Черно-серый

       Еще раз его рассмотрел, убедившись в том, что держит золото — проба заметна. Надо бы вернуть, нехорошо поступает, и обидно даже за то, что случилось. Тем не менее, шагал он не оборачиваясь, неприятно ногами хлюпая — казалось тотчас замерзнут стопы, да превратятся в ледышку. Про себя пошутил, что помрет от простуды, а Галя сдаст кольцо на похороны — будет справедливо. Разумеется, практически ни на что не хватит, но, хоть кой какая почва под собой. Тем не менее, от дома Соломона Давидовича уходил все дальше. А что же? Если возвращаться, что сказать? Случайно спутал? Оно ж женское — никто, надо полагать, кроме Элины не поверит. Если не делать пакостей в ответ — позже пересекутся, отдаст.        Однако, возвращать украшение нисколько не хотелось. Мог бы — сдал в ломбард, без всякого зазрения совести, но только там, к сожалению, при нынешних реалиях, совсем ничего не получит. Копейки и только. Однако, когда все в стране устаканится, то и цены на золото, должно быть, вернутся. Было б хорошо, если б даже выше поднялись — вот счастье. Когда-нибудь это настанет, ну а пока, даже времени выискивать куда сдать нет — скоро трамваи перестанут ходить. Тогда только и пиши «пропал». Пешком, при том, мокрый и хромой, вряд ли доберется. На счастье, долго ждать не пришлось — уже через полчаса был дома.        Там же встретила взволнованная, но несколько сердитая, Галя. Однако, вся гневность ее быстро улетучилась, когда она поняла, что Нил не тратил время на алкоголь или чего хуже — ничем дурным не пахло. Замечала, как тот трясется, как наслаждается избавлением от обуви, что даже поражалась. Что случиться могло? В лужу наступил? — Такое приключилось! — уже представлял он, как согреет воды, опустит в неё ноги. — Я думал, от всего происходящего челюсть отпадет. Расскажу — не поверишь, — тем не менее, не смотря на общее недомогание, сообщал он новости с огоньком, вкладывая душу. — Я суп грибной сделала. Их немного оставалось, решила, что тебе было б неплохо горяченького похлебать, — все, чего могла посоветовать, находясь в ступоре. — Пока не остыл, попей — полезно. — Обязательно, — он торопился согреться, а по телу, уже от домашнего уюта, шли мурашки.        Хотелось бы засунуть себя в чайник, желательно, в крайне горячий. Кипятка даже, думалось, после такого мороза бояться не будет. Хотя и каждому известно, что нельзя замерзшие конечности в тепло сразу окунать — кожа потрескается, Нилу было все равно. Больше, кроме этого, не знал как себя согреть: одеяло в кровати, вероятнее всего, не поможет, обнять некого, чтоб чужого тепла почувствовать — болезнь передастся. Только на водные процедуры, да на суп, стоит надеяться.        Затем он вернулся к своим любимым покоям, но уже на каплю более пришедший в состояние. Сталось хорошо, но любое случайное дуновение могло вернуть к той несчастной трясучке. Укутавшись в два одеяла, с головой нырнул в них. Хорошо бы, если б суп самостоятельно мог переместиться в желудок, согреть горло (а он с этим, кстати сказать, должен справиться получше мази). Ко всему прочему, жутко хотелось спать, ведь с самого утра не вздремнул даже, но и кушать нисколько не меньше. Но, буквально обессиленный, Нил решил сначала поспать, а уж потом трапезничать, несмотря на Галины советы.        Она же, долго Нила ожидая, по его приходу с таковым уставом, видно, не была согласна. Когда наконец тот в покои зашел, явилась следом, молча присела на край кровати. Как матрас под давлением рядом с собой опустился, Собакин, конечно, почувствовал, но подобрать что сказать не мог — мозги уж не варили. — Ты ж задохнешься, если хоть голову не вытащишь, — у нее все же вызывало волнение таковое поведение. — Когда начну задыхаться — проснусь, — нехотя потянул. — А как же суп? Утром уж вкус будет не тот.        Нил промолчал. Он хорошо понимал, что эта вредность по отношению к столь редкой заботе — это очень плохо, но вылазить обратно несколько боялся. Ощущения такие, словно все еще бредет по канавинскому району с мокрыми ногами. Именно то и заставляло себя прятать, а думая об этом, чудилось одно — еда же обратно вывернет к тем чувствам. Да и болезненный вид не очень то хотелось лишний раз показывать. Тем не менее, есть все же желалось. Однако, не скажет же ей он всего этого? Неприятно, верно, такое слушать.        