Черно-серый

— Да, — реакция же его поразила, и даже сбила с толку. — Я это и хотел бы обговорить. — Послали бы лучше кого, — Соломон Давидович оставался на приличном расстоянии, а учитывая, что гость находился у окна — они практически перекрикивались. — Чем вы больны? Это заразно? — в ответ собеседник лишь с долей нервозности пожал плечами. — Вы могли позвонить, отправить телеграмму, в конце концов. Не делается это так… А уж, если вы врача еще не посещали — тем более. Если у вас, Нил Тимофеевич, чахотка? Тиф? — Не думаю, что это больше, чем простуда. — Так или иначе, вы подвергаете опасности всех присутствующих, — строго отметил. — Говорите, чего хотели? Затем, скорее езжайте домой или в больницу — в наши времена при любом недуге нужен врач. У вас еще и сын маленький, осторожней надо быть… — Я хотел, — мгновенно он понял, что все желания бессмысленны, и помочь ему, думается, пока никто не сможет. Но, все же, молча уйти — так же решение не из лучших. — Спросить, могу ли я подработать кем-то иным до выздоровления голоса? — Не могу вам ничем помочь, да и вовсе, попрошу, пока в состояние не придете, меня не посещать.        Находясь в крайнем недоумении, Собакин кивнул, планируя квартиру покинуть. Почувствовал он себя не менее, чем блохастым, смущать остальных этим же фактом не хотелось. Хорошо понял слово «нет», разжигать конфликты совершенно не планировал — не на руку это. Что же тут поделаешь, если человек за свое здоровье волнуется? Может быть, коллега и прав, да только ничем это не поможет. И Нила тоже эта тема волновала, да только знал, никто жалеть не станет — денег никаких не получит за лишние часы отдыха. — Дядя Моня, это же несправедливо? — добавила блудница. — Можно ведь надеть маску, да столы начать тереть, пол? — ярко отреагировал исполнитель, кой от одного, всего-то, предложения мог стать приборщиком. Таковая судьба его бы совсем бы не красила… Как же это унизительно! Тем не менее, виду не подавал — носом крутить неприлично. Думается, иной способ должен быть, чтоб денег заработать. С ним не случится так, чтоб настолько придется опуститься — повторял про себя. — Вы ж не трогаете его? Медицинскую маску натянет и пусть себе на здоровье.        Собакин с Соломоном Давидовичем переглянулись, немножко усмехнулись. Это было как-то по-детски и наивно предлагать с ее стороны, но будь на месте девушки иной персонаж, погрубей и посерьезней, можно было бы счесть за оскорбление. Она же говорила это так просто, беспечно, что даже грустно становилось. Боле того, незнакомка не побрезговала, в отличие от мужчины, зайти внутрь, разрешая дышать себе одним воздухом с зараженным, без всяких предрассудков с ненужными колкостями. — Я слышал, в похоронном оркестре люди требуются, — игнорируя предложенное, добавил работодатель. — Попробуйте, может, получится чего, — печально покивал Нил, всем видом показывая, что если в кафе работы не дадут — нигде не станет.        С едким непониманием, он оттянул воротник — непросто понять, дышать сложно от давления одежды, температуры, или излишней нервозности. Все сталось так странно и запутанно, что страшно шагнуть не туда, сказать не то — это уличение в случившемся с девушкой может привести к чему-то плохому? Наверное. Всякое бывает. Что она имела ввиду под незатейливым предложением — большая тайна. В самом деле, ничего противоестественного, или, к примеру, оскверняющего честь Агаты и Соломона, не натворил — от чего-то все же хочется прикрыться. С такой же робостью он рассуждал, почему эта нечестивица вовсе в их кругу, почему использует столь необычные обращения. Предположения обыденные — дядей может назвать лишь родственник. Но уж зачем близкому такого человека продаваться, как прежде было заявлено, за две бутылки коньяка — неясно.        В немом прошении смолчать о том, о чем не говорят, продолжал глядеть тот на нее. И всех этих гляделок, хотелось, чтоб оставшиеся двое не заметили. Им, впрочем-то, было не до этого. Агата Михайловна рылась в сумочке, что-то искала, считала. Как можно заметить, даже в разговоре не участвовала — о своем волновалась. Она была какой-то вялой, измученной и уставшей, это заметил Нил, мысленно пытался найти причины. Лучше уж думать о подавленной знакомке, нежели о такой, вполне опрятной и забавной, незнакомке. Агата Михайловна куда-то собиралась, уведомляя об этом своего приятеля. — Элечка, а где же письмо? — она обратилась к девушке. — Ты нашла? — Да, — робко ответила. — В комнате. — Наш гость и есть адресат, передай пожалуйста, — Соломон Давидович все ж переступил через себя — зашел внутрь, дабы подать руку Агате Михайловне, помог встать, а та продолжила. — Нил Тимофеевич, вам писали из Чехии год назад, на адрес кабаре. Вы, может быть, видели. Не знаю. Перебирая бумаги мужа, тем не менее, завидев конверт на ваше имя, решила — у нас это храниться не должно, — глядя на то, как у Собакина глаза горят, с заранее решила предупредить. — Оно, единственно что, вскрыто.        