горделиво-насмешливое. Ну что же, пора приступить к самой интересной части этой главы моего анализа, а именно — к доказательствам того, что граф не имел никакого отношения к похищению Альбера. Давайте разбираться. Альбер на протяжении долгого времени флиртует с Терезой, женой Луиджи, да так, что несколько раз просит Франца оставить ему коляску, которую граф представил в их распоряжение. Она назначает ему свидание у церкви, после чего виконта похищает Беппо, переодетый в женщину, и остальная компания Вампы. Забавный нюанс, но Альбер везде остается собой, потому что, по словам Пеппино, он начал в карете распускать руки и приставать, а когда все вскрылось, чуть не придушил Беппо. Франц узнает о похищении из письма друга с припиской Вампы. Но нам интересно, как именно это происходит. Вечером барон едет на ужин к герцогу Браччано, который по совместительству еще и банкир, как и его брат, герцог Торлониа. Вот что мы узнаем: «Дом герцога Браччано — один из приятнейших в Риме; супруга его, принадлежащая к старинному роду Колона, — очаровательная хозяйка, и их приемы получили европейскую известность. Франц и Альбер оба приехали в Рим с рекомендательными письмами к герцогу; поэтому первый вопрос, заданный им Францу, касался его спутника». Далее герцог и графиня Г. говорят Францу, что пора бы начать волноваться, ведь Альбер исчез в семь часов, а сейчас уже одиннадцать. И более того, волнуются вместе с ним: «У Франца мороз пробежал по коже, когда он увидел, что герцог и графиня разделяют его собственную тревогу» «– Боже мой! — сказала графиня Францу. — Ступайте скорее. Бедняга! С ним, может быть, случилось несчастье. — Бегу, — сказал Франц. — Вы вернетесь сюда и все расскажете? — спросила графиня. — Да, если ничего серьезного не произошло; в противном случае я ни за что не могу поручиться. — Во всяком случае, будьте осторожны, — сказала графиня». Затем Франц идет в гостиницу, куда его позвали, забирает у посланца Вампы (Пеппино) письмо. В письме сказано, что нужно заплатить выкуп. Насколько большая сумма? И как вы думаете, какой его первый импульс? Побежать к графу Монте-Кристо, потому что сумма неподъемная и другого выхода нет? Вовсе нет, сумма не так уж велика, ведь позже на завтраке у Альбера: «– Но Франц привез четыре тысячи пиастров? — сказал Шато-Рено. — Еще бы! Достать четыре тысячи пиастров не хитрость, когда зовешься Францем д’Эпине или Альбером де Морсером». Более того, вот что пишет сам Альбер: «Дорогой друг, тотчас же по получении этого письма возьмите из моего бумажника, который вы найдете в ящике письменного стола, мой аккредитив, присоедините к нему и свой, если моего будет недостаточно… Бегите к Торлониа, возьмите у него четыре тысячи пиастров и вручите их подателю сего» И что думает сразу же Франц: «Франц бросился к письменному столу, отпер его, нашел в ящике бумажник, а в бумажнике аккредитив; аккредитив был на шесть тысяч пиастров, но из них Альбер уже издержал три тысячи. Что касается Франца, то у него вовсе не было аккредитива; так как он жил во Флоренции и приехал в Рим всего лишь на неделю, то он взял с собой только сотню луидоров, и из этой сотни у него оставалось не более половины. Таким образом, не хватало семи или восьми сотен пиастров до необходимой Альберу суммы. Правда, в таких необычайных обстоятельствах Франц мог надеяться на любезность г-на Торлониа. Он хотел уже, не медля ни минуты, возвратиться во дворец Браччано, как вдруг его осенила блестящая мысль. Он вспомнил о графе Монте-Кристо». Жалких восемь сотен пиастров? Которые одним движением руки выдадут ему через десять, самое большее тридцать минут? На самом деле, во всей этой истории с виконтом нет никакой трагедии. На балу Франца ждали безумно богатые люди, которым не все равно на судьбу юного аристократа. Они выручили бы его легко и непринужденно, но почему Франц пошел к графу? Да потому что любопытной непоседливой Франсуазе на базаре нос оторвали. Даже граф, когда Франц показывает ему письмо, вовсе не спешит волосы назад никого спасать: «Граф подошел к секретеру, отпер и выдвинул ящик, полный золота. — Надеюсь, — сказал он Францу, — вы не обидите меня и не обратитесь ни к кому другому? — Вы видите, напротив, что я пришел прямо к вам, — отвечал