Разумеется, скверно игнорировать просьбы человека, кой о тебе заботится. Он бы и поел, как сказал еще с порога, и все о минувшем дне поведал, да только после теплых процедур, разморенный и сомлевший, осознавал, что для этого нужно слишком много слов и действий. Как-то все лень, лишь бы в покое все оставили — того хотел, и не более. — Лакомая моя, я не могу, — оставил, не смотря на все, небольшой просвет для воздуха. — Хочу, но не могу. Так дурно и паршиво… Когда ты будешь спать, я встану и поем.        Ответ ее расстроил и заставил призадуматься. Хорошо понимая, что Нил такие темы мусолить не любит, решила, по случаю болезни, спорить не начинать. Все же, краткое «не могу» эхом отзывалось в самой глубине ее сердца. — Не годится, — настаивала на своем. — Хоть пилюлю какую выпей.        В тот же миг пришло к нему озарение — все, чего так трепетно нес, осталось в карманах. Захотелось даже перепроверить, все ли доехало в целостности и сохранности? Ведь, кроме прочего, там были и таблетки. Правильно она говорит, и на хорошие мысли наводит. Посему же, попросил он ее принести пальто — целиком, дабы сама в карманы не полезла, ничего не измяла, или, по-неосторожности, не выронила. Галя же, рассуждая лишь о том, как приятелю помочь, иными даже, столь, казалось бы, важными и уместными вопросами не задавалась. Она мгновенно, ничего не спрашивая, сходила до входа, а затем обратно. Очевидно, что Собакин поступает совсем как ребенок, тем самым себе вредит — от кутанья температура лишь выше, а организму без еды нечем набраться сил.        Все же, как бы ни хотелось Нилу нос не высовывать, пришлось, когда одежка оказалась пред ним. Он полез в карманы, затем достал кольцо, письмо и аспирин. Смотря на это изобилие странностей, девушка замерла, выжидая одного. Нет, не объяснений, не обещанных рассказов о произошедшем. Ждала, пока он наконец примет меры к выздоровлению. Мгновенно она смекнула, что нужно принести воды — запить.        Пока та ходила, за краткие минуты, Собакин еще раз оглядел трофей — приятно выглядит под светом ночника, иные же предметы пока отложил. Колечко было маленьким, изящным и красивым, так что, точно не Соломона Давидовича, на Агаты Михайловны пальцы тоже мало походит, значится, предположения верны — Элины. Ради шутки, подумал, что Гале может подойти. — Выходи за меня, — решил со столь серьезной темы посмеяться, точно зная ответ — «нет». Она же, едва услышав это, чуть кружку на пол не уронила, но вода в ней все-таки каплю расплескалась. Встревоженная, скорей подскочила, да поглядела в красные глаза. — У тебя от жара бред, — тихонько присела на корточки, вновь лба касаясь — желала сравнить с тем состоянием, что было с утра. Думается, она восприняла все всерьез, что еще больше позабавило, но виду он не подал. Может, и со своей стороны иронизирует? — Проглоти свои лекарства, да спать. — Как от жара будет бред? — потянулся он к ручке тоненькой, уже не противной, как при знакомстве, а столь родной. Галя податливо ее протянула, второй, от столь странной со стороны друга импульсивности, поставила кружку на тумбу. От греха подальше, как говорится. Ладонь нырнула в океан из одеял, а затем, так внезапно, на безымянном пальце оказалось кольцо, посему девушка даже вздрогнула. Глядела то на больного, но вниз, там, где, должно быть, подарок. Пусть из-за плотной ткани не видела, ощущала, как в самом дивном сне. — Что это? — посему же задавала один риторический вопрос за другим. — Кольцо, — отвечал он несколько неуверенно, уже самостоятельно проникаясь ситуацией. Попутно, Нил крутил, вертел, и все понять не помог — большое? Не шибко, но все ж да. Оно и не мудренно — не для Гали изготавливалось. — Откуда? — Украл, — и вся ирония в том, что не врал. — И что мы будем делать в браке? Без него тоже славно живется, — пожала плечами, наконец освободив кисть — удалось рассмотреть украшение. Нил же раскраснелся, и покуда подруга его наслаждалась красотой, принял наконец пилюлю, обильно запил — чем дольше хлебал, тем дольше раздумывал над ответом. А это, надо признать, хорошо — вода полезна в период болезни. — А что в нем делают? Станем уважать друг друга, любить, ценить, — рассказ о письме же, без лишних объяснений, решил пока отложить — завтра. — Относиться с вниманием, да к сердцу прижимать… Станем гулять за руку, праздники отмечать, — в какой-то момент и сам задумался, не от температуры ли такие идеи? — детей воспитывать, стареть вместе, в конце концов.        