Как бы то ни было, горячо он был рад таковым новостям. Значит, не забыли, нашли способ связаться. Даже обижаться на Бухарина то и не хотелось — б-г ему судьба за чтение чужого, чхать, что дата столь давняя. В таковом случае, по крайне мере, станет известно куда писать, от кого ждать ответа. Даже простое «здравствуй!», был бы рад получить. Интересно стало почитать, чего же нового у родителей происходит, что даже дух захватило. Не больно их любил ныне, но все же соскучился, и рад был понимать свою, хоть мизерную, значимость. — Я полагаю, оно сейчас в общей стопке того, что ты просила отложить — нужно перебрать, — застенчиво отметила Эля. — Это не займет много времени, но подождать придется. — Приятно. Вы, значит, располагайтесь, Элина сейчас принесет. Мне же супруга проверить нужно — сейчас поедем к нему, гостинцев завезем. Рада была видеть вас в здравии, не сильно покалеченным, — закончила, но затем приглушенно добавила. — О заявлении, все ж, подумайте. Больного человека на горе обрекаете…        С одной стороны — думать нечего, да и самой жене его, чудится, намного лучше без него будет. С иной же стороны, нельзя из фляжника делать изверга по личным предположениям. Верно, в других ситуациях он честный и добрый человек. Для Агаты Михайловны он, по обыкновению, мил так, как другими глазами не увидеть. К тому же, все, чего супруг у других стащил — ей, от части, в карман попало. Можно было и потребовать, но как-то, из соображений совести с честью, не хотелось. К черту все это.        Соломон Давидович с особенной внимательностью помогал подруге собираться, одеваться. Со стороны он мог бы напомнить прислугу, или, как минимум, очень близкого Бухариной человека. И покуда гостью он трепетно обхаживал, ухаживал на ней, не оставив без внимания даже обувь, было ясно, что Нилу он не рад. Намекнуть же, чтоб тот покинул квартиру, после указаний женщины не мог. Не имел он какой-либо неприязни к исполнителю, но имел схожую с ним черту — брезгливость. Разумеется, это в полной мере касалось и болезней с микробами — притронется к чему, след какой поставит, да всех больными оставит. Потому так прямо и высказался, потому в мыслях Элю и подгонял, пока зараза не захватила все вокруг. Девочка же, думалось, специально медлила.        Пока каждый занимался своими делами, Собакин просто ждал, особых эмоций не испытывая. Когда ж получит свое, сразу домой направится, чтоб боле никого не смущать, а там — лечиться. Пусть вопросов к Элине было много, задавать их не намеревался — своих проблем хватает. Представлял он, что в письме окажется, какие теплые слова получит в свой адрес, и как ответит. Наверное, родители его малость постарели, изменились, но совершенно точно, желали бы увидеть. А, кто знает, может, к себе заберут с Семочкой, или даже с Галей? Настанет день, когда все мечты станут явью, и, быть может, до этого не так далеко. Размышляя о том, хорошо становится где-то в области сердца.        Предположил, что на адрес кабаре писали неспроста — дома некому было отвечать на протяжении долгих двух лет. С Бухариным, скорее всего, они смогли связаться, да только лишь в одну сторону — полученное он забирал себе. Что до второго совладельца, тот вовсе не знал, что письма кто-то через заведение отправляет, имея городской адрес. А, быть может, Фрося перед фактом о монастыре поставила два года назад, и лишь потому в квартиру не писали. Из всех этих соображений можно многое вычленить, а потому, нет оснований быть хоть в чем-то уверенным. Скорей бы уж почитать, узнать все, а лучше — сразу! В мучительном ожидании, проглотил еще одну пилюлю, надеясь, что та собьет температуру заново — состояние несколько ухудшилось, обезболивающее уже потихоньку перестает действовать. — А вы не хотели бы помочь? — когда дверь хлопнула, а пара секунд превратилась в солидные десять минут, Эля вернулась с соседней комнаты. — Там несколько стопок… Я не принуждаю, не подумайте, но так будет гораздо скорее.        Несмотря на всю окрыленность, присутствовало в нем явное недоверие ко всему живому — это, кажется, стало непробиваемой частью характера. Согласился, ведь если должна быть беда, ее не миновать, а почитать-то сильно хочется. И даже так, когда дверь снаружи хлопнула, они продолжали делать вид, словно никогда не были знакомы. Не могла ж она его забыть, случай такой.        