Франц. — И я благодарю вас за это. Берите. И он указал Францу на ящик». Зачем графу подстраивать похищение Альбера, чтобы потом просто предложить деньги? Да и Франц пошел бы сразу к Браччано, если бы не.: «– А разве необходимо посылать Луиджи Вампа эту сумму? — спросил Франц, в свою очередь, пристально глядя на графа. — Еще бы! — сказал тот. — Судите сами, приписка достаточно ясна. — Мне кажется, что, если бы вы захотели, вы нашли бы более простой способ, — сказал Франц. — Какой? — удивленно спросил граф. — Например, если бы мы вместе поехали к Луиджи Вампа, я уверен, что он не отказал бы вам и освободил Альбера. — Мне? А какое влияние могу я иметь на этого разбойника? — Разве вы не оказали ему одну из тех услуг, которые никогда не забываются? — Какую? — Разве вы не спасли жизнь Пеппино? — А-а! — произнес граф. — Кто вам сказал? — Не все ли равно? Я это знаю. Граф помолчал, нахмурив брови». Если бы не его желание дожать графа и приподнять его маску, Эдмон бы никогда не узнал, что Франц слышал их разговор в Колизее, а значит, не мог и предугадать, что барон придет к нему. Чего ради? Граф прекрасно знает, как неоднозначно к нему относится аристократ. Да даже если подумать, что граф подстроил и разговор (что опровергается его беззаботным тоном, который подчеркивает Дюма, когда Франц спрашивает его про окна в палаццо), и похищение, зачем он тогда предлагает деньги? Ведь Франц мог согласиться? Или же занять их у кого угодно? Или же у мальчишек на двоих вообще могло хватить денег, да и всё. Нет, героем Эдмона в этой истории с разбойниками делает как раз таки Франц. Человек, понимаете ли, в двенадцать ночи приехал с каких-то своих мстительных ночных дел, собирался отдохнуть, а тут мальчики со своими неприятностями, один из которых просто ходячая петарда, а второй — сталкерит и без конца докапывается. Жуть. Я с реакции Эдмона выпадаю в осадок, если бы мне сказали, что знают про мои тщательно охраняемые секреты и темные делишки, я бы умерла в процессе панической атаки. А этот просто такой: «А-а!». Хотя, весьма вероятно, что внутри себя букв «а» он произнес побольше, или даже проорал, но виду не подал. Думаю, всех тех любезностей, которые оказал граф мальчикам, вполне хватило бы, чтобы договориться с виконтом о том, чтобы тот представил его высшему свету. Да, истории с разбойниками не было бы, но, будем откровенны, там и без этого все впечатлились. И нате вам окна за миллиард, и нате коляску, и ложи во всех театрах, и вкусной еды, и красивых костюмов, и прекрасных сигар, и мрачное занудство хозяина бонусом. Эх, так за женщинами то не ухаживают, как граф за двумя юношами… Франц в этой сцене, конечно, ведет себя, будто бессмертный. Он боится графа, но не боится его злить в погоне за новыми подробностями его жизни. Надо отдать должное Эдмону, он не прибил после этой действительно тупой выходки мальчишку (я бы прибила, а то вдруг он и дальше будет вынюхивать? Ладно, шучу). Вполне вероятно, что когда он молчал, нахмурив брови, он как раз и думал: «Так, если я его грохну, Парижа мне не видать, черт!». И здесь же происходит еще одна красивая сцена: «– Надо все-таки узнать, куда мы едем; я позову его. — Бесполезно: он не захотел войти. — К вам, может быть, но ко мне он придет. Граф подошел к окну кабинета, выходившему на улицу, и особенным образом свистнул. Человек в плаще отделился от стены и вышел на середину улицы. — Salite! (Поднимись!) — сказал граф тоном, каким отдают приказание слуге. Посланный немедленно, не колеблясь, даже торопливо повиновался и, поднявшись на крыльцо, вошел в гостиницу. Пять секунд спустя он стоял у дверей кабинета». Непринужденность, с которой Эдмон повелевает людьми с самой юности, прогрессирует дальше. Пеппино целует графу руки за спасение, что современному человеку может показаться странным, но если судить по контексту эпохи и литературе того периода, то вот такое изъявление благодарности — не редкость. Но вообще забавно, что Али, Гайде, Пеппино и позже Жюли, Эммануэль и Максимилиан целуют ему руки. Эммануэль, правда, непонятно, на самом деле, куда целует, ведь обе его руки заняты, ну да разберемся позже. Еще один во всех отношениях забавный момент: «– Ну что же, — сказал граф Францу, — по-моему, эта