Замялась Галя, совсем не понимая от чего таковые предложения. Перебирала она мысленно одну причину за другой, но, по итогу то, все ж ничего не приходило в голову. Ей, видно, где-то на подсознании казалось, что чувства испытывать к ней он не может, ведь с Шофранкой вел себя совсем иначе. Да и, впрочем, не было на ее памяти признаний искренних и сердечных. Сразу подумала — хочет привязать к себе замужеством, дабы сделать из нее гувернантку. Ну уж нет! Тут всплывали и слова бывшей соседки, мол, найдешь того, кто на руках будет носить. Ей всего двадцать — куда так рано? — Чего ты еще хочешь? Ты, как от женщины, все от меня получаешь. Что еще? Какие еще намерения есть? — Названных мной причин тебе недостаточно? — сталось несколько обидно. Поежившись, решил, что шутка совсем не вышла, да и кольцу, как видно, тоже не больно рада. Тогда он решил, до того все смутные мысли о ней нужно, как о Шофранке, начать забывать. Какое ж невезение. Когда найдет взаимности в свою сторону? — Я понял сегодня, что нет у меня никого тебя ближе, — вспоминался разговор с Элей, теперь с полной серьезностью отнесся к происходящему. — Зачем же мне об этом умалчивать? Можно считать это, в кой какой степени, признание. Обручальное, во всяком случае, тебе. Дарю.        Хотелось отвернуться от нее, пусть и за реакцией сильно не наблюдал, все было понятно заранее. Теперь, разумеется, это испортит их дружбу. Сибирский валенок… Еще не поздно сказать, что пошутил, пусть и очень обидно. Все ж, он подумал, что данный момент — лучшее время для подобных объявлений. Он не знал, не умел иначе признаваться в чувствах, для многих ныне, вот так, замуж звать — гиблое дело. Так, по крайней мере, был бы точно уверен, что с прошлым покончено. И для него, и для нее. Все задатки того, чего внутри себя имел, со временем только лишь приумножал, больше узнавал даму. Мечта, но насколько далекая, пока разобраться сложно. В какой-то степени верно Галя думает, желание к себе привязать, но с благими намерениями.        Она же немного посидела, поглядела на Нила, и пусть ноги, в столь неудобном положении, затекали, физически словно ничего до нее не доходило, только ступор в голове. — Ты, мне видится, не понимаешь, какие должны быть отношения. Я только соглашусь, а ты станешь гулять налево и направо, домой не являться, при том, обо всем отчетов не давать. Словом сказать, своей обычной жизнью будешь жить. Знаю я тебя, — медленно отходила от шока. — Ты как к Шофранке относился, на меня совсем не похоже… Хочешь меня использовать. Соглашусь… А там…! Там уже не отвертишься, будешь мне напоминать, ты, мол, жена! — У тебя явная психотравма после работы, — он наконец высунул всю голову из-под одеял. В тот же миг Нил понял, что чушь сморозил, коя может быть совсем неприятна Гале. — С Шофранкой все зарождалось так обыденно, как только могло. Однако, с тобой же мы виделись только в публичном доме, в притонах, иногда в более приличной обстановке, хоть суть общения не менялась. Мы не видели друг в друге людей, и потому меня крайне удивило твое желание поведать о ситуации с мальчиком, то, что ты не единожды приходила на помощь. Постепенно образ потаскухи сошел на нет, лишь изредка о прошлом вспоминаю. Я безмерно уважаю тебя — ты себя не потеряла. Не хочу делать тебе плохо, да и когда мог, сама говорила, этим не воспользовался.        За последние слова тепло стало на душе у Гали, и она улыбнулась, снова глядя на подарок. Понравился, все-таки. Пусть сидит не очень… Но сам факт! Как мы помним, ей много и часто дарили всякое, но редко разбавляли все это искренними словами. — Спасибо тебе за все, — подытожила. — Мне думалось, хочешь Сему окончательно спихнуть с шеи. — Сема… Нет, — резко нить разговора оборвал, сталось как-то тревожно. — Не хочу. Если его тебе сбагрить — увезешь в свое село ненаглядное, и вырастет из него дурак. А потом у него, так как у Алисы с Дамиром, любой встречный коров будет красть. Да и без него проблем у тебя навалом… Но, все-таки, — несмотря на все эти честности, была еще тема, которую поднимать ему совсем не хотелось. — Если случится так, что меня не станет раньше тебя, мальчик хоть в обратно в дом малютки не попадет. Не надо об этом… Но столь внезапно нахлынувшая болезнь заставила задуматься. Это, все ж, единственное, как он этой темы касается.        