В спальне, не больно уютной, стоял еще и письменный стол, при том, в несколько неудобном положении — спиной к свету. Наверное, за ним никто не работал. Скажем, находился он там лишь потому, что боле поставить его некуда — квартира маленькая, как уже упоминалось. Именно на этой, столь потрепанной поверхности, находилась груда бумаг, далеко не каждое было письмом — иной формат. Трудиться над поисками совсем не хотелось, доверить бы это задание кому-то еще, да времени много на то уйдет — до вечера просидит. В две же руки, надо надеяться, они быстро справятся. Элина взяла часть от груды, да положила на кровать, то же самое сделал Нил — глядя на нее, помогал, понимая, что так будет удобнее, пусть не очень тактично.        Все это проходило в тишине, лишь шелестела время от времени бумага, Собакин старался не вглядываться в чужое пред собой. Но, тем не менее, словно нечто заставляло сердце скорее стучать, когда видел имя Бухарина на различных конвертах. Что же он еще скрывает? Все бы узнать, и момент такой хороший, да обернуться плохо может.        Для Собакина, не привыкшего к монотонному труду, занятие показалось крайне скучным, и тогда он возразил: «Почему же сказали, что письмо найдено?» — Не поняла? — поправила платьице, сидевшее несколько неуклюже, и больше напоминавшее обычную ночнушку. — Чего не поняли? — несмотря на то, что ураган негодования в груди его поселился, без чести обращаться с родственниками работодателя он не мог — говорил выдержано. — Ничего… Из-за хрипа…        Нил повторил вопрос, немного прокашлявшись, но это лишь усугубило положение. Беззлобно посмеялась Элина, и тем лишь сильней разожгла пожар нахлынувших чувств. Сдерживать себя от дерзостей всегда так тяжко. Так же неестественно, он вздохнул, попутно насильно пережевав все свои мысли. — Это те стопки, которые Агата Михайловна перевезла сюда, отметив как важные документы, — и все же она обозначила суть. — Мне нужно было еще на несколько поделить, но не успела, да и сознаться в этом — тоже дурной тон.        Хорошо было, что они заговорили, пусть о столь посредственных темах — в нудных разборах можно сойти с ума. Тишина пожирает, а в диалоге, думается, и время идет каплю быстрее. Но, что вообще могут обсудить люди, знакомые лишь по мимолетному желанию? Наверное, только его, хоть и не хотелось бы, почему то чеканно ясно — эта тема неизбежна. Думается, Элина знала об этом как никто другой и хотела поскорее развязать узел закомплексованности на этой теме. И Нилу, конечно же, хотелось все обсудить, еще раз извиниться, как-никак, ведь со сцены он видел девушку в слезах. — Если б я знала, что это ваше имя, то обязательно передала раньше письмецо, — оконфужено, но все ж, она стала углубляться в минувшее. — Надо полагать, в таком случае наша первая встреча состоялась бы менее печальной, — от перепадов тем для разговора он быстрее стал перебирать бумаги. — Я видел, как вы плакали. — Вы себя хоть не вините? — Нил пожал плечами, и это был самый честный ответ. — Не надо, хоть вы и роль кое-какую в этом сыграли, но, все же, не стоит. Когда в жизни Агаты Михайловны все это случилось, моя семья настояла на том, чтоб я к ней приехала из Кишинева помочь, поддержать, племянница ж. Но, по приезде мне стало хорошо понятно — и без мужа есть кому о ней позаботиться. Все это оказалось лишними телодвижениями. Ей, как и вам, пожаловалась на своего некогда жениха, а она решила сваху из себя состроить — назначила встречу с неким молодым человеком, назначила дату. Я не хотела, но уговоры, а в частности денежные, все ж заставили меня послушать тетю. И что же? Прождала в «Бисерине», никто не явился, компанию составить не удалось… А тут и вы на горизонте. Мне так, — прижала она маленький кулачок к груди. — горестно осознавать, что все это со мной приключилось… Да и печали тети я разделяю, столько-то лет под одной крышей прожить, а затем отправить муженька в психбольницу… Конец дня выдался очень ярким, я человек впечатлительный, а вы, как я уже говорила, были грубы со мной, и этим просто добили. Но, важно сказать, во всей этой каше, вы самый последний, но давший спуск чувствам, ингредиент. — Вы племянница Агаты Михайловны? Никогда бы не подумал… Из-за того, что продали себя, совсем на нее не походите, а после вашего обращения к Соломону Давидовичу как к дяде… Интересная, знаете, жизнь у вас.        