история стоит всякой другой. Что вы скажете? Вы ведь знаток в этом деле?» Знаток в этом деле, проворонивший друга, сам чуть не угодивший в неприятности на острове Монте-Кристо: лайк, подписка, репост. Или Эдмон стебется, или я не знаю, зачем он это сказал. Франц в этом деле полный лопух или совсем ребенок. Дальше мы узнаем еще две любопытные вещи о графе: «– Это не важно; у меня всегда экипаж наготове, и днем и ночью. — И лошади запряжены? — Да. Надо вам сказать, я человек непоседливый; иногда, встав из-за стола или посреди ночи, я вдруг решаю ехать куда-нибудь на край света, и еду». Это так неестественно и смешно, как если бы граф вдруг начал рассказывать, что любит встать пораньше и собирать одуванчики. Все бы сразу подумали, что для очередного отвара отравы, а никак не по велению сентиментального сердца. Неубедительно, Эдмон Дракулович, не верю! И никто не верит, но этому есть несколько простых объяснений. Первое, которое пришло мне в голову сразу же, едва я прочитала эти строки: Эдмон не может нормально спать долго на одном месте. В конце книги он будет говорить Моррелю: «– Да, ибо я человек, ибо я тоже хотел умереть, и часто, даже когда несчастье уже отошло от меня, я мечтал о блаженстве вечного сна». Нельзя просто так выйти из заточения и стать другим человеком. Сейчас мы уже с вами знаем, что так и выглядят последствия ПТСР, как и тотальное недоверие к людям, отрицание простого факта хорошего отношения к себе. Например, здесь же граф иронизирует над искренней благодарностью Пеппино, не верит в то, что тот будет помнить о спасении. И второе, до которого я додумалась уже в более осознанном возрасте: главе мафиозного морского клана опасно расслабляться. В следующих строках граф приказывает достать пистолеты из кареты. Вероятно, он всегда наготове, всегда в дороге, никаких тебе уик-эндов. Только адреналин, только хардкор. Смотрим далее: «Сторож не хотел пропускать их, но граф показал разрешение, выданное губернатором Рима на беспрепятственный въезд и выезд из города в любое время дня и ночи; решетку тотчас подняли…» Могущество Эдмона не только в его деньгах, но и в умении заключать выгодные сделки, налаживать нужные связи и вливаться в по-настоящему влиятельные круги. Он и сам об этом будет позже говорить. Везде у него знакомые, везде друзья, везде партнеры, подвязки, какие-то мутки. Суетолог сотого уровня. Итак, Франц и граф оказываются в катакомбах. Здесь хочу акцентировать внимание на том, какой же у Эдмона все-таки демонстративный характер, как он любит делать из всего целое шоу. Он подкрался сзади к Вампе, чтобы тот его пристрелил от испуга? Чтобы на него нацелилось двадцать карабинов, а он весь такой насмешливый и непоколебимый стоял под прицелом и стебался над ними? Эта сцена — первый момент, который четко дает понять, как Эдмон любит театральность. Тот же капитан Немо, например, не любит, он забился там на своем корабле в угол и никому не показывался. Лорд Дантес Рутвенович же везде демонстративно машет полами своего стильного плаща. Хотя, в его речи в катакомбах слышны нотки «показательной порки» и одновременно явно дурного расположения духа: «– По-видимому, у вас вообще короткая память, Вампа, и вы не только не помните лица людей, но забываете и условия, заключенные с ними». «<…> этот молодой человек, — продолжал граф таким тоном, что Франц невольно содрогнулся, — из числа моих друзей; он живет в одной гостинице со мной, он целую неделю катался по Корсо в моей коляске». Вампа откровенно старается угодить, смягчить углы, сразу просит прощения. Поделюсь (снова) личным видением ситуации, но мне всегда казалось, что граф в этой сцене слегонца психанул из-за усталости (час, мать его, ночи! А он еще и откуда-то приехал, как доложил ранее Пастрини) и нежелания ввязываться во всю эту историю. Кому понравится мчаться ради сына врага в ночи (не срамши, не жрамши…) в какие-то подземелья, еще и поддаваться на манипуляции сталкерившего мальчика и врать публично всем, что полоумный храбрец — твой друг. Получается же, что графу пришлось повестись на шантаж и уступить Францу, сделать так, как тот велит. Словом, еще и устроить для него все этот тупое шоу с выговорами «за друга». Уверена, Эдмон внутри себя злился и рычал, как