Галя, понимая, что разговор подходит к концу, а собеседник становится все более и более вялым, поднялась. — Не переживай, я буду верным, — все же был настойчив, выражаясь через, в какой-то степени, лесть. Еще раз вспоминать Элину не хотелось, но было хорошо понятно — она окончательно натолкнула на эти мысли. — и милостивым. — Ну что же, договорились, — потянулась. Помимо прочего, Собакин все ждал, пока та выскажется, что кольцо не по размеру. — Побуду пока твоей невестой, а потом, если порядочным женихом окажешься, повенчаемся. Тянуть, в связи с ситуациями в стране, с Семой, медлить, не будем — все в кратчайшие сроки. — Твой ответ — да? — Само собой разумеется. Сладких снов, мил-сердечный.        Опешил и совсем растерялся Собакин, хоть и понимал, что формально ничего не изменится. Встреч с чужими дамами, кроме Элины, он не имел, и потому волнения по поводу измен не разделял. В очень многом на избранницу повлияло распутство — замечал то каждый раз. День за днем открывались все новые и новые страхи ее, а Нил в душевных делах не помощник — ни слова нужного, ни обнять. Выходит это как-то глупо и неумело, пусть он старается. Иногда случается, что старания важнее навыков. Главное — Галя ему доверялась, рассказывала обо всем. Значит, есть еще надежда стать родственной душей.        Выключая лампу, он еще раз прокручивал диалог в голове. Это правда произошло? Странно, быстро, но крайне душевно. Крайне. Думал он о том, что другие не нужны, о том, как ждет прихода столь возвышенных чувств, и как все славно будет.        Элина все равно вспоминалась, но о решении отдать кольцо иной не жалел — сама виновата. Весь день был странным, необычным, при том, достаточно интересным. Вынес он какие-то свои уроки, пообещал себе стать порядочным не только отцом, но и женихом. Честно признаться, не очень в себя верил, а от упреков даже думал, словно совсем обречен. Но, опуская фамилию, ведь он не собака? Живет не инстинктами и не привычками. Скорее сравнил бы себя с кораблем, предпочтительно пиратским, которому уже хотелось бы найти свой порт, до осесть там. Или же, пройдя столько морей и океанов, в одном из них внезапно потонуть. Ох, как же это романтично.        Импонировала Галя ему не только тем, что проверенная временем была, а словно находилась с ним на одной ступени. Ранее думалось, разумеется, наоборот. Люди, заведомо зная о мутном прошлом, всегда относятся с пренебрежением. Этот вопрос раз за разом всплывал в его голове. За последние два года, думается, поднимал его не меньше пятидесяти раз. Ставить на себе крест, конечно, не стоит в таких темах, но делалось то невольно. Несмотря на годы в монастыре, считал себя настолько грязным и опороченным, что не думал, как бы хорошая девушка в его сторону посмотрела.        В прочем-то, имея такую подругу, других, как уже было сказано, не надо. Не любил ее, но питал надежды, испытывая серьезную симпатию. Среди его знакомцев были и те, кто свадьбу играли не зная за кого выходят, а затем счастливо жили. Иные же, так же из круга общения, много лет хвостиком ходили друг за другом, а по итогу, ни на что серьезное не решались. Человечество, как факт, странная вещь.        Несмотря ни на что, Нил засыпал, представляя пышную свадьбу. Там были все: от родителей, Фроси, Шофранки и старых друзей, до им подобных — Бухарина, и даже Мамонова с Машей. Все были бы счастливы, богаты, сыты и пьяны — так было раньше. Какая-то чушь мешалась с веселыми возгласами и мирным небом над головой, постепенно теряя его в пространстве. Температура наконец начала спадать. Очень необычно, что тема с кражей вовсе не задела, но плохо будет, только если Галя все поймет. Все произошло так, словно плохого ничего не совершил, даже в какой-то степени чувствовал себя Робином Гудом. Забавно выходит, на трезвую то голову этим заниматься. Думалось ему от чего-то, никогда тайна не раскроется — разве можно, самое обыкновенное, кольцо от такого же отличить? К тому же, на чужой руке. И, боле того, Галина с Элей маловероятно, что пересекутся вообще.        