На секунду остановилась Эля, крайне укоризненно поглядев на собеседника. После столь искренних признаний, его слова крайне ранили, поскольку упирались в какую-то посредственную тему, как ей казалось. — Я не продала себя, — после всех тихих и невинных речей, защищая собственную честь, она стала говорить с иной интонацией. — Вы дали мне денег, предложив себя. Не значит ли это, что я вызвала такую симпатию, что вы аж заплатить готовы были? Дядя Моня должен был мне дать денег, как утешительный приз, заместо нового жениха.        Эту робость с наивностью, Нил подумал, что путает с излишней душевной простотой. Очень нездорово так рассуждать, глядеть под своим углом более выгодно, воспринимается ситуация иначе, но суть, однако, не меняется. Мог бы вспылить, но нельзя — она так близка к его начальству, что каждое слово плохим обернуться может. Да и сил на это, учение уму, как-то нет — она ему совсем никто, чтоб настаивать на иных взглядах. Пусть думает как хочется. — Ну, давайте считать так. Хорошо, — с неестественным смешком, разбавил ситуацию. — А если б у меня не было денег, но вы бы, все же, вызвали симпатию? Такой же исход?        Стушевавшись, Элина вернулась к поискам письма, решив выделить себе пару секунд на размышление. Собакин, впрочем-то, и не торопил ее — некуда. Хорошо даже, если о словах своих подумает. — Нехорошо такое спрашивать, — чутка покраснела. — Не буду, — внезапно разговор завершил.        Поразительным сталось ее объяснение произошедшему, но, отчасти, забавным. Пусть история грустная, но столько неудач на одного человека — явная б-жья немилость. Ей, видно, намного поменьше Нила в любовных делах везет. По крайней мере, его некому было предать, а тут аж дважды, хоть и в различной мере. Все же, из ее странного рассказа, со всеми совпадениями, выходит только то, что он, значит, слышал только то, что хотел. Смутно помнил разговор, лишь засело «составить компанию» и, эти чертовы, одиннадцать рублей. На что так страстно желала их потратить? Она могла дождаться Соломона Давидовича, получить денег, и не надо было б ей растрачивать себя на первого встречного. Сталось так же мерзко, как неделю назад.        Изумительно бывает, как совсем от одних мыслей о происходящем, прийти к иным. В какой-то степени Элина и была права — она ничего не предлагала, но и отказываться тоже не спешила. Выходит, нисколько она не блудница? Все на ее совести. Не был уж Собакин в том возрасте, когда романы крутят, да о чужих узах думают. Возвращался он к одному желанию снова — получить письмо. Когда такое на кону, разве можно думать о чем ином? Внутри может быть что угодно, хоть бы адрес заполучить — связь с родственниками наладиться, а с ней, может, и жизнь в целом. Представлял уже, какие хорошие слова прочтет, как, может, его за что-то поругают. Неважно. Лишь бы найти…        Все это стоило делать, как говорится, шнелле — температура снова поднимется, плохо будет. Пусть, сам того не замечая, он уж облокотился на изголовье кровати, находясь не в правильной, как для гостя, позе, но лучше было б просто лечь — организму может вскоре понадобиться отдых. Позабыл он и о том, как еще в Городках с жаром мучился — благодаря таблеткам все пошло на спад. Но это, надо полагать, не надолго. Нет еще такого средства, чтоб лечило за пару приемов, как бы то ни было.        И лишь задумался о том, как кашлять начал. Один, два, а может, даже пять раз это произошло. Спустя безнадежные попытки успокоить свой организм, сталось даже стыдно столько звуков издавать. Ну, надо же, так Элину от работы отвлекать уже просто неприлично! По хорошему, забрать бы все это домой, да в более приятной обстановке, не так судорожно, искать. Однако, одна лишь мысль о существовании письма заставляет работать не покладая рук, пусть и со значительными неудобствами. Наконец девушку начало выводить это доханье. Она поморщилась, но, в мгновенье, перешла обратно в спокойствие. — Вы, я так полагаю, и сиропов никаких не пьете? — но голос оставался таким же застенчивым, что мимика ее натолкнуть могла на мысль о некотором лицемерии. Нила это не коробило — со столь очаровательными глазками, волосиками, из-за двойственного характера ей в жизни худо не будет. Тем не менее, не положено таким образом ему к себе внимание привлекать. — Купил сегодня мятные капли, но это, что мертвому припарки. Еще какое то средство всучили… Ну, благо, тремора нет, только голос и страдает, в общем-то. — А мазать горло пытались? Моя мама, каждый раз когда в Нижний Новгород приезжала, в аптеках «первую приму», набирала. — Чудное было средство… Но мне его не продали — в наличии не нашлось. Но, знаете, закрались у меня догадки, что оно сейчас запрещено и, думается, содержало дурманящий порошок. Почему еще такому средству пропадать в столь тяжелые для народа минуты? — У меня есть практически полная баночка, не поверите! Нужно?        