корень мандрагоры. Это очень заметно, он сразу наезжает, тогда как здесь этого вообще не требуется, можно было просто сказать: «Луиджи, я забираю Альбера, ты мне должен, так что цыц, всё, пока, не могу говорить, деньги пересчитываю». И Вампа бы среагировал точно так же, начал бы извиняться и все такое. Но нет, позади графа стоит Франц, перед которым нельзя ударить в грязь лицом, надо устроить большую выволочку, заодно и выплеснуть раздражение. Тут прям овации выдержке Луиджи, его отчитали, как школьника, заставили извиняться перед каким-то сопляком. Простите (вновь) мне мой французский, но по сравнению с Луиджи Вампой тепличный мальчик Франц… Представьте себе, как Вампе тяжело далось это извинение. Он ведь ни в грош таких людей не ставит. И самое главное, всё это ведь ложь! Граф так натурально давит на то, что дескать, забрали его друга: «<.>а между тем, повторяю, вы его похитили, доставили сюда и, — прибавил граф, вынимая письмо из кармана, — потребовали с него выкуп, точно это первый встречный!» Но это вранье, и Франц это знает. Граф не тот человек, чьим другом можно стать за неделю. Да, он любезничал с ребятней, но это простые светские экивоки и милости от якобы скучающего и пресыщенного жизнью миллионера. Хотя, граф скорее миллиардер, если миллион у него всегда есть в дорожном несессере (о чем мы узнаем позже). Ну Эдмон побушевал и остыл, после чего происходит красивое спасение, где читатель видит самую сильную черту Альбера: он никогда не уронит своего авторитета, всегда выглядит смелым, невозмутимым и в хорошем настроении. Что тоже приходится по душе и Францу, и Вампе, и графу. Все восхищены его поведением. И Вампа подчеркивает, что Альбер и Монте-Кристо — одного поля ягоды: «– Вы сказали правду, граф, — проговорил он, — этот человек, без сомнения, ваш друг». Что с одной стороны интересно, а с другой стороны мне всегда казалось, что Альбер с Гриффиндора, а Эдмон — со Слизерина. Ладно, это в порядке бреда. А еще смешно, граф до пены у рта доказывал, что Альбер и Франц его закадычные друзья, а потом барон ляпнул это: «– Как! — обратился он к нему. — Это вы, милый Франц, проявили такую преданность? — Не я, а наш сосед, граф Монте-Кристо, — отвечал Франц». Друг, он твой друг! С самой гостиницы же условились! Какой к чертям сосед? Альбер добивает: «– Ах, граф, — весело сказал Альбер, поправляя галстук и манжеты. — Вы поистине неоценимый человек, и я навеки остаюсь вашим должником, во-первых, за ваш экипаж, а во-вторых, за мое освобождение! — И он протянул руку графу». Бедный Эдмон. Мне кажется, Луиджи после их ухода такой: «Надо ему сказать, что его друзья его абьюзят и используют. Серьезно, он называет его неоценимым человеком за экипаж и спасение своей задницы?! Такого человека, как граф?!» Ладно, ну поюзали, он сам не против. Дальше идет тоже мой любимый момент, который добавляет прекрасный, четко выверенный штрих к портрету Дантеса: Альбер сердечно протягивает ему руку, а тот вздрагивает, прежде чем пожать ее. Более того, дальше граф сам будет неоднократно пожимать виконту руку и все будет более или менее нормально, почему же в первый раз такая реакция? Если вы уже успели сложить в голове образ графа Эдмона Дракуловича Дантеса (я надеюсь), то как думаете, насколько он выглядит тактильным человеком? Легко его обнять? Потрепать за плечо, прикоснуться к волосам? Да конечно нет, он выдерживает километровую дистанцию с людьми, там в парижских главах Альбер попытается его обнять и потерпит фиаско. На протяжении всего романа граф почти никому (кроме семьи Моррелей) не жмет протянутую руку, а только слегка касается. Но когда граф сам проявляет инициативу и подает руку, хлопает по плечу или обнимает кого-нибудь, то все в порядке. Правда, это происходит очень редко. Вот, смотрите, в следующий главе: «– Ну, господа, в таком случае счастливого пути, — сказал граф, протягивая обе руки Францу и Альберу» О чем говорит такая чувствительность к проявлениям любой тактильнсти? Давайте обратимся к знатокам психологии: «Тело сохраняет невидимые следы нашего прошлого, — объясняет психотерапевт Маргарита Жамкочьян, — <…>В каждом случае — своя причина неприятия физического контакта, но оно всегда говорит о желании человека забыть о пережитых