После столь насыщенного дня просыпаться множество раз — довольно необычное явление. И, благо, оно обошло стороной Нила. В красочных виденьях он провел довольно много — часов восемь или девять. Затем проснулся он от слабеньких поталкиваний, точно котенок пинается. За «броней» он этого совсем не ощущал, а лишь когда лица коснулось — глаза мгновенно открылись. Сразу же нахмурился.        Солнце только всходило, самое мерзкое время, надо полагать, около шести или семи утра. Не спалось Семе, посему, с таким же недовольным, как у отца, выражением лица, он стоял напротив. Но уж если ему не спится, то почему старшему не дает? Надо хоть как-то образумить, чтоб такое больше никогда не повторялось. — Что тебе? — прозвучало это едва ли разборчиво. — Где такое видано, чтоб ты меня будил? Пока болею ничем не помогу — иди к Гале. Пущай она тебя развлекает.        Сёма спорить не стал. Все это происходило так туманно, словно из забытья отец и не выходил, сразу заснул. Прошло, кажется, чуть больше десяти минут, уже что-то пред глазами крутилось, завязывался, какой-никакой, но сюжет. Снова такое же пробуждение. Это просто непозволительно! Хотелось запереть сына где-нибудь до более позднего утра, но сразу вспоминалась истина: это же не домашний скот, не птичка и не рыба. За одну ночь можно заставить ребенка отвернуться от себя, только этого совсем не хочется. В еще более плохом расположении духа он чуть приподнялся. Теперь уже сын выглядел чем-то крайне огорченный.        Весь лохматый, такой загадочный и раздражительный… Диво дивное, не в лучшем смысле слова. Но, во всяком случае, тратить энергию на терки с тем, кто и ответить ничего не может — бессмысленно. Более того — неинтересно. Чуть поджав губы, да протерев глаза, решил Собакин вникнуть в суть ситуации. — Иди отсюда, заразишься, — но сам себе оказался худшим врагом. Говорил это, тем не менее, не со злым подтекстом, скорее с безразличным. — Или ты разбудить ее сам не можешь?        Сема же был в состоянии только куда-то себе за спину указать, выражаясь так же косноязычно. — Спокойной ночи, — совсем времени не замечая, кашлял Нил. Он обратно закрыл глаза, намеренно делая вид, словно спит. Няни нет, кто ж еще будет таскаться с ним в такое время? Братьев с сестрами, каких-либо иных родственников — тоже. Значится, хоть пару часов, но должен быть предоставлен себе, а то привыкнет что все развлекают поочередно — плохо будет. Пусть, на деле мальчик часто играл в одиночестве, Нилу же казалось, будит его он лишь от скуки. От нее же, значит, сейчас и вернется в комнатку. Разумеется, ему могло что-то понадобиться, и лишь потому обращался к взрослому, отец же об этом спросонья мало думал. — Папа! — тогда возразил Сема. Разумеется, от таких слов Собакин мгновенно спящего строить из себя перестал. Сын перестал называть его по имени. Это огромное счастье! Сердце Нила быстро заколотилось, ему хотелось улыбнуться. — Этому тебя Галя научила? — в голове еще раз прокручивал он незатейливое слово, точно уверяя себя, что это не приснилось, не показалось — случилось наяву. Это, очевидно, его крайне порадовало, посему же медленно, через потягивания, принялся подыматься. — Умница она все-таки у нас, правда? — ответа на вопрос не получив, с исключительным нежеланием, брал в руки трость. — Ладно, пойдем. Помогу ее разбудить.        Открыл дверь он, ведущую в довольно длинный коридор, да сразу почувствовал неладное — в нос бросился неприятный запах. Он был настолько отвратным, что выворачивал наружу. Захотелось вернуться обратно в покои, проветрить всю квартиру. Все было странным, а эти яды, будто давно внутри. С таким же непониманием, какое выдал сын с утра, теперь уж сам глядел на него. Поморщился, замерев, при том, стараясь окончательно очнуться. Сема же с серьезным видом ожидал решения проблемы.        Обоняние Нила подвело — повело в сторону зала, где Галя спала, в надежде не распространять вирус. За дверью, как оказалось, все так же обычно, как в покоях. Девушка же, ныне невеста, спала настолько крепким сном, что будить ее боле не хотелось. Пожалел он даже несколько, что маленького отправлял будить — пусть отдыхает. Она заслужила. Так что, пришлось развернуться.        