Эта новость была чуть поплоше новости о письме, но вызвала не меньший восторг. Если этикетка гласила, мол, от всего помогает и люди хвалят, то, значится, мазь не столь плоха была? Может, кому-то было неугодно здоровое общество, безболезненное? Что, если ничего плохого она не содержала? Сейчас уже никто ничего не скажет на это счет, ведь если даже состав остается неизвестен, то и говорить не о чем. Посему же так хотелось, наверное, в последний раз, ощутить странное жгучее, внезапно расслабляющее и заживляющие все раны, чувство. Никогда боле, вероятно, случая уже не будет. Без раздумий согласился, мечтательно представляя, как скоро поправится — главное голос держать в тонусе, с примой, надо надеяться, это выйдет. Температура, слабость или недомогание — чхать хотел. Если петь может, то проблемы нет.        По-хозяйски перемещалась Эля по дому, из того же столика, из шкафчика снизу, на котором бумаги томились, она достала мазь. Чудная мебель, оказывается, хотя и глуповатая.        С трепетом, он отложил бумаги, избавился от крышечки, да стал наносить на себя. Запаха никакого ощутимого не было, а эта скользкая, отнюдь мерзкая консистенция… Касаться шеи несколько неприятно. Однако, важен ведь результат. Небольшое количество нанес крайне тонким слоем, дабы побольше сэкономить, да и, вот так из чужих рук, нехорошо всему перемазываться. Хоть каплю — уже лучше станет. Руки оставались склизкими, в ладони мазь, невесть почему, впитывалась чуть медленней. — Вы все делаете не так, как надо, — выразила неодобрение, но так же нежно. — Вы просто гладите, а надо… — Покажите, как надо, — очередной упрек в свою сторону, пусть и в мягкой форме, все ж был неприятен и горек. Нил протянул ей «первую приму», в надежде, что та станет учить его, скажем, как сделать это на руке, или же, со стыда, показывать ничего не станет. Девушка же, настроений не меняя, бумаги отложила, подвинулась к нему. Расстегнула пару пуговиц на чужом вороте, что уже заставило напрячься, да он старался не дергаться. В самом деле, представлять свою шею, крайне важную и очень уязвимую часть тела, малознакомому человеку — безумие. Он оставался крайне озабоченным единственной мыслей — о сговоре с Бухариным.        Думается, чего бы не случись — у фляжника претензий к нему, должно быть, мало, за исключением ревности к жене. Меж ними не было серьезного разлада, и все чего он должен Нилу — денег и только. Вряд ли стал бы Собакина убивать из-за них, пусть и говорят, что за большие деньги люди на многое способны. Ситуация же с побоями, почему-то, наводила на мысли не любовные, о попытках закрыть долг иным способом. Ведь если человека нет, то и, значится с кем говорить о средствах? Кому они нужны? Простил бы каждый долг он Бухарину, лишь бы лишней раз не представлять от него подставы. Были предположения о том, что ничего он с ума не сошел, нигде не лежит — Агата Михайловна, с племянницей ее, с Соломоном Давидовичем, просто в общем сговоре! …И все это звучит как чушь.        Но в радость оказались попытки Эли вылечить, пусть некоторые ее действия были мерзкими, точно в горле что-то набухло, вреда она не причиняла. Старательно, как врач, где-то слегка проводила рукой, где-то сразу двумя, надавливала. На секунду, он задумался, что не один находится в опасности, а то, глядишь, даже в меньшей. — Не боитесь? — с натугой, но слащавой манере, вопрошал. — Я ж болею, а вы так примкнули ко мне. Заразитесь еще чем.        Она, точно случайно, перевела взгляд на Нила. Тогда он, буквально на секунду, заметил красоту ее глаз — сравнил со своими собственными. Цвет был такой же, только отлив скорее в бирюзовый, нежели в голубой. — Мне ни каплю не страшно, — почему-то движения ее стали менее уверенными, и даже дрожащими. — Я сама, вот, только переболела — иммунитет.        Дыхание ее, что кожей лица ощутил, несколько взволновало и одурманило. Захотелось еще раз ее рассмотреть, но, из-за крайней скромности, даже неуверенности в себе, сделать это не выходило. Так же оробев, мысленно хватал этот момент — не хотелось, чтоб заканчивался. Последнее время он так редко чувствует чье либо тепло, посему жадно принимает его, желая получить больше. Не до конца осознавая какие цели преследует, потянулся к губам напротив. Эля ласки приняла, словно сама того ожидала. Конечно, избавиться от столь внезапного чувства хотелось ему побыстрей, в крайне скором темпе, но вспоминая упреки в свою сторону, становился гораздо более медлительным. Так и сердце стучит скорее, и дыхание сбивается, становится пред девушкой неудобно.        