***
Ева открывает глаза. Лампы слепят, во рту очень сухо. Девушка чувствует, что дышать очень тяжело. Пытается языком достать до неба, но чувствует трубку. — Ева, — Артём. Неужели это рай? Тогда почему тут слепит, как в операционной? — Тише, у тебя трубка искусственной вентиляции во рту. Я вытащу ее, хорошо? — ей хватает сил только на то, чтобы моргнуть. Артём осторожно достаёт трубку из ее глотки. Дышать становится легче, но горло сильно болит. — Я жива? — Да, милая, жива. Ты четыре дня провела без сознания. Врачи дважды запускали твоё сердце, — Севастьянов подложил ей под голову ещё одну подушку и протянул стакан воды. Она сделала несколько глотков, морщась от боли. — Развяжи руки, — он мнётся, — Тёма, я не вскрою себе вены. Мне больно. — Ты пыталась вырвать из рук системы, поэтому врачи перевязали запястья, — Артём стянул бинты с ее рук и стал осторожно разминать затёкшие кисти в своих руках. Девушка закрыла глаза. — Зачем? Артём, зачем? Даже умереть мне спокойно не дали. — Ева, что ты такое говоришь? Мы бы не смогли без тебя жить. — Это верх эгоизма. Заставлять жить кого-то, чтобы больно не было тебе. — Если ты так зла на Давида, то могла хотя бы о самой себе подумать. Думаешь, что двадцать четыре — идеальный возраст, чтобы умереть? Вот так, в ванной, с пустой пачкой из-под лекарств в руке?! — Артём сильно злился на подругу. Она никому ничего не сказала. Он даже не знал, что они с Давидом поругались, а уж тем более расстались. Эти двое вообще не считали нужным посвящать хоть кого-то в свои дела. Даже самых близких друзей. Артём только спустя несколько лет работы с Евой узнал, что у неё есть старший брат. А потом случайно узнал, что они спят вместе. И ему было все равно на их отношения. До сегодняшнего дня, когда его Ева едва могла дышать и говорить, а ещё умоляла о смерти. Конечно же, причиной всему этому был не только несносный старший брат, про которого она сейчас даже слышать не хотела. Слишком много всего плохо свалилось на плечи девушки. А он стал последней каплей. Другого выхода она просто не видела. Это и огорчало Артёма. Когда девушку выписали из больницы, Артёму в руки всучили огромный список необходимых для ее жизни препаратов. Её печень была уничтожена количеством нейролептиков, кожа слегка пожелтела. Все тело болело, а желудок не мог воспринимать пищу. Артём каждый день контролировал приём таблеток, готовил ей лёгкие супы, каши, зелёный чай. От кофе, сладкого, любимого «Белого русского», естественно, пришлось отказаться. Единственное, что у неё осталось от прошлой жизни — это сигареты. Теперь все поняли, что девушка много лет нуждалась в настоящей помощи. После гибели родителей она ни дня не была в порядке, но продолжала играть счастливого человека. А сама гнила изнутри, пока окружающие любовались ее улыбкой. — Хочу фильм посмотреть. Давай «Константина», — тихо сказала Ева, опускаясь на диван и вытягивая руку. Севастьянов улыбнулся и сел рядом, оголяя ее предплечье, чтобы поставить необходимую капельницу. Это было их чуть ли не ежедневной рутиной. Ей кололи вообще все подряд. От витаминов до гепатопротекторов, чтобы восстановить организм. Ей было всего двадцать четыре, тело отлично справлялось, но и ему требовалась помощь, — Артём, больно. — Прости. Я тебе говорил, что надо ставить катетер. Но ты уперлась, — он нащупал другую вену и поставил систему, открывая шлюз. — Не хочу ходить с ним в руке. Это неудобно. Поставишь фильм? — Конечно, — он был рад, что она хоть немного возвращалась к своей привычной жизни. Уже три недели он жил с ней в её квартире. Уходил на смены, а в это время к девушке на дом приходил психотерапевт. Она даже без капризов согласилась посещать специалиста, чему он не мог не радоваться. И вот сейчас Ева снова читала свои любимые книги, перебирала архив со старыми делами, интересовалась новыми пациентами в отделении Артема, с детским интересом и искренним восторгом слушала его истории из практики. Все было как раньше. Если не считать таблеток, капельниц, исколотых вен, исхудавшего тела. И ни одного упоминания Давида Эйдельмана. Он каждый день приходил к Артёму на работу, чтобы узнать, как там Шейман. Передавал различные подарки через него девушке, но на следующий день узнавал, что она к ним даже не притронулась. Все это пылилось в квартире Севастьянова, потому что девушка отказывалась даже слышать имя своего брата и возлюбленного. — Знаешь, дело не в том, что он меня бросил, — в один из вечеров начала девушка. Она сидела на кухонном столе и болтала ногами, пока Артём готовил им ужин. Комнату затягивал сигаретный дым, но он ничего не говорил. Сам курил, что уж тут скрывать, — он мой старший брат, хоть и двоюродный. Мы с самого начала были обречены, но он сказал, что всегда будет рядом и с нами ничего не случится. Но в тот день он сказал, что проблема