Еще немного постояв в коридоре, глядя то на двери, то на ребенка, он размышлял в чем проблема. Такие «обманки» ему мозг устраивал достаточно часто с четырнадцатого года, и, разумеется, в данных проблемах он подозревал этот адский порошок. Много прошло, а на организм все еще сказывается. Мог бы быстро передвигаться, разумеется, сразу оглядел все, ни на что не опираясь. Тем не менее, у него было дитя, с которым все в порядке, которое прекрасно все осознает, ведет в собственную комнату. Наверное, он достаточно умен, чтоб найти источник, сомневаясь думал Нил. Тем не менее, это сомнение нисколько не мешало довериться.        И действительно, детская комната словно источник всего ужаса. В тот момент он понял — пахнет соляркой. Разумеется, мальчик таким не играл, а значит, остается подумать лишь логически — за окном опять неладное. Что же за проклятье? По крайней мере, не стреляют, но, все же, интересно чего жгут. Оборачиваясь на сына, Собакин подходил к занавескам, дабы тихонько их отдернуть и лишь глазом взглянуть что происходит. Может быть, покушение на всю улицу, а они тут отдыхают? Тихонько, с осторожностью, при том, однозначным жестом попросив соблюдать тишину, он глянул на улицу. Горела то ли баласка, то ли ее, чуть большее по размерам, подобие. Глядел он на это не больше двух секунд, но, однако, понял, что их происходящее не касается. Еще пару раз проморгавшись, проверил, чтоб из-за шторы, с окна, никого не было видно. Все хорошо, но лучше, все же, судьбу не испытывать.        Вывел папа Сему с комнаты, кратко объяснил, что находиться там пока нельзя — все это может вызвать, наверное, какой-нибудь ожог дыхательных путей? Если нет, то даже так, пока жгут чего, лучше там не находиться. Все эти перемещения юнцу были непонятны, и даже не по вкусу — чем без игрушек, кои все внутри остались, заниматься? Боле того, запах остался на месте. Конечно же, проветривать пока что не имеет смысла. В таком случае, становится совсем скучно. — Котёнок, — назвал Собакин его так, опираясь на воспоминания о пробуждении. — Сейчас я налью тебе молока и живо спать. Ляжешь в комнате с Галей, или, хотя бы, тихо посидишь, никому не мешая.        В гостевой не пахло как и спальне — окна выходили на основную улицу, не во двор, в отличие от Семиной. При том, в первой еще и не было бактерий, которые отец мог переносить. Решение вполне очевидное, но, как и первое, для мальчика непонятное. Выглядело это так, словно папа просто не желает его видеть, хотя никакой агрессии не проявляет. Мозг же Нила был занят только вопросами о том, какой такой мусор поутру решили жечь, да и получится ли снова уснуть.        В третий раз прощаясь с сыном, желая ему все того же, возвращался он в покои, пред тем проверяя и дверь. Помимо прочего, передвигаться пытался медленно — тем, кто на улице пакостит, чтоб не помешать. Этот урок от Галины давно выучил, и после выстрелов с первого раза понял. Если не хочешь зла — поменьше высовывайся.        Однако, это же правило, видно, младший Собакин не учел. Да и вовсе, кажется, тот день в его памяти не отобразился. Верно, не столь ясны и понятны для него были тяжкие секунды, может быть, вовсе принял все происходящее за игру. Кто его знает? Подрастет — спросить можно будет. Так или иначе, допив, сидеть Сема не стал. На сей раз, как в прошлый хорошо и верно было отмечено, мальчишка решил, что маяться со скуки — плохая затея. В данном случае, предполагать такое более резонно. И снова все возвращается на круги своя.        Отцу его уже не спалось, даже более того — не хотелось, как и сына развлекать. Конечно, нравилось проводить время в его компании, но, по сей день, чувствовал себя не в своей тарелке рядом с ним. Сложно представить, чтоб Нил нянчился с мальчиком, ведь даже проронить доброе словечко оказалось непросто. Что же тут до того, чтоб обычным учить, вместе читать книжки и развиваться? Думается, Галя давно заметила его отстранённость, пусть самим Нилом не желаемую, посему решила некоторые вещи взять в свои руки. Таким образом, как видно, Сема перестал обращаться к Собакину по имени. Это, хоть и маленькая, все же победа. За это ее крепко хотелось отблагодарить. Очевидно, в таком случае пробуждение, с просьбой приглядеть за маленьким, не больно походит на благодарность.        