Не думал он ни о тете ее, ни о своем работодателе, ни даже о себе. Все склонялось только к одному. Таким же образом, никто не заметил, как бумаги на пол полетели. Они, прежде аккуратно сложенные в стопочку, теперь измятые, кой какие даже порваны. Никого это не волновало, пока тела разгорячены и разум занят туманом. Все, словом, перестало иметь вес, кроме животных аппетитов.        Так, нежно и долго, целовать совсем незнакомые губы вновь непривычно. Тем не менее, Нил посчитал ее настолько пленительной, что расстаться с ними не мог. Вел себя осторожно, придавая значение и тому, как вдохновенно она освобождалась от одежды. Из-за довольно длительных, должно быть, перерывов в интимной жизни, снова чувствовал себя эмоционально нестабильным юношей. Переполненный чем-то, походившим, пусть издалека, на влюбленность.        Пропуская блудство с развратом, стоило бы подойти к их исходам. Поскольку уже в тот момент, когда они собрались, вечерело, солнце быстро ушло за горизонт. Стало темно. На голое тело кутаясь в одеяло, Собакин замечал, что все их труды оказались напрасны — то, что перебрали вновь нуждается в рассмотрении, все запуталось. Он был сыт сполна физической активностью, а напрягать еще и разум, совсем руки опускались. Скоро, верно, хозяева явятся, крайне неудобно станется. Некогда было нежиться и блаженствовать, нужно домой поспешить. — Что же будет, если Агата Михайловна застанет нас за таковым бесстыдством? — вполне назревший вопрос, наконец, решился задать. Назрел он, надо сказать, за считанные минуты, поскольку до этого говорил себе — а что же может быть не так? Это же, в общем-то, дело лично каждого. Что на кровати Соломона Давидовича это произошло… Конечно, плохо. Надо об этом молчать. Гадость и мерзость — вот что он ощутит если узнает. Кто бы по другому чувствовал, окажись на его месте? — Уже не застанет, — в отличие от партнера, Эля скорее поспешила привести себя в порядок. — Но, я принесу, на всякий случай, ваше пальто.        Она шустро вскочила, да направилась в коридор. Нилу показалось, словно он что-то прослушал, а ответ, будто совсем на иной вопрос. Или же, может, выпроводить желает? Это было бы хорошо, по крайне мере, не так обидно, чем письмо не найти по причине усталости. Ну, разумеется, прежде чем делать, надо думать… Таковой отдых, если можно выразиться, пагубно влияет в периоды болезни — организм и так истощен, а тут дополнительная нагрузка. Это еще не говоря о том, что Эля теперь уж точно простуду, если не чего хуже, может подхватить. В общем-то, эгоистичные действия, но Собакин остался доволен.        Скукожившись, он думал чего же делать дальше? Зря в помощники вызвался, пусть сами теперь ищут. Он ведь, в сути, не виноват, что Бухарин к себе письмецо забрал.        Послышалось, как кто-то бежит по коридору, при том, крайне быстро. Это, что не удивительно, была Элина. Она небрежно бросила его одежку на кровать, затем, в крайне скором темпе, волосы пригладила, платьице поправила. — Я скажу, что вы ушли, — объявила кратко. — Сейчас зайдут, с окон увидела, что близко. Дверь прикрою, скажу, что спала, и потому бардак… — Но как же я уйду? — понимал, что звучит все это крайне неправдоподобно. Кто же так спит, с бумагами? Это надо, как минимум, прыгать, дремая с закрытыми глазами. Тем не менее, уж это не его проблемы. — Дверь хлопнет, они увидят меня, бегать, как видите, я не могу. Боле того, не прикажите ли вы ночь тут сидеть? — С окна прыгните, — говорила она вполне серьезно, что заставило задуматься о ее пригодности к существованию в столь суровом мире. Элина вела себя как дитя. — Извините, как иначе не знаю! Вдруг чего скажут!        Негодовал Нил, слушая всю эту чушь. Настолько бестактного отношения к себе он совсем не ожидал, и более того, обозлился, понимая чего предлагают. Представлять так же, как с окон, пусть первого этажа, спускается — гадость. Всюду люди, а он, тем паче, в темноте, как вор. Город небольшой, кто увидит — так сразу Соломону Давидовичу и донесут, в худшем случае. В лучшем же, очередные плохие слова поползут по устам знакомцев. Ему это, с его то «добрым» именем, совсем не нужно. Ни за что, никогда не стал бы этого делать. — Обувь! — и только лишь хотел возразить, как эта, столь шебутная, девчонка направилась обратно к выходу. Правильно мыслит — без нее никуда.        