во мне. Что я влюбилась в него, от этого все наши беды. — Ева, он любит тебя, как никого другого. Ты не видела его, когда лежала в больнице. Он отказывался уходить от твоей палаты даже не секунду. Если ему требовалась отлучиться, то он заставлял кого-то из медицинского персонала остаться на его месте. Чтобы ты не была одна. — В нем это говорит вина, а не любовь. Хотя он не виноват в случившимся. Я давно это планировала, — страшнее всего было слышать это таким будничным тоном. Как будто она рассказывала о том, как прошёл ее вечер. Ее голос был тихий, спокойный. Но даже сквозь эту тишину пробивались эмоции, — я просто устала, Артем. Каждый день просыпалась от ночных кошмаров, мне казалось, что я схожу с ума, когда меня душили сонные параличи. Я не могла смотреть на собственное тело, хотелось просто закончить со всем этим. Ева всю жизнь проработала в сфере медицины. Она не знала другой жизни. В четырнадцать закончила школу, в пятнадцать поступила в медицинский университет. Ей было двадцать один, когда она стояла со своим дипломом в бюро судебно-медицинской экспертизы и надеялась, что ее возьмут в ординатуру. В тот день она познакомились с Михаилом Николаевичем и Виктором Владимировичем — заведующими отделами экспертизы трупов. Они увидели в девушке что-то, чего не видели в других студентах. Холодного рассудка вкупе с горячим желанием работать именно здесь. Так она попала в бюро, где училась и работала вот уже три года. Она видела, как обстоятельства разрушают людей. Видела последствия человеческой жестокости. И в один день ее это сломило. Под натиском своей и чужой боли она пыталась закончить пытку. На работе она довольно часто стояла над телом человека, погибшего подобным образом, и недоумевала, как он мог причинить своим близким такие страдания. И только потом она поняла, на собственной шкуре почувствовала, что самоубийцы не видят ничего, кроме своей боли, и могут даже не задумываться о других. Бывают ситуации, когда то, что ты врач, абсолютно не помогает тебе. С Евой это и случилось. Она всю жизнь наблюдала за тем, как люди разрушают самих себя. Видела прокуренные лёгкие на вскрытиях, прободные язвы, последствия алкоголизма. Изучала ножевые ранения, которые человек получил в ходе бытовой ссоры. И все равно продолжала разрушать саму себя. Артём помог получить ей достаточную помощь профессионала, чтобы это закончилось. Правда, слишком поздно. Поэтому сейчас она лежала под капельницей рядом с ним и наблюдала за старым фильмом, который стал классикой для неё. Ей дьявола не перехитрить. Куда уж там, когда она собственных демонов укротить не могла.4. Бесхребетно.
4 мая 2023 г. в 08:48
— Давид! — Артём кричит с соседнего конца коридора, добегает до мужчины, пытается отдышаться, — что с ней? Что произошло?
— Передозировка. Нашёл пустую упаковку из-под лекарств. Врачи сказали, что это сильный нейролептик, — он говорил тихо, обреченно. Под белым медицинским халатом его плечи дрожали, но голос был холодным, словно сталь, — Тём, врачи сказали, что шансов мало.
— Всё будет хорошо. Ее с того света достанут, иначе Василенко всех лично вскроет, — он сам едва сдерживал слезы.
Они стояли у окна палаты. За тонким дешевым стеклопакетом была палата реанимации, где к различным аппаратам была подключена темноволосая девушка.
Ева не просыпалась несколько суток. Во сне она пыталась вырвать из своих рук системы капельниц, поэтому запястья были перевязаны бинтами. На лице была кислородная маска, аппараты противно пищали.
Давида не подпускали близко. Артём на правах врача этой больницы постоянно контролировал работу своих коллег, старался оставаться на ночь вместо Эйдельмана, ведь тому ещё надо было работать.
— Давид, тебе стоит поспать нормально. Пойдём, у меня в отделении есть свободная палата, — он положил ладонь на плечо мужчины, вытаскивая его из мыслей. На коленях лежал чёрный блокнот. Артём, конечно же, узнал его. Ева никогда не выпускала его из своих рук. Записывала туда что-то на совещаниях, нервно рисовала простые рисунки, когда выдавалось особенно сложное дело. Было страшнее всего, что этот блокнот — единственное, что может у них остаться от милой девушки, которая всегда была рядом, — Давид.
— Артём, это я виноват, что она наглоталась таблеток, — Севастьянов сел рядом. Он не верил, что эти слова могут быть правдой. Это типичная реакция родственников на попытку суицида. Они начинают винить себя, даже если это не так, — Мы расстались с ней за несколько недель до этого. Она даже трубку не брала.
— Ты идиот, Эйдельман, это факт. Но сейчас дело не в тебе. А в ней. Нам надо думать о том, как жить дальше. Врачи сказали, что она пережила самый страшный период сейчас. Ее сердце остановилось, но врачи успели. Дальше будет лучше, обещаю. И сейчас ты просто не имеешь права быть эгоистом, ты должен быть с ней.