На сей раз выгонять не стал. А как хотелось всего лишь то спокойствия! Не вышло, но стоит попробовать это исправить. Нил, в который раз в обращаясь к Семе как ко взрослому, убедительно просил прилечь где-нибудь, усесться, в этот раз допускал такое, чтоб сын все-таки остался, но вел себя тихо, старшего не трогал. Даже этот исход мальчика не устроил. — Я тебя сейчас стукну! — замечая, как письмо, до того мирно лежавшее у кровати, оказалось в маленьких ручках, постарался вскрикнуть Собакин. Правильно, когда в доме маленькие дети нужно убирать все ценное подальше. — Положи на место, а то плохо будет. Я тебя предупредил!        Как было сказано многим ранее, навредить физически Семочке он не мог бы, а вот строго пригрозить — вполне себе. Ведь если и голос на него не повышать, вырастет таким же неуправляемым. Сложно, все-таки, детей воспитывать, как ни крути: тут бы не перегнуть, да там бы все досказать. Даже посоветоваться не у кого — печально.        Возвращая себе кражу, радовался Нил таковой мелочи. Несмотря на то, что уж многажды прочитал откуда и куда письмецо отправлено — сделал это еще раз. Каждый раз это приятно как и, к примеру, обедать. Его даже не волновало, что внутри, вполне вероятно, могли бы быть, в том числе, плохие известия. Или там деньги? Или же, в самом деле, обычные слова волнения? Как бы то ни было, прочитать не выдалось возможности, а вот написать — вполне себе хорошая идея.        Конечно же, Сема остался недоволен, ведь ему хотелось изучить новую вещицу в доме — отобрали. Детскую, можно считать, временно тоже отняли, даже подобие игрушки, и то вырвано из рук. Ну как тут не расстраиваться? Как не реветь? Слезки, медленно, но очень уверенно, собирались на его глазках, а нижняя губа сильно поджалась. Видно, серьезный концерт намечался. Не спала бы Галя в гостевой — Нил пустил истерики сына на самотек, выжидая пока тот сам успокоится. В данном же случае игнорировать капризы не стоило — крайне опасно. Вздыхая, старался внимание, со столь значимого конвертика, на себя привлечь. — Тише, Семочка, не плачь, — печально проговорил, глядя как сгущаются краски. Время от времени, перенимая Галинины привычки обращаться в уменьшительно-ласкательной форме, себе же рот хотел промыть — мужчина так не должен общаться с маленьким, но все же, тоже мужчиной! Путаясь в самом себе, в воспоминаниях об отце, да и в общем о родителях, опять возвращался к тому же потоку мысли. — Лучше сделай дело — напиши чего-то бабушке с дедушкой. Тогда придет такое же письмо, и отбирать его у тебя мне не придется... После того, как сам прочту, конечно же…        Пришло к нему тогда, на счастье, вдохновенье. От этой же идеи глаза загорелись, а внутри все, точно огонек от маленькой свечки, подожглось. Вспоминал он, где же завалялась акварель, да на чем можно ее опробовать. Искал Нил, разумеется, в комнате Семы, самого хозяина к ней все так же не подпуская, в шкафчиках около Гали, да и, в общем, заглядывая в каждый подходящий угол. Потому же, когда нашел все чего хотел — был крайне доволен. В моменте даже позабыл, что, в общем то, болеет и плохо себя чувствует — без аспирина температура держалась в норме довольно долго. Или, по крайне мере, так казалось.        Стучала кисточка о края стеклянного стакана, сбрасывая лишнюю воду. Собакин, помимо прочего, тумбу решил превратить в детский столик — освободил от лишнего, поставил у кровати, да лег на живот напротив нее. Сема, озадаченный происходящим, идей папы не понимал. Но, по крайней мере, их явно одобрял — не рыдал, да и вовсе никаких эмоций помимо удивления, не проявлял. Настигнувшая страсть его заинтриговала, от чего стоял замерев, затаив дыхание. Долго, правда, в роли зрителя находиться не получилось. С осторожностью, дабы вновь нервничать мальчик не стал, Нил попросил его ладошку, нанес синюю краску — этот цвет чем-то напоминал небо, спокойствие. Затем, не замечая смущения юнца, опустил ее на лист — остался отпечаток. Красивый, яркий и, на удивление, даже ровный. Переделывать не придется. Отец улыбнулся. — Очень хорошо. Ты молодец, — похвалил он сына за терпимость, сдержанность, что не дергался, и потому все вышло как надо. — Правда, теперь руки нужно мыть. Погоди секунду…        Тогда все отложил, Сему отпустил, а сам, все той же кистью, решил рядом на листке вывести незамысловатую фразу, которая бы описала всю суть проделанной работы. «Ваш внук» — два кратких слова появились над отпечатком ладошки. Выглядело это ярко, хоть довольно странно, но и мальчику, и отцу его, видно, все вполне себе понравилось. Более того, оставшейся бумагой, которой, к сожалению, было не так много, Сема решил воспользоваться повторно — еще раз приложил ладнонь. По сравнению в первым листочком вышло не так ярко, конечно.        