Прыгать, или же через дверь, но выходить придется. Несколько растерявшись, считая, что все эти идеи глупы и бессмысленны, он принялся одеваться. Так, постепенно и, фактически, на ощупь. Никуда не торопился, хоть сердце колотилось от мысли, что вот-вот Агата Михайловна зайдет с упреками. Хорошо бы, если только с ними, и претензий иметь не станет. Она ж, нельзя забывать, Бухарина жена. Что у них у всех на уме?        Без зеркала, в самом деле, сложно себя в порядок приводить, как оказалось. Но, надо надеяться, что никто не увидит его — ни хозяева, ни знакомцы с улиц. Зато, раз уж на себя глядеть возможности предоставлено не было, так можно осмотреться. Приблизительно в те секунды, когда оставалось натянуть лишь на плечи пальто, решил бумажки, хоть для приличия, все же поднять. Небольшая стопочка, сравнительно с тем, какой она была в начале, оказалась снова на столе. Прошептал тогда он, даже с тихим восклицанием, нечто вроде «г-споди всемилосердый!». Сощурившись, увидел он знакомый почерк, прекрасно понимая, кому тот принадлежит. На глаза, то и дело, желали навернуться слезы, а конверт желалось расцеловать. Эти чувства словно обнимали душу его, а буквы, складывающиеся в имя родной матери, заставляли улыбаться. Нашел!        С трепетом, просунул пальцы внутрь оторванной стороны — так сильно желалось узнать, что же, все-таки, она написала. Несколько раз перечитывая имя отправителя, все выискивал внутри бумажечку. Стал рыскать внимательнее, но, наконец, когда из «помрачнения рассудка» вышел, открыл конверт полностью — ничего. Было предупреждение, мол, он вскрыт, но то, что внутри ничего не окажется — никто не предупредил. Мгновенно поник, а внутри словно все обрушилось. Какая досада. Стоило радоваться, что, по крайней мере, теперь есть адрес куда писать, но, все же… Обидно, крайне интересно, чего же фляжник прочел, а до рук Собакина не дошло. Чувства были схожи с теми, когда в детстве тебе обещают грандиозный подарок к празднику, а по итогу, получаешь какую-нибудь дребедень. Но, если эта дребедень полезная — попытаться настроить себя на лучший лад, все же, стоит.        Опечалено, крайне опечалено, вздохнув, он принялся надевать верхнюю одежду, попутно аккуратно складывая письмецо в карман. Теперь же, чтоб найти продолжение, нужно все перебирать сначала, а то и, глядишь, в квартиру Бухариных ехать. И все это только если, разумеется, оно вообще есть.        Ухом уловил, как кто-то разговаривает за стеной, да и Эля не больно спешила возвратится. Видно, пришли. Решил он, все ж, пока не высовываться, подождать, пока выйти разрешат. Стоял, глядел в окно, на фонари, кои только-только начали загораться, и выглядели прелестно, даже при всей это слякоти. Внутри странные чувства были: хорошие, за счет находок с произошедшим, и плохие, из-за ненаходок, и так же из-за произошедшего. Вот такая противоречивость.        Что-то блестело на кровати, словно звезда со столь хмурого вечернего неба упала. Заметив это, Нил, конечно, в постельном порылся, пытаясь понять чего увидел. Крайне маленькое кольцо оказалось в его руках. Золотое, отметил он про себя. Видно, по случайности, в момент близости слетело. Это не мудрено, они крепко держались за руки, хоть и не весь процесс — с легкостью могло соскользнуть с ее пальцев. Поэтому, выходит, повезло не только ему в этот день, но и Эле, ведь не потерять столь дорогую вещь — большое везение. Разумеется, как только в комнату войдет, вернет украшение знакомке. Рассматривал его, задумываясь, не обручальное ли? Может, это то, которое ей неверный подарил? Всякое ж бывает, но жаль, что оно — не его.        В ожидании Элины прошло, наверное, минут пять, а может все десять. За это время он успел перестать страшиться, и даже решил, что уж если явятся хозяева, то объявит все как есть. Это желание врать о столь личных вещах его поражало, и вызвало сущее непонимание. Видимо, мнение тети на сей счет было ей важно — незачем перечить. Боле того, это глупо. Но не глупей ли в окна прыгать? Точно не сегодня. Кто бы что ни сказал — ни за что! Повторял про себя он, что такового не допустит, печально желая подогнать девушку. Еще пару минут, и сам явится. Быть может, уже позабыла она о его существовании?        