болезненных ощущениях. Защищаясь от чужих прикосновений, наше тело будто прячет — от других и от нас самих — что-то неприятное из прошлого. Иногда у человека могут возникнуть даже мнимые кожные заболевания или иные психосоматические проявления, лишь бы его не трогали — в прямом и переносном смысле <…> Такие люди не чувствуют себя защищенными — ни физически, ни психологически — и вместо того, чтобы контактировать с внешним миром, обороняются от него». Пока искала материал, нашла еще подтверждение тому, что слух у заключенных действительно обостряется феноменально. По словам В. Поливанова (1924), заключенного в Алексеевский равелин, «из всех чувств при сидении в тюрьме развивается наиболее слух, доходящий до поразительной чуткости, после нескольких месяцев пребывания в одиночном заключении, среди той гробовой тишины, которая царит у нас повседневно, ухо улавливает самый тихий шорох, самый легкий звук в коридоре и его значение, становящееся сейчас же понятным». Опять мы забурились в неведомые дали, возвращаемся. Мне нравится, как Дюма тонко играет на грани сверхъестественного. Он объясняет вполне реальными причинами и бледность графа, и острый слух (прямым текстом пишет об этом), и силу, и выносливость. И вообще, старается минимизировать любые вопросы у читателей относительно почти всего. Но вот про холодные руки, например, так ничего и не поясняет: «В первый раз дотрагивался Франц до руки этого человека; он невольно вздрогнул; она была холодна, как рука мертвеца». Я попробовала разобраться, но это довольно распространенная проблема, самые адекватные и подходящие причины — сильное нервное напряжение, железодефицитная анемия и проблемы с сосудами. Или все вместе. В любом случае, это не есть хорошо, Эдмону бы заняться этим вопросом, а то он весь такой тренирует тело, закаляет дух. Но мы понимаем, что Дюма вводит эту деталь вовсе не затем, чтобы указать на проблемы с сосудами у своего персонажа (ну или да, я не знаю), а скорее как некое заигрывание с потусторонней тематикой. Всё вроде бы объясняется, граф — человек, но не до конца… Если же отталкиваться от контекста, то руки Эдмона холодные, потому что ему глубоко начхать на своих так называемых друзей. Он как бы и не с ними даже, только делает вид. В контексте странностей Эдмона упомяну еще и его прикольные отношения с едой. Он все время всех зовет с собой позавтракать, пообедать, поужинать, но сам никогда ни с кем не ест. Почему? Нас ждет цитата в других главах анализа, но я еще думаю, что он не может есть, когда нервничает. У Альбера, например, он ел (хоть и немного). Напоследок, пожалуй, стоит сказать пару слов про Франца. Насколько же он не держит слово, это ужас просто. Как и его друг, если уж на то пошло. Франц мало того, что рассказывает Альберу о вечере в пещере, так еще и выбалтывает про отношения графа и Луиджи Вампа. Было же сказано, что Синдбад будет путешествовать инкогнито! Обожаю этот момент: «– Вы обещаете мне никому ни слова не говорить о том, что я вам расскажу? — Обещаю. — Честное слово? — Честное слово. — Хорошо. Так слушайте». Да чтобы Альбер и никому не рассказал? В следующей же главе виконт разбалтывает своим друзьям всё, о чем барон просит его не говорить. Но это будет позже. Думаю, мы разобрались окончательно с римскими главами и впереди нас ждут весьма многообещающие парижские. И небольшой постскриптум. Мы все привыкли думать, что Эдмон в день своей свадьбы (обручения) был весел и беззаботен и ничего не подозревал. Но посмотрите: «– Жених не всегда бывает весел, — заметил Кадрусс. — Да, — подхватил Эдмон, — я слишком счастлив, чтобы быть веселым. Если вы это хотели сказать, сосед, то вы совершенно правы. Радость производит иногда странное действие, она гнетет, как печаль». Просто любопытный момент. И вот еще, отец говорит про сына: «– Вот это дело, как вы находите? — сказал старик Дантес. — Это называется не терять времени! Вчера утром приехал. Сегодня в три часа женат! Только моряки так умеют!» Что лишний раз подтверждает мои слова о том, что отец и сын — два совершенно разных характера, отца восхищает и даже немного пугает решимость и деловитость сына. На этом я точно с вами прощаюсь до следующей главы! Граф едет мстить, мы отправляемся за ним.