В свою очередь Нил, лишний раз рот не открывая, снова маленькую ручку окрасил, показывая чудо-чудное. Увлеченно мальчик оставлял все новые и новые следы, после, прямо пальцами, что-то рисовал. Точно маленький художник, старательно выводил линию за линией, растягивал уже новые цвета по бумаге, попадая и на тумбу, и даже на свою одежду. Папа его, конечно, не ругал, точно завороженный, за всем наблюдал. Жалко мебель, но ее ж никто не ломает — пусть рисует себе. Хоть не шумит, пока занят чем-то. Может быть, его затянет — станет художником? Ой, как еще рано об этом думать! Тем не менее, представлять Сему взрослым довольно занимательно. Хочется надеяться, на родственников своих, при том всех, походить будет мало чем.        Помимо игр, оказалось и подобная деятельность может увлечь. При Ниле прежде такого не происходило, а может, не замечал. Даже когда дома находится, в жизни Семы словно отсутствовал. Может хотел это изменить, но застать себя больше, чем в позиции наблюдателя никак не мог, и более того, сравнил бы таковую ситуацию он бы лишь с тем, чтоб, к примеру, занять место домохозяйки или гувернантки. Это, очевидно, неправильное сравнение, посему и рушит Нила изнутри. Происходит война с собственными противоречиями и самим собой — самая тяжелая. С одной стороны хочется проявлять заботу, с другой же - считает, что это плохо и вообще не должно быть его делом.        В тот же миг Семочка решил дополнить свою картину — взял свисающую ладонь, да так же в краски окрасил. Хотелось вознегодовать в какой-то степени Собакину — разводит все большую грязь, теперь и его коснулось. Однако, глядя на эти яркие пятна, кои сути, казалось, не имели, несколько умилялся. Ребенок в точности повторил действия старшего с его ладонью. Разобрать, все так же, что он пытался изобразить, к сожалению, не выдалось возможности. Следы, следы, отрывистые полоски кистью по бумаге…        Вздохнул Собакин от мысли, что нужно встать, до ванной комнаты дойти — так неохота. Чистой, еще не яркой рукой он взял первое творение, подготовленное для родителей — нужно убрать скорее, а то сын и его подпортит. Но, мгновенно заметил, кой чего интересное на обороте: жду и жду. я так мечтаю. когда-то будете со мной. пока вы медлите — я погибаю, под этой дивною луной. да и с рассветом вас не будет, не будет летом и весной. другой, наверно, вас разбудит. родной для вас он, и смешной. я буду так же выступать, все петь о тех влюбленных. себя за мелочь продавать, на этих сценах утонченных. настанет день, и я приму — мы, все-таки, не вместе. стихи дрянные — ни к чему, их подарю другой невесте.        Усмехнулся, а затем густо покраснел — то ли от температуры, нахлынувшей из-за воспоминаний, то ли от смущения за чувства к Шофранке. Отправлять такую чушь на обороте, конечно же, не стоит. Нил еще раз руку закрасил в синий, затем прислонил к стиху, попросил Сему сделать тоже самое. Предстояло избавиться от минувших чувств, поскольку не верилось, что во второй раз отпечаток выйдет так же хорошо, как в первый. Да и переделывать как-то лень. Мальчик, разумеется, участливо помогал. Обоим таких чувственных трудов оказалось не жалко.        Печально, конечно, сталось в душе. И не мудрено, всем известно, каково о старых мыслях вспоминать. А ведь когда-то это наполняло его, даже переполняло, заставляя совершать какие-то поступки. Смешно, отчасти, за свое же поведение теперь, оно показывает на что, бывает, способна человеческая глупость. Стихотворение во всех смыслах оказалось пророческим, правда, писать что-то новое для Гали пока не спешил. Может быть, однажды ему удастся проникнуться ей так же, как когда-то Шофранкой? Пока никому неизвестно, кто и каким образом заставляет сердце биться, создавая новые ритмы.