Вскоре она вернулась, как и обещала, с обувью в руках. Словно гостя не замечая, уверенно направляясь к окну, открыла его, комнату мгновенно окутал ветер. Затем, так резко и внезапно, избавилась от туфель, совсем ничего не объясняя. Нил, в столь скором режиме, даже понять не успел чего натворил, да и осознать, что его вещи лежат где-то там, в луже, было довольно сложно. Молча, но чуть приоткрыв рот, за этим наблюдал. Ступор охватил его, и лишь потому сказать ничего не мог. Не обидно, просто непонятно. — Зачем вы это сделали? — спрашивал, по обыкновению, спокойно, словно ничего не приключилось, но внутри был крайне шокирован. — Из чувства мести, хоть это и все, что сделать могу, — говорила она теперь холодно, и все же, выглядывала обувь из окна. — За что? — Пока я была там, в гостевой, дядя вас нахваливал, мол вот, без голоса, а работать стремитесь, ведь на попечении сын и жена, — ей хотелось бы вскрикнуть, но не могла — в соседней комнате объекты обсуждения. — Жены у меня нет, только приятельница, — странно, однако, что Агата Михайловна не сказала пляменнице тех же слов. Наверное, она думает, что они с Галей свадьбу уж сыграть успели. Бред! Он смутился от услышанного, что за спиной, оказывается, и хорошее говорят. — А в целом-то, думаю, он прав. Зачем ж за это мстить? — Зачем вы ей приятности говорили при Соломоне Давидовиче? — А почему нет? Она самый любимый и уважаемый мною человек, во мне есть храбрость в этом признаться. — Я думала, все это не зазря, — голос задрожал, казалось, она тотчас заплачет. — Думала, вы желаете только меня, боготворите только меня… — Вы ошиблись, дорогая, — все же, честно заявил.        Все эти пустые истерики, буквально на ровном месте, его крайне поражали. Зачем? Почему? Это было ее отношение к происходящему, видно, личные взгляды на то, что бывает, когда один другого любит? Выглядело так, словно впервой столкнулась с невзаимностью. По щекам девушки потекли слезы, при том, довольно крупные. Ее сталось несколько жаль, но лишь очень отдаленно, где-то в сердцах — сама, все-таки, виновата. Никакого разговора о любви не было, и даже быть не могло. Смешно. Однако, захотелось ее обнять, как-то успокоить. Все мысли какие-то сбивчивые, а слов поддержки найти крайне сложно. Да и что тут сказать? Извиняться? За что? Быть может, им сразу под венец, после таковых действий? Это глупое, изжившее себя мнение, кое крайне удивило Нила — молодая ж девушка!        Все, на что в себе силы нашел, так это прижать к себе. Она, как и предыдущий раз, не отторгала его, а вовсе наоборот — крепко стиснула. Всхлипывала Эля, точно останавливая себя от истерики. — Вы замечательная девушка, — надеялся, что она соплями не замарает его. — Просто загляденье! — слова, как оказалось, сыпались сами по себе, но абсолютно невпопад. — Правда, напридумывали себе всякого.        Она внезапно отдалилась, и это стало так приятно, словно от сердца что-то плохое отлегло. Уверенно вдохнул побольше воздуха, параллельно, с печалью вспоминая о мокнувших туфлях. — Уходите, — указала она на улицу. — Я вас прошу, идите. — Я не стану, — Нил, как себе и пообещал, возразил. — Ни в окна прыгать, ни босиком идти. — Все расскажу, и даже приукрашу. — Для чего? — Вы тронули мое сердце, и надеюсь эта ситуация вас проучит.        Через окно поглядел вниз — оценить расстояние. Невысоко, и если никто насильно толкать не станет, безболезненно спустится. Благо, хоть одна сильная рука есть — та, на которую опирается при ходьбе. Ей же стоит держаться, а потом, как под ногами землю почувствует, опуститься. — Вы очень избалованная, несмотря не все свои достоинства, — кратко отметил, вспоминая о себе же, примерно, двадцатилетнем. — Спасибо за все, прощайте.        Со стыдом, внутри себя сгорая от надежды остаться всеми незамеченным, окно открыл. Эля, кажется, не прощалась, а, может быть, сделала это слишком тихо — ветер, плохо слышно. Ногу перебрасывая, Нил вытянулся — глянул в соседние окна, дабы с гостиной, в том числе, не видно его было. Уперся на руку, и все же, решил мгновенно спрыгнуть. Оказавшись на земле пошатнулся, подгибая больную ногу, затем взял трость, да скорее направился к ботинкам. Окно шумно закрылось, но Собакин не планировал оборачиваться, глядеть, на прощанье, на девушку.        Носки мгновенно намокли, а нос, словно сам по себе, зашмыгал. Еще бы, в конце зимы разгуливать босым! Стремительно, оглядываясь по сторонам, перешел дорогу — до туда обувь долетела, да и, не без помощи палочки, обулся. Но, стопам уже холодно, и даже в самых прелестных ботиночках они не согреются — надо домой. Помимо сего, не покидало отвратительное чувство слежки за собой… Он обернулся. Зашторен был зал, и лишь издалека, сложив руки на груди, продолжала наблюдать Элина.        В тот же момент